Нуреев: его жизнь - Диана Солвей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На следующий день после приезда племянницы Рудольф отправился на встречу с ней в квартиру Харли на Восточной 68-й улице. 19-летняя Гюзель со своими выдающимися скулами, серо-зелеными миндалевидными глазами и пухлыми губами поразительно походила на дядю. «Они поцеловались, и он спросил, как она поживает, – описала их встречу Харли. – Он выглядел невероятно счастливым, а она его сильно побаивалась и отвечала робко». Гюзель прожила у Наташи более месяца – тяжелый период для них обеих. Харли находила в своей гостиной разбросанное нижнее белье и выслушивала от девушки бесконечные жалобы на жизнь в Америке. «Ей ничто и никто не нравился. Она постоянно твердила, что в России было лучше». Не менее тяжким испытанием стало общение с Гюзель и для Армен Бали, опекавшей девушку во время ее продолжительного пребывания в Сан-Франциско. «По приезде она даже не знала, как мыться». Со временем Рудольф купил для Гюзель квартиру на набережной Вольтера (этажом выше собственной) и уговорил ее поступить в Сорбонну. Более того, он послал ее в Монте-Карло учиться балету у Марики Безобразовой, которой доверила обучение своих дочерей принцесса Грейс. «Я пыталась, но тщетно. Гюзель поворачивалась спиной к станку. Я говорила [Рудольфу], что она не хочет учиться», – сетовала Безобразова. Отсутствие у племянницы устремленности к чему-либо донельзя удручало Рудольфа. «Объясни ей, что она должна учиться или подыскать себе работу, – просил он Харли в надежде, что той удастся повлиять на Гюзель. – Я согласен платить, но она должна что-то делать». Добившийся своего на Западе, Рудольф не мог понять и смириться с отсутствием у девушки амбиций. По словам Армен Бали, «Гюзель доставляла ему одну лишь головную боль».
Как и его сестра Роза, через два года последовавшая за дочерью на Запад. Напряженные отношения Рудольфа и Розы в Ленинграде едва ли улучшила еще большая пропасть, разделявшая их теперь. В один из первых вечеров в Лондоне Роза вызвалась приготовить для Рудольфа кушанья, которыми когда-то потчевала их мать. Заглянувшую к Рудольфу в тот вечер балерину Еву Евдокимову (самую частую его партнершу после Фонтейн и Мерл Парк), поразил дискомфорт, который доставляли артисту хлопоты сестры у плиты и ее желание «относиться к нему по-матерински». По свидетельству Шарля Жюда, Рудольф «сильно расчувствовался, снова увидев своих родных, но их поведение его разочаровало». Роза получила выездную визу, чтобы навестить дочь, и вскоре – чтобы получить гражданство – «вышла замуж» за брата Дус Франсуа[285]. Успех Рудольфа на Западе настолько занимал мысли Розы, что она еще в Ленинграде решила: после воссоединения с братом заботиться о нем будет она. Но по ее приезде в Париж «произошел крупный скандал, – вспоминал Жюд. – [Роза] помнила Рудольфа маленьким мальчиком и была потрясена тем, как он говорил, как он ел. Он больше не был тем самым Рудольфом. Она не узнавала своего брата. Когда она высказала ему это, он велел ей уйти – больше не мог ее видеть. Рудольф поселил ее в своем доме в Ла-Тюрби, там она и жила одна. Моя семья проживала неподалеку в Эзе, и я встречал ее, когда ходил на рынок. С Рудольфом они почти не разговаривали». Пока Роза жила в Ла-Тюрби, Марика Безобразова, по просьбе Рудольфа, навещала ее и заботилась о ее счетах. Но у Розы развилось параноидальное недоверие к большинству друзей брата. Она стала названивать Безобразовой посреди ночи со странными жалобами – вроде попытки смотрителя дома отравить ее. Однажды Рудольф пригласил друзей пожить в Ла-Тюрби в его отсутствие, но Роза отказалась их пустить на порог. Рудольф был «шокирован, – вспоминала Армен Бали. – Он сказал мне: “Что же мы наделали? Отошли их назад!” В 1982 году в Каннах Рудольф пригласил Розу посмотреть его выступление с труппой Национального балета Нанси. После представления, за ужином во Дворце кино, Луиджи Пиньотти услышал, как Нуреев о чем-то яростно спорил с сестрой по-русски. Внезапно он повернулся к нему и сказал: «Если она здесь останется, я вернусь в Россию».
После сорока лет, когда для большинства танцовщиков пора расцвета оставалась позади, Нуреев продолжал ставить перед собой новые задачи. Увы, многие из них не оправдывали его ожиданий. Рудольф все еще надеялся, что кто-нибудь из хореографов поможет ему раскрыть в себе неизвестную грань таланта, но шансы станцевать в новых балетах выпадали ему все реже и реже. Хореографы упивались возможностями молодых. Либо – как в случае Аштона и Фонтейн – предпочитали оттачивать артистизм своих постоянных муз. Вынужденный реализовывать свой неиссякший потенциал сам, Рудольф ставил свои балеты для трупп всего мира. В 1980-е годы он сотрудничал с такими менее известными труппами, как Балет Цюриха, Бостонский балет, Национальный балет Нанси и японская труппа «Микико Мацуяма». В каждой из них Рудольф оставил свой след, повысив технический уровень танцовщиков и доходы. Но, как и прежде, все труппы, с которыми он выступал – от достославного коллектива Парижской оперы до «Лондон фестивал балле» – со временем начинали с осторожностью относиться к сотрудничеству с суперзвездой. Ведь, несмотря на то, что присутствие Нуреева стимулировало их танцовщиков, перспектива вечно оставаться вторыми в перечне артистов на афишах или в программках неизбежно вызывала протест. Впрочем, реакция на его имя все еще побуждала импресарио настаивать, чтобы он исполнял главные роли в любой малоизвестной труппе. «Раньше было легче… танцевать с хорошими труппами, – признался Рудольф в 1981 году. – Теперь они стали более закрытыми, почти националистическими…»
Весной 1980 года Нуреев внезапно оказался в центре международного инцидента. «Метрополитен-опера» отменила выступления балетной труппы Парижской оперы после того, как ее танцовщики начали возражать против участия в гастролях Нуреева и даже пригрозили забастовкой[286]. Поскольку это были первые гастроли Парижской оперы в США за тридцать два года, борьба за возможность себя показать была очень напряженной. Многие танцовщики-мужчины не желали служить «ширмой для состарившегося Нуреева», как безжалостно заявил один из них: «У нас есть свои выдающиеся танцовщики, которые заслужили право продемонстрировать свое мастерство». Однако Джейн Херманн настаивала на участии в туре Нуреева как гаранта высоких кассовых сборов. Нью-йоркская публика незнакома с балетом Парижской оперы, аргументировала она свою позицию. Худрук Виолетт Верди заявила,
