Нарушители равновесия. Если смерть проснется. Печать на сердце твоём - Андрей Валентинов

— Ин ладно, боярин! Будь по-твоему! Устерегу! Згур сцепил зубы. Значит, так? «Вольна людь» согласна стать сторожевым псом! А он еще сочувствовал «чугастру»!

— Ты говорил о холопе Навко, сиятельный? Я тоже слыхал о нем. Слушай, Ярчук, это интересная история. Навко очень хотел свободы и поэтому пошел служить к одному… боярину. Он очень хорошо служил, этот Навко. Убивал, предавал, казнил. И теперь он сам боярин — богатый, знатный, у него много холопов. Хорошо, правда?

Ярчук молчал. Згур бросил быстрый взгляд на Палатина, но Ивор смотрел куда-то в сторону.

— Не гневись, молодой боярин, — наконец вздохнул

венет. — Я — вольна людь. Не можно мне робом быть. Не обессудь! Ждут меня, должен я вернуться…Згур пожал плечами — все стало на свои места. Свобода стоит дорого. Этот дикарь согласен заплатить за нее чужой неволей. Пусть! Теперь Згур знал цену своей свободы. Зря венет надеется его «устеречь»!

…Тени надвинулись, склонились низко, черные, уродливые, от них веяло холодом и промозглой могильной сыростью. Голоса звучали глухо, еле слышно.

— Нельзя волю людскую ломать, человек себя потеряет, себя забудет, чужое хотение сердце гложет, печень гложет, с ума сводит. Помнишь ли, как нитку заговоренную, Извиром притоптанную, тебе дал? Хорошо ли было?

— Помню. Но все равно — сделай!

Это был не сон, а если и сон, то какой-то странный. Страха не было — только недоумение. Прошлый раз ему снилась горящая река. Теперь же… Эти двое сидят у его ложа, в комнате горит светильник, его глаза раскрыты, но ничего не видать, только тени. Может, он болен? После ужина Згур почувствовал слабость и еще подумал, что вино имело какой-то странный привкус…

— Трудно это, господин Ивор! Заговор — словно цепи, слабый покорится, нести их будет, сильный же бороться начнет, или сбросит, или погибнет…

Згур попытался шевельнуться, но тело словно исчезло. Ивор! Значит, не сон? В вино что-то подмешали, и теперь эти двое пришли сюда… Кто же с Ивором? Кошик? Нет, голос совсем другой, хотя и знакомый…

— Придумай что-нибудь, Лантах! Ты ведь кобник, ты умеешь!

— Придумать легко, сделать трудно. Человек Родом-Соколом свободным сотворен, даже Извир эту свободу не трогает, стороной обходит…

Внезапно Згур вспомнил. Лантах-кобник! Ивор как-то обмолвился о нем. Ну конечно! Старик на торге! Серебряный браслет, способный связать души! Згур вновь попытался привстать, двинуть рукой — тщетно. Что же они задумали?

— Не связывать душу надобно, господин Ивор, напротив! Душу свободной сделать должно, вольной сделать, от пут освободить. С малых лет душа людская к дому привязана, к родичам да знакомым, к земле родной. Крепко привязана, да узелки развязать можно, а какие нельзя — то разрезать. Поболит, поболит — и затянется. И тогда душа вольной станет, и человек вольным станет…

— Погоди! — голос Ивора стал громче, отчетливей. — Он что, ничего не будет помнить?

Згур затаил дыхание. Значит, Палатин привел проклятого чаклуна, чтобы заставить его все забыть! Родную землю, Бусел, маму? Но ведь этого не может быть! Или может? Если бы он мог хотя бы пошевелиться!

— Помнить будет, да не как свое, а словно чужое. Положу печать на сердце его, печать крепкую, верную. Запечатаю сердце от тоски по тому, что было, и по тому, что будет. И тогда любовь уйдет, без любви же родная земля чужой станет. А вольный человек с душой вольной о себе думать будет, ведь себя человек разлюбить не сможет, так богами поставлено, богами заведено…

Если бы он мог, Згур рассмеялся бы, слушая этот бред. Чтобы родная земля стала чужой? Нет, его сначала нужно убить! Не выйдет, чаклун, не поможет твоя ворожба!

— Хорошо! — голос Ивора прозвучал тихо, еле различимо. — Пусть так! Делай!

Тени исчезли, темнота внезапно стала тяжелой, словно могильная земля, и Згур почувствовал, что проваливается в глухую бездну, откуда нет пути, нет выхода. Он попытался закричать, но губы не двигались, не слушалось тело. На миг показалось, что сердце вот-вот остановится. Тягучая, цепкая боль захлестнула, сковала смертной тоской. В глаза ударил ослепительный свет…

…Згур крикнул, дернулся — и открыл глаза. В комнате было пусто, в углу догорал забытый светильник, а в слюдяное окошко нехотя сочился неяркий утренний свет. Он глубоко вздохнул, провел рукой по ноющей груди и рассмеялся. Все-таки сон! Как хорошо, что он кончился! Згур потянулся, вскочил, плеснул в лицо холодной водой и вновь засмеялся. Привидится же такая чушь! Забыть родную землю, родной дом! Да собери Ивор всех чаклунов 0рии, такому не бывать! Но почему ему приснился кобник? За эти месяцы Згур ни разу не вспомнил о старике.

Конские копыта нетерпеливо били по свежему снегу, оставляя четкие отпечатки изогнутых подков. Згур начал считать всадников и сбился, дойдя до двадцати двух. Всего же не меньше трех десятков, да еще при полной броне, да с тысячником Вороном во главе! Велика честь для простого сотника! Прямо не стража — свита!

На заднем дворе было полно народу. Кроме отряда, уже севшего в седла, тут толпились холопы, таскавшие мешки с провизией, дворцовая стража и просто зеваки, глазевшие на пышные проводы Кеева обручника. Со стороны оно так и выглядело, если, конечно, не знать, что не провожают, а высылают, и не домой, а в кудыкину даль.Ярчук тоже был здесь. На венете был новый полушубок, мохнатая шапка, налезавшая почти на самые брови, и ярко-красные сапоги с меховым верхом. Умыться «чугастр» явно не удосужился, зато борода, прежде торчавшая неопрятной метлой, теперь была заплетена в несколько мелких косичек, смазанных то ли салом, то ли конопляным маслом. Згур не стал подходить к своему стражу. Разговаривать не о чем, а наглядеться друг на друга еще успеют.

Приказ был уже известен. Тысячник со своими латниками довезет Згура до полуденной границы и покинет в чистом поле. Не одного, а с Ярчуком. Предусмотрительный Ивор велел не оставлять им коней, и Згур понял, что уйти от «чугастра» будет непросто. А он так надеялся, что умчится от неумытого дикаря на верном коне! Но пешим, по пустой, засыпанной снегом лесной дороге далеко не уйдешь. Впрочем, Згур особо не волновался. К нему приставили сторожевого пса, но человек умнее зверя. Пусть стережет — до поры, до времени!

Подбежал запыхавшийся Лешко, поинтересовавшийся, что еще требуется «господину обручнику». Згур даже не стал заглядывать в мешок, приготовленный для него заботливыми холопами. Еда, теплые вещи да огниво — чего еще надо в пути. Хорошо хоть оружие вернули! При мече да кинжале стало сразу веселее. Правда, не было ни лука, ни настоящей брони, ни шлема, а только легкая кольчуга, но на ясный намек кметы лишь развели руками. Зато хватало серебра — целый мешок, болтавшийся у пояса. Туда Згур тоже не стал заглядывать. Сколько бы ни было — хватит! Не в серебре сила.Чуть подумав, Згур вспомнил бородищу Ярчука и поинтересовался, положили ли ему бритву. Бриться он решил каждый день, хотя бы для того, чтобы не походить на дикаря-венета. Лешко хлопнул себя по лбу и умчался, пообещав принести бритву, да не простую, а румскую, какой и в мороз щеки скрести не больно. Згур представил, как заплетает косички на собственной бороде, как обмазывает их салом, и поморщился. Это же сколько вшей заведется!

К нему подвели коня, но Згур не спешил садиться в седло. Неужели Ивор не выйдет проститься? Они плохо поговорили напоследок, но все-таки… И Улада… Нет, Ула-де здесь делать нечего, но он мог бы передать ей…

В толпе послышался шум, холопы поспешили расступиться, образуя широкий проход, и Згур облегченно вздохнул. Ивор! Все-таки пришел!

Палатин махнул рукой, и кметы отступили в сторону, оставив его наедине с сыном. Ивор подошел совсем близко к Згуру, большая ладонь легко коснулась плеча.

— Не будем ругаться напоследок! Потом поймешь, что я был прав.

— Не будем, — кивнул Згур. — Хотя ты и не прав. Палатин помолчал, затем усмехнулся:

— Все будет в порядке. Я съезжу к Алане, напишу Велге…

— Ты уже говорил…

— Да… Скоро может завариться каша — покруче, чем двадцать лет назад. Лучше тебе побыть вдалеке от всего этого. Наверно, тебе не нужны советы…

— От тебя? — Згур покачал головой. — От тебя — нет!

— Но все-таки выслушай. Мы говорили с тобой о свободе, помнишь? Теперь ты свободен. Будет трудно, но попытайся понять, кто ты есть на самом деле, чего хочешь, что ищешь.. Это очень важно, Згур!

Згур не ответил, вспомнив странный сон и бродягу — кобника, почему-то привидевшегося ему. «Вольный человек с душой вольной о себе думать будет…» А вдруг это был не сон? Неужели быть вольным — значит забыть родину, дом, семью? Кому нужна такая свобода?

— А ты это понял? — не выдержал он. — И когда? Когда стал палатином Кея Улада? Ивор задумался.

— Чуть позже, когда я уже был савматским тысяцким. Я говорил себе, что служу Волчонку, чтобы помочь Алане, что это все для нее и ради нее. А потом она сама спросила, что я делаю у сполотов: спасаю ее или мне просто по сердцу править Савматом? Тогда я обиделся, а потом решил, что твоя мать права. Мне нравилось быть савматским тысяцким. А после, когда Улад погиб, я наконец-то понял, чего хочу…