Людовик XIV - Франсуа Блюш

В 1698 году Карл II хочет, чтобы его наследником стал внучатый племянник, у которого было преимущество: он не был ни Габсбургом, ни Бурбоном — Баварский принц, сын курфюрста Иосиф-Фердинанд (умер в 1699 году). Смерть этого кандидата свела к двум число претендентов, имеющих серьезные шансы: либо эрцгерцог Карл, племянник короля Испании, родившийся в 1685 году, либо Филипп, герцог Анжуйский, родившийся в 1683 году, второй сын наследника Франции, следовательно, внучатый племянник Карла II, как это видно из следующей таблицы.

В 1698 году кандидатов на раздел было трое. Людовик XIV через посредство графа де Таллара убедил Вильгельма III принять следующий раздел (или расчленение): эрцгерцог Карл получает Миланскую провинцию, Монсеньору достаются обе Сицилии, Тоскана и Сардиния, Иосифу-Фердинанду Баварскому — все остальное; при этом Франция меньше всего заботилась о том, чтобы стать итальянской державой, скорее здесь речь шла о том, чтобы овладеть «обменным капиталом» для приобретения Савойи и чтобы еще больше округлить свою территорию.

Смерть Иосифа-Фердинанда аннулировала де-факто (1699) этот прекрасный замысел. Появился также новый фактор: Карловицкий мир (26 января 1699 года) означал ослабление наших турецких союзников, отдавал Леопольду I Венгрию и Трансильванию, тешил его самолюбие и позволял этому императору из Дома Габсбургов круче повернуться в сторону Западной Европы.

Людовик XIV и де Торси в связи с этой новой ситуацией вновь возобновили переговоры с Вильгельмом III. Эрцгерцогу Карлу должна была достаться Испания, Бельгия и Вест-Индия; герцог Лотарингский получил бы Милан; Неаполь перешел бы к герцогу Савойскому; Монсеньор получил бы Лотарингию и Савойю. 5 июля 1699 года император решился на раздел, но при условии, что его младшему сыну достанется вся Италия, а Франция, в качестве компенсации, получит Вест-Индию. Но англичане воспротивились принятию этой последней статьи договора, да и Людовик XIV предпочитал сохранить свою округленную территорию. Таким образом был сорван общий договор, и Людовик XIV подписал с Англией (13 марта 1700 года) и с Соединенными Провинциями (25 марта) новое соглашение о разделе. Эрцгерцог Карл получал Иберийский полуостров, Вест-Индию и Бельгию. Миланскую провинцию должен был получить герцог Лотарингский. Монсеньор получал Неаполь и Сицилию, все испанские форты Тосканы, провинцию Гипускоа (Фуэнтарабия, Сан-Себастьян) и герцогство Лотарингское.

«Европейские канцелярии, принимавшие участие в этих переговорах, совершенно не считались с испанцами и их национальными чувствами. Испанцы же, несмотря на слабость монархии, не желали соглашаться с расчленением своей империи; в 1700 году положение в Мадриде резко изменилось. Карл II осознавал величие Испании и относился с большим уважением к своему королевскому дому. Он не хотел мириться с тем, что рвут на части его королевство, которое еще совсем недавно было первой европейской державой»{124}. Карл II много потрудился над составлением завещания и назначил законного наследника; через месяц, в день Всех Святых, 1 ноября 1700 года, он скончался.

Ловкий ход

Карл II не так беспокоился о том, чтобы выбрать личность наследника, как о том, чтобы обеспечить единую судьбу всем землям, принадлежащим испанской короне. Когда уже было составлено первое завещание, дававшее эрцгерцогу Карлу право на полное наследство, кардиналу Портокарреро удалось убедить короля подписать новое завещание в пользу Филиппа, герцога Анжуйского (а если не его, то герцога Беррийского, его брата, если не последнего, то эрцгерцога Карла, а если не эрцгерцога Карла, то герцога Савойского). Любая мысль о расчленении исключалась, но ставилось условием, что обе бурбонские монархии не сливаются в одно государство.

«Новость о завещании в пользу герцога Анжуйского разорвалась, как бомба, в Мадриде 2 ноября 1700 года и привела в замешательство австрийскую партию, но вызвала всеобщее удовлетворение испанцев»{124}. Эта новость стала известна и за границей, о чем узнал Таллар, находившийся до этого в Лондоне и прибывший в Фонтенбло уже 2 ноября 1700 года; он и сообщил Людовику XIV о беспокойстве и раздражении британского правительства; 5 ноября собрался совет министров и решил оставаться верным проекту расчленения, об этом тотчас же уведомили пенсионария Хайнсиуса. Между тем уже стала образовываться партия, благоприятствующая восхождению Бурбона на испанский престол; она включала маркиза д'Аркура, нашего посла в Мадриде, Барбезье, государственного военного секретаря и, конечно, почти прямо заинтересованного Монсеньора. Вот почему нельзя продолжать утверждать, что завещание короля Испании произвело впечатление грома среди ясного неба. Но оно вынуждало политических деятелей и Людовика XIV принять в наикратчайший срок одно из серьезнейших решений в нашей истории. Отсчет времени начался во вторник 9 ноября в Фонтенбло. «Так как король был утром на совете финансов, Барбезье явился к нему с докладом о смерти короля Испании»{124} и принес ему выписку из его завещания, пришедшую с почтой, которую передал Ноай. «Король отменил намеченную на этот день охоту и просил всех министров собраться в 4 часа у мадам де Ментенон». Монсеньор, который утром охотился на волков, уже находился во дворце. Совет продолжался до семи часов. Мадам де Ментенон, в апартаментах которой собрался совет, тоже присутствовала»{26}.

Так как не велся протокол совета, а будущие рассказы о нем пестрили противоречиями (в рассказах, впрочем, передавалось содержание дискуссий двух заседаний совета — 9-го и 10-го), невозможно совершенно четко и подробно узнать, о чем говорили выступающие{22}. Об этом можно иметь представление только в общих чертах. Но воссоздание этого совещания, которое позволяет теперь, триста лет спустя, оценить Людовика XIV как направляющую и решающую личность, объяснившего причины, по которым следует принять и исполнить волю Карла II, представляется совершенно соответствующим истине. Возможно, что принять предложение Карла II означало подвергнуться риску возникновения всеобщего конфликта. Но при пристальном рассмотрении доводов заседаний совета в ноябре 1700 года легче будет принять знаменитое утверждение Вольтера: «Никогда не было более законной войны».

Маркиз де Торси в качестве докладчика на совете министров первым высказал свое мнение. Он постарался — что соответствовало его роли — представить два возможных варианта: или принять новый вариант профранцузского завещания Карла II, или остаться верными обязательствам, взятыми по отношению к Вильгельму Оранскому. Принятие завещания могло бы повлечь войну, так как Европа упрекала бы короля, что он претендует на всемирную гегемонию. Поставив на сомнительный выигрыш, мы могли бы потерять предложенную нам аннексию Лотарингии, которая гарантировала спокойствие наших границ со стороны империи. Торси казался не очень уверенным в преимуществах принятия предложения испанцев и поэтому говорил о них не очень убедительно. А герцог де Бовилье не колебался в выборе варианта. Он «считал, что нужно придерживаться договора о разделе, так как был убежден в том, что война (а она, естественно, начнется в результате принятия предложения Карла II) разорит Францию». Канцлер, как и Торси, рассмотрел все «за» и «против». Но, в противоположность своему молодому коллеге, отдал предпочтение испанскому завещанию. Канцлер думал, что в случае войны нам нечего слишком бояться императора, сюзерена независимых князей (он забывал, что мы потеряли с 1699 года поддержку, оказываемую нам турками, и не представлял себе, что нашими единственными союзниками на земле империи были Баварский курфюрст и его брат, Кельнский архиепископ{124}). Он с уверенностью говорил, что Франция имеет достаточно мощную силу, чтобы защитить Испанию и торговые пути, связывающие ее с колониями. Связанный с негоциантами портов Атлантики и Ла-Манша, с коммерческими палатами и их депутатами, с членами совета по торговле (созданного 29 июня 1700 года), Поншартрен отлично знал, чего хотят эти энергичные люди. Он знал, что от Дюнкерка до Байонны только и мечтали о том, чтобы развивать американский импорт и наводнить Латинскую Америку бретонскими холщовыми тканями и черными рабами{124}. По сравнению с преимуществом, получаемым при условии принятия завещания, которое усилило бы влияние в заморских странах нашего королевства и приумножило бы его выгоды, уменьшая влияние и выгоды Англии и Голландии, приобретение Лотарингии было бы ничем, так как эта страна была разоружена и нейтрализована после Рисвикского мира. Оставался неразрешенным вопрос, как быть с Англией (кто мог заверить Францию в честности Вильгельма Оранского?), и оставалась опасность войны. Но если существовала подобная опасность, может быть, стоило подвергнуться ей в надежде приобрести большое и богатое наследство, а не крохи от какого-то раздела?