Людовик XIV - Франсуа Блюш

Второе примирение произошло незадолго до окончательного триумфа новых авторов. Но в тот момент, когда умер старый король, не было еще, по всей видимости, ни побежденных, ни победителей… кроме, может быть, Людовика XIV, возвеличение которого проходило на этих блестящих состязаниях.

Сторонники старых и новых авторов спорили, то примиряясь, то нанося друг другу коварные удары, стараясь отдалить выборы в академию того или иного из своих противников. Однако они еще соблюдали правила дуэли. В лагере сторонников новых авторов опирались порой на философию. Нельзя сказать, чтобы политика обострила борьбу между поэтами. Совсем по-иному обстояло дело с квиетизмом. 20 июля 1698 года Мадам ЕлизаветаШарлотта пишет герцогине Ганноверской: «Я вас уверяю, что эта ссора епископов меньше всего касается религии; все это сплошное честолюбие; никто почти не думает о религии, от религии остается одно название. Так что стихи, написанные по этому поводу, отражают суть вещей: единственное, что здесь разрушается, так это вера. Не знаю, видели ли вы уже эти стишки; во всяком случае, я вам их посылаю:

«В этой борьбе, в которой прелаты Франции,Кажется, ищут истину,Одни говорят о потере надежды,Другие говорят о благочестии;А на самом деле рушат веру, и никто об этом не думает»{87}.

Сегодня наблюдается тенденция оправдывать Фенелона, сравнивать мадам Гийон с лучшими высокодуховными авторами, умалять опасности квиетизма, ставить Боссюэ в упрек его манеру полемики[107]. Все сходятся на одном и том же вопросе: почему мадам де Ментенон проявила сначала такую неосторожность (что показывает ограниченность ее хваленого здравого смысла и так называемого педагогического таланта,) а затем со всей силой страсти обрушилась на тех, кто так долго ее убаюкивал своей притворной кротостью? К этому Мадам добавляет (7 августа 1698 г.): «Я считаю, что тайны — не моя стихия. Мадам де Ментенон разбирается в них лучше, чем я; в ней все тайна. Ничто меня так не удивило, как то, что эта дама отступилась от архиепископа Камбрейского, который был таким большим ее другом. Они часто ели и пили вместе. Он был непременным участником всех увеселительных собраний, которые она устраивала; его приглашали всюду: и на музыкальные вечера, и на собрания друзей — а теперь его жестоко преследуют. Поэтому я его жалею всем сердцем, так как этот добропорядочный человек должен очень сильно страдать из-за того, что теперь его бросили и преследуют те, к кому он питал полное доверие»{87}.

Мадам Гийон, урожденная Жанна-Мария Бувье де Ламот, красивая, остроумная и набожная вдова, была когда-то приобщена членом ордена варнавитов, отцом Лакомбом, к «новой мистике» испанского теолога Мигеля де Молиноса. В ней утверждалось, что созерцание не только преобладает над обычной молитвой, но и освобождает от нее, так как всякое усилие ума ведет, в конце концов, к оспариванию и даже к отрицанию первостепенной истины: полной принадлежности души ее Создателю. Вместе со своим варнавитом мадам Гийон произнесла во Франции, в Савойе и в Пьемонте, целый цикл проповедей на тему о квиетизме. Затем она в 1685 году популярно изложила теорию квиетизма в небольшой книге, озаглавленной «Легкий и не занимающий много времени и доступный каждому способ моления». В Париже эта пара проповедников совершенно не понравилась архиепископу Арле: отец Лакомб был арестован в октябре 1687 года, мадам Гийон — в январе 1688 года. Но проповедница религии чистой любви имела кузенов в парламенте, и мадам де Ментенон добилась от Людовика освобождения этой молодой женщины.

Сразу же после своего освобождения мадам Гийон завоевала симпатию мадам де Ментенон и сен-сирских дам, наконец, всего религиозного клана двора, который называли «маленьким монастырем», душой которого были многие герцогини (де Бовилье, де Шеврез и де Мортемар, все три дочери Кольбера и герцогиня де Шаро) и где Фенелон читал свои духовные лекции. Мадам де Ментенон ходила на прогулки, держа в кармане книжицу мадам Гийон. Фенелон, став воспитателем герцога Бургундского в августе 1689 года, пользовался особой милостью короля. Единственный человек, который не принимал этот клан, был Луи де Поншартрен. Он скажет королю, не страшась даже потерять доверие монарха, что аббат Фенелон «образовал при дворе и почти у него на глазах опасную для религии партию, вредную для хороших нравов и способную привести к фатальному фанатизму и Церковь и государство»{224}. Во всяком случае, мадам Гийон, которой квиетизм — как это ни парадоксально — не мешал проявлять ее необычное рвение и активность, не скрывала, что хочет обратить герцога де Бовилье, прибегнув к помощи герцогини, и герцога Бургундского при помощи герцога де Бовилье, который был у него воспитателем. Герцог Бургундский, находясь между герцогом и герцогиней де Бовилье, герцогом и герцогиней де Шеврез и аббатом де Фенелоном, был действительно осажден.

Параллельно мадам Гийон организовала детскую группу, в которую входили ее ученики: дети чистой любви будут называть себя «Мишленами». «Маленькие, веселые, быстрые, слабые, шаловливые», но страстные борцы, эти дети имели свои правила и иерархию («генерала, помощников, секретаря, священника, воспитателя послушников, тюремщика, носильщика, цветочницу, привратницу, прислужницу в ризнице, экономку» и т. д.), Фенелон руководил ими всеми, мадам Гийон была одной из «помощниц», святой Михаил был их патроном и «особым покровителем» всего. Тот факт, что будущий архиепископ Камбрейский санкционировал эту милую детскую игру — тогда как Молинос, духовный отец всего этого дела, был уже заклеймен с 1687 года Папой Римским, — показывает нам, что «эта исключительная душа» (так его называет аббат Конье) не была в ладу со здравым смыслом. Ни мадам Гийон, ни Фенелон, которые так сильно стремились к мистической жизни, не были к ней пригодны. А мадам де Ментенон, будучи очень религиозной и здравомыслящей, не могла долго выносить воображаемую, привитую «чистую любовь», которая постоянно затуманивалась и затушевывалась пустословием. До 1692 года она хранила верность Фенелону (она даже добилась для него назначения архиепископом в Камбре в 1694 году, его посвящение в сан происходило в Сен-Сире). Но уже с 1692 года маркиза де Ментенон стала относиться с недоверием к мадам Гийон. Дело в том, что под ее влиянием Сен-Сир становится неузнаваемым. Квиетизм способствовал общему небрежению к обычным обязанностям и даже к правилу послушания. Духовные лица, приезжавшие в Сен-Сир, и епископ Шартрский лично, так жаловались, что мадам Гийон было запрещено там бывать.

В начале 1694 года Боссюэ, прочитав одну из работ мадам Гийон, которая называлась «Потоки», посчитал ее предосудительной; 16 октября этого же года архиепископ Арле заклеймил тезисы мадам Гийон и отца Лакомба; весной 1695 года комиссия, состоящая из Боссюэ, Ноайя, архиепископа Руанского, и де Тронсона, настоятеля Сен-Сюльписа, также осудила неомистицизм, и Фенелон с ними согласился. Казалось, все удалось; 19 августа 1695 года Ноай стал архиепископом Парижа вместо скончавшегося Арле; в это время Фенелон был воспитателем принца Бургундского и обслуживал свою епархию.

Но уже в конце 1695 года архиепископ Парижа посчитал нужным взять под стражу мадам Гийон, которая вновь начала внедрять свои догматы. Боссюэ, вероятно, напрасно превозносил свою победу. Фенелон, конечно, напрасно подвергал пересмотру то, что он как будто принял год тому назад. Однако Фенелон, несмотря на свою добрую репутацию хорошего архиепископа и хорошего воспитателя принцев, увлеченный процессом спора, позабыл два факта: 1) французские религиозные инстанции, осудившие квиетизм, всего лишь подтвердили римское бреве от 29 ноября 1689 года; 2) его покровительница, маркиза де Ментенон, подталкиваемая Годе де Маре, без колебаний присоединилась к мнению Боссюэ. В 1696 году произошли ссоры между Ментенон и Фенелоном и между Фенелоном и Боссюэ.

Это дело, к которому была примешана политика, из-за высокого положения антагонистов (поскольку мадам де Ментенон является супругой короля, Боссюэ — лучший мозг церкви Франции, а Фенелон принадлежит к придворной клике, которая может стать советом министров при будущем правлении) отравило четыре года (1697–1700) повседневной жизни при дворе и в Париже. Оно внесло раскол в религиозные ордены и институты (Сен-Симон утверждал, например, что, если в целом орден иезуитов и осудил публично Фенелона, «тайный синод»{94}, куда входил отец Летелье, поддерживал тайно того же архиепископа Камбрейского). Оно часто вызывало недоумение у публики, как показывает рождественская песенка, написанная в 1699 году:

Зачем столько писатьО прелатах Камбре и Mo,Когда ничего нельзя сказать о нихНи хорошего, ни нового?Во сто крат лучше было быПомолиться, поплакать, помолчатьИ послать ко всем чертям,Пойти к мессе,Чем стараться загонять в уголСвоего святого собрата…Вернитесь обаК пастве своих епархий;И вы сразу увидите,Что все забудутО вашей ерунде{287}.

Квиетизм вызывает улыбку, потому что был задушен в самом зародыше. Боссюэ же прекрасно понимал, что квиетизм был нечто другое, но не ерунда. Конечно, в век барочного католицизма быстрые осуждения и запреты иногда не были уместны. Осуждали невинные тексты или искаженные резюме какой-нибудь доктрины, которая была менее иноверной, чем представление, которое о ней сложилось. И наоборот, доктрины, которые вполне могли бы быть осужденными, вызывали лишь небольшие споры, а затем время доказало их невинность. Не нужно было бы прикладывать больших усилий, чтобы добиться осуждения резюме таких доктрин, как «Сердце Марии» или даже «Сердце Иисуса», и особенно более поздней доктрины «Повиновение Деве Марии», милой сердцу Гриньона де Монфора. Но французская Церковь и римская Церковь поняли (или угадали), что здесь речь идет не столько о доктринах, сколько о пище, полезной для народной набожности. Квиетизм, напротив, является антипищей, антиевангелием, антинародным учением, ложно элитарным. Квиетизм есть интеллектуальный порок.