Птицы небесные. 1-2 части - Монах Афонский

— Спасибо, Василий! Я постараюсь прийти в село к его приезду.

Валерий, узнав о нашем походе по карстовому горному кряжу, предостерегающе заметил:

— Там совершенно дикие места, и без ружья в тех горах бродить опасно. Из наших никто туда не ходит. Попадете кому-нибудь на мушку ненароком… Может, вам, на всякий случай, подарить карабин?

Прежде чем я успел ответить, Андрей быстро вышел вперед:

— Мне подари карабин, Валера! Я батюшку буду охранять!

Милиционер ушел и вернулся с винтовкой.

— Вот это да! — с восхищением воскликнул мой друг, взяв ее в руки и приняв позу профессионального стрелка, но Валерий отобрал у него карабин:

— Нет, друг, сразу видно, что тебя положат на месте еще прежде, чем ты прицелишься!

Андрей издал глубокий вздох разочарования.

С моим любителем оружия мы условились не рассказывать никому о найденной штольне и «воровской» тропе. Увидев, что для гостей во дворе накрывают столы, я ушел в комнату, затворив за собой дверь. Но уже через полчаса я услышал удивленные голоса гостей, подливающих Андрею чачу, и его громкие восклицания: «серебряный рудник!», «воровская тропа!», «каменный мост!», прерываемые возгласами абхазов:

— Молодец, какой молодец!

Так я заснул под шум приключенческих повествований моего подвыпившего друга.

Утром я с удивлением обнаружил на полу рядом с моей койкой станковый немецкий пулемет, гранаты и немецкую каску времен Отечественной войны. Андрей смиренно храпел на диване. В комнату заглянул Василий Николаевич и оторопел:

— Откуда это, батюшка?

— Понятия не имею… — растерянно ответил я.

— Андрей, Андрей. — принялся будить гостя хозяин. — Где ты взял пулемет и гранаты?

— Там… — отмахивался сонный Андрей.

Но Василий Николаевич не отступал и выяснил, что мой напарник после застолья забрался в сельский музей и, разбив в двери стекло, перетащил трофеи в дом пчеловода.

— Ну, парень, ничего себе! — покрутил головой Василий Николаевич. — Немедленно отнеси оружие в музей и вставь стекло, чтобы председатель не заметил пропажу!

За этими хлопотами прошел день, а наутро я провожал моего друга в аэропорт. Он стоял у вертолета, подняв руки в крепком рукопожатии:

— На всю жизнь вместе! — донесся его голос, перекрываемый ревом двигателей, но жизнь, как водится, избрала свой путь, который, к сожалению, разделил нас навсегда.

По возвращении в скит мне пришлось заняться огородом вместе с верными помощниками — геологом и иеромонахом. После огородной страды мы сделали несколько забросок продуктов на Грибзу, взяв побольше сухофруктов, затем я вновь ушел на Псху, где меня ожидал молодой егерь с автоматом, сын Шишина. Не теряя времени, мы отправились в путь, заночевав в том же самом пасечном домике. Подъем к двум монашеским пещерам проходил через густой лес из граба и бука с густым подлеском из кустов рябины и боярышника. Где-то на пути я потерял четки, которые зацепились за ветку кустарника. В этот период своей жизни я постоянно ходил с четками, не выпуская их из руки и читая про себя Иисусову молитву. Поиски четок не дали никаких результатов. Пришлось молиться по пальцам руки, считая каждый палец за десять молитв и читая по две молитвы на каждом суставе, в итоге это составляло сто Иисусовых молитв. Такой прием позволял обходиться без четок и был незаменимым, когда я находился в присутствии множества людей.

Первая пещера оказалась небольшой. У входа мы увидели разрушенные строения старой кельи, столбы ее побелели от времени. На гвоздях сохранились остатки ветхой епитрахили и священнического облачения. Их, как драгоценную реликвию, я бережно свернул и положил в рюкзак, чтобы хранить в нашем скиту. В углу, в известковой пыли лежал позеленевший от времени большой медный крест. Я укрепил его в скальной нише и пропел литию об усопших отцах и братиях. Сын Шишина с удовольствием присоединился ко мне. Но во вторую пещеру он идти отказался.

— У тебя же автомат! — удивился я. — Идем вместе!

— Нет, нет, вы идите, а я постою у входа. Еще выскочит кто-нибудь…

Пещера оказалась темной и достаточно длинной. Скалы казались отполированными огромным потоком воды, который когда-то извергался из недр земли. В конце пещера сузилась и перешла в глубокий колодец. Сколько я ни бросал туда камни, но звука удара о дно не расслышал и повернул обратно.

У входа я увидел встревоженного парня:

— Я уж думал, с вами что-то случилось!

— Нет, все нормально. Просто было интересно. А еще есть здесь пещеры?

— Пещер полно, но только они не такие большие… Простите, батюшка, у меня времени в обрез, домой надо!

Лицо парня выражало нетерпение. Местность мне очень понравилась, и уходить не хотелось. Если бы не Грибза, то я с удовольствием поселился бы в этих пещерах.

«Обязательно приду сюда в следующий раз, — думал я, шагая по тропе вслед за своим проводником. — Может быть, даже сделаю здесь пещерную церковь в честь Предтечи…» Святого Иоанна Крестителя я очень любил и хранил в своем сердце желание посвятить ему на Кавказе маленький храм.

В перерывах между делами мне удалось несколько раз побывать на исповеди у отца Тихона, и в каждый приезд к нему я обретал большое утешение, а также находил для себя четкие и ясные ответы на свои многочисленные вопросы. Раз от разу становилось заметно, что здоровье отца Тихона начало сдавать, но глаза его всегда лучились добрым светом и добротой. Я покаялся ему в том, что, приходя на Псху, теряю молитвенный настрой и возвращаюсь в келью, обремененный воспоминаниями всех разговоров и сельских сплетен. Поневоле приходилось общаться с женщинами, и это меня сильно смущало.

— Держись Бога, держись, это все монашеские грехи! Нужно и на Псху помогать людям, и молитву не терять. Как тебе говорил отец Кирилл в Лавре?

— Умудряйся… — вспомнил я батюшкины слова.

— Вот, вот, умудряйся с Божией помощью!

И я уходил от отца Тихона каждый раз очень утешенный и ободренный его напутствиями.

Осенью я приехал с милиционером к матушке Ольге:

— Сидайте, сидайте на лавочку, отдыхайте! Отец Григорий, выходи, гости со Псху приихалы!

Мы обнялись с дьяконом Григорием и вручили хозяевам гостинцы от жителей Псху — мед, сыры и орехи. Дьякон держался молодцом, а матушка выглядела печальной.

— О чем печалитесь, матушка? — посочувствовал я.

— Беда, батюшка! Заболел отец Тихон, наш молитвенник, и, кажется, сильно заболел. Слег и не принимает никого…

— А я как раз к нему собрался, что делать?

— Поезжай с Богом, может, тебя примет!..

Вечером я отправился к дому старца. На стук в калитку из флигеля во дворе вышла старенькая монахиня-келейница.

— Батюшка болен, не принимает…

— Передайте ему, пожалуйста, что приехал иеромонах Симон из Псху, как благословили!

— Я передам о вас монаху, который за ним присматривает…

Она ушла в дом, шаркая подошвами. Через некоторое время она вышла:

— Идите в дом, келейник вас ожидает.

Меня встретил монах средних лет, доброжелательный и серьезный.

— Отец Тихон болеет и лежит в постели, он просит написать вопросы на листке.

Я написал свои вопросы, сожалея, что исповеди не будет. Заодно пожаловался, что иногда во время молитвы испытываю то рассеянность, то сильную сонливость.

Через полчаса монах принес ответы на все мои вопросы и недоумения. Старец написал: «Это действие вражие. Всегда молись с открытым окном. Делай поклоны или прохаживайся. А лучше всего — почаще освящай келью водосвятным молебном. Держись литургии. Убедись в безполезности всех мирских дел — это корень спасения для монаха. Сделай опору на благодать, не делай опору на помыслы. Если избрал молитву, иди в ней до конца. В каждом деле стремись к совершенству. Никогда не учи из жалости — учи всегда из любви». Внизу была приписка: «Дорогой отец Симон, прости, чувствую себя неважно. Пытайся увидеться в Лавре с отцом Кириллом. С Богом».

Это было последнее посещение чудесного старца и великого духовника отца Тихона. Вскоре он принял схимнический постриг с именем Пантелеймон и уехал в Россию.

В скиту наш послушник попросил разрешения побеседовать со мной наедине. Он долго говорил о своей тяге к монашеской жизни и цитировал по памяти преподобных отцов, испытующе поглядывая на меня. Было понятно, что эта тема его очень волнует, а опасение услышать отрицательный ответ заставляло его говорить столь многословно. Наконец он набрался решимости и попросил постричь его в монахи. Мне не хотелось в спешке совершать чин пострижения перед уходом в горы. Мы полюбовно договорились, что за зиму он подготовит полную исповедь за всю жизнь, а я постараюсь с Божией помощью спуститься на Решевей Великим постом. Постриг наметили на Страстную седмицу, перед Пасхой.