Посторожишь моего сторожа? - Даяна Р. Шеман

если я это знаю, если у меня есть мораль, если я человек, а не животное… Как это можно, если я разумен? Если у других этого нет, то почему есть у меня? В чем моя жизнь, в чем смысл этой жизни? Неужели — в этом? Неужели я больше ни на что не способен? Альберт хочет ловить преступников и наказывать их. Вот у него светлая, правильная мечта. Почему я не могу быть, как он? Почему я не могу, как он, хотеть такого же честного и светлого?..». Мисмис… она не снесла этого. Я очень любил ее, и она любила меня. Мы могли бы быть счастливы. Хоть капельку сочувствия от нее, чтобы она знала о моей борьбе, и чтобы она боролась вместе со мной. Она не смогла этого, она ушла от меня. Может, вместе с ней… я бы справился… А сейчас все бесполезно. Я убил в себе это, убил обычного человека, каким всю жизнь хотел быть, — я убил его в себе. Если я захочу зачем-то… все равно к прежней жизни я не вернусь. С партией я уничтожил свою мечту стать обычным человеком, но не жалею. Такое это было облегчение, прилив сил, ощущение… полноты жизни, чувства, гармонии всего. Это было похоже на Божье благословение. Ничто не может с этим сравниться, никакая женщина не даст такого блаженства. Узнав его, как можно от него отказаться? Оно тем сильнее, чем дольше копится во мне. Я верю в Бога, а Он меня не остановил. Он не остановил, Он позволил мне это узнать, зная и то, что после этого я не смогу остановиться. Зачем? Может, так Он назначил мне призвание? У всякого свои способности, наклонности, влечения… и это указывает на призвание, что сыграет в жизни человека роль. Значит, и у меня призвание, если я так чувствую. Я себе сопротивлялся, но ничего не вышло.

Несчастная девочка Маша запуталась и кричит от ужаса!

— Я люблю партию. Может, я ей больше не нужен, но я люблю ее очень сильно. Меня спрашивали, что меня привлекло. Я ответил: потому, что только в ней я полезен. Только в ней меня приняли. В ней я не боюсь быть собой. Я верю, что Бог благословил партию на все нынешние грехи.

Но Бог есть любовь.

— Есть притча от Матвея — о месте, которое Бог обрек на уничтожение, потому что его жители отказались пойти к Нему добровольно. Вы ее знаете? «Скажите званым: вот, я приготовил обед мой, тельцы мои и что откормлено, заколото, и все готово; приходите на брачный пир. Но они, пренебрегши тò, пошли, кто на поле свое, а кто на торговлю свою; прочие же, схватив рабов его, оскорбили и убили их. Услышав о сем, царь разгневался, и, послав войска свои, истребил убийц оных и сжег город их». Он поступает не по «любви», как нам кажется, уничтожая город, жители которого отказались прийти к Нему на пиршество. Он сначала уничтожает, Он, может, и мстит за нанесенное оскорбление, за пренебрежение Им, но потом Он повторяет свое приглашение — для тех, что узнали Его ярость и Его огонь, и вот тут выжившие и пришли к Нему. Мы отвергаем Его, отказываемся служить Ему, потому что в мире полно бытовых радостей. Мы уходим от Него. И Ему нужно учинить массовое убийство, сжечь все и жизнь сохранить лишь малой кучке, которой ничего не останется, кроме как после учиненного мрака поверить в Спасение и Воскресение. Получается, Бог на стороне тех, кто за «несправедливость» и «зло» — против обывательского бараньего счастья… В безбожные и безнравственные времена снимается лучший урожай.

— Ты сошел с ума, — сказала Мария.

Она сумела встать с кресла. Близ глаз странно плыло, но она впилась ногтями в запястья, заставляя себя, через боль, обрести равновесие.

— Ваше письмо, — печально напомнил Альбрехт.

— Письмо?..

Она чувствовала: в письме этом кроется новое безумие. И все же, пока не пришла в себя полностью, открыла его — лучше сейчас, пока она не спокойна, пока она боится себя, пока ее кружит, как в карусели…

— Это Аппель, — прошептала она.

«Мария! Спасибо Вам за ваше гостеприимство. Оставляю письмо, чтобы вы, конечно, не пытались узнать, что со мной случилось. Сожгите письмо сейчас же, как прочтете. Конечно, вы должны рассказать Берти. Я взял его пистолет. Я хочу поехать в призывной пункт и кого-то убить. Я не знаю, зачем. Я не хочу ехать на фронт. Конечно, плохо — убивать случайных людей. Но, конечно, я их ненавижу. Я хочу их убить. Они — участники этого ужаса. Я, конечно, больше так не могу. Я хочу убить тех, кто призывает нас умирать. Конечно, мне стоит убить и самого себя. Я принес много зла. Конечно, я схожу с ума. Я закончу, чтобы это закончилось. Не пытайтесь узнать обо мне. Я сожалею о Катерине. Простите меня. Попытайтесь пережить это. Прощайте».

1934

Она спросила:

— Как все прошло?

Он отмолчался. Она смотрела, как он снимает пиджак и бросает его на спинку дивана. Она повторила:

— Как все прошло?.. Чем все закончилось? Альберт?

— Ничем. Совершенно ничем.

Желание Альберта убегать от честных ответов порой невыносимо бесило Марию.

— Нет, это ты совершенно немыслим, — заявила она после паузы. — Не смей уходить! Ты ведешь себя так… словно мне наплевать!

— А тебе на меня не плевать?

— Разумеется, всем на тебя наплевать! А знаешь, в чем дело? В том, что вытягивать из тебя признания нужно как… Черт бы с тобой!

В ином случае Альберт усмехнулся бы на ее тон, но выражение его было прежним — растерянным, даже жалким: он понятия не имел, что теперь делать, и боялся признаться в этом даже себе.

— Так и знала, что Германн тебя не простит. Он ужасно злопамятный. Ты не виноват, что твоя сестра его не любила!

— Но это я виноват. Я обещал присмотреть за ней.

— Ты поступил по-человечески, — перебила Мария, — на твоем месте я поступила бы так же! Пусть злится, сколько хочет, но… Он уволил тебя?

— Нет. Меня уволила партия.

Она прикусила язык, чтобы не высказать, что она думает о партии. Мысленно она прикинула, какие неприятности может нажить себе, якшаясь с политически нестабильным, а затем одернула себя: это же Альберт, он не изменился, он не виноват, что партия не понимает его!

— Расскажи мне, — нерешительно попросила она. — Как это было? Что они сказали?

Открыв окно и закурив, он ответил:

— Ничего особенного: спрашивали,