Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. - Г. Костырченко

Чтобы угомонить Тимашук, продолжавшую обвинять руководство ЛСУК в неправильном лечении и смерти Жданова, 6 сентября Егоров собрал в своем кабинете совещание и заклеймил возмутительницу ведомственного спокойствия как невежественного врача и «чуждого», «опасного» человека. Его поддержали Василенко, Майоров, Федоров, а также Виноградов, который особенно неприязненно относился к Тимашук, возможно, догадываясь о ее связях с МГБ. Между тем эти отношения основывались главным образом на том, что, будучи опытным и квалифицированным специалистом, Тимашук считала своим гражданским долгом сообщать «куда следует» обо всем, что, по ее мнению, могло угрожать здоровью и жизни пациентов Кремлевской больницы. Однако даже такое сотрудничество с «органами» Виноградов, интеллигент старого закала, считал более чем предосудительным. К тому же он, очевидно, не мог забыть один поразивший его эпизод, имевший место в конце 30-х годов. Тогда его часто вызывали на Лубянку как свидетеля и эксперта по делу его учителя, профессора Д.Д. Плетнева. Во время одного из таких визитов «железный нарком» Ежов, находившийся в подпитии, откровенно предостерег Виноградова:

«Хороший ты человек, Владимир Никитович, но болтаешь много. Имей в виду, что каждый третий является моим человеком и обо всем мне доносит. Советую тебе поменьше болтать».

Нетрудно представить себе, какое впечатление могла произвести на Виноградова столь зловещая рекомендация. Поэтому после столкновения с Тимашук в ходе обсуждения причин смерти Жданова он поставил министру здравоохранения СССР Е.И. Смирнову ультиматум: «Или я буду работать в Кремлевской больнице, или она». 7 сентября Тимашук вызвали в отдел кадров и зачитали приказ о переводе в один из филиалов Кремлевской поликлиники.

Уже после смерти Сталина, когда в ходе предпринятой новым руководством МВД СССР проверки «дело врачей» начнет трещать по швам и одно за другим будут квалифицироваться как сфабрикованные собранные следствием «доказательства», профессор Виноградов в записке Берии от 27 марта 1953 г. тем не менее заявит:

«Все же необходимо признать, что у А.А. Жданова имелся инфаркт, и отрицание его мною, профессорами Василенко, Егоровым, докторами Майоровым и Карпай было с нашей стороны ошибкой. При этом злого умысла в постановке диагноза и метода лечения у нас не было».

Таким образом, сведения, сообщенные Тимашук следствию летом 1952 года о болезни и лечении Жданова, носили достаточно квалифицированный и в значительной мере обоснованный характер, что подтвердило данное 29 августа главным терапевтом Минздрава СССР профессором П.Е. Лукомским заключение, повторившее диагноз Тимашук[1418].

АРЕСТЫ ГЛАВНЫХ УЧАСТНИКОВ «ЗАГОВОРА».

Ознакомившись с результатами медицинской экспертизы, Сталин еще более укрепился в уверенности в существовании тайного врачебного заговора против высших советских руководителей. Тем более, что к этому времени недруги «ленинградцев» в его окружении наверняка «помогли» ему припомнить, что вскоре после того, как в двадцатых числах апреля 1947 года политбюро поручило Жданову «наблюдение» за Минздравом СССР, по рекомендации А.А. Кузнецова состоялось назначение Егорова, работавшего главным терапевтом ленинградского военного округа, начальником «Кремлевки». Такая информация превращала в глазах Сталина руководителя ЛСУК Егорова в дважды врага, опасного как врач-вредитель и как человек, тесно связанный в свое время с «преступной» «Ленинградской группировкой».

Поэтому первым делом Сталин подписал 1 сентября 1952 г. постановление политбюро о снятии Егорова и назначении новым руководителем ЛСУК И.И. Куперина, до этого работавшего начальником медико-санитарного управления МГБ СССР[1419]. Еще более радикальные меры были приняты после того, как в конце того же месяца Игнатьев представил диктатору подготовленную Рюминым обобщенную справку (по результатам допросов арестованных медиков* медицинских экспертиз и т. д.), в которой со всей определенностью утверждалось, что кремлевские врачи намеренно умертвили Щербакова и Жданова. Добившись от вождя санкции на коллективный арест первой группы подозревавшихся кремлевских врачей (не особенно именитых, от которых предполагалось получить компромат на «главных заговорщиков»), Рюмин взял тогда под стражу докторов Г.И. Майорова и А.Н. Федорова, а также профессора А.А. Бусалова, который руководил ЛСУК до 1947 года. Длинные руки «органов» достали его 28 сентября в Алуште, где он находился в отпуске.

Вновь конвейер арестов запустили 18 октября, когда угрюмые люди в штатском пришли за профессором Егоровым. Поскольку он более пяти лет возглавлял кремлевскую медицинскую службу и был наиболее информированным в этой сфере человеком, на него Рюминым делалась особая ставка. А чтобы эта «крупная рыба» не сорвалась с «крючка», начальник следственной части по особо важным делам, следуя своей циничной тактике, предварительно, еще 27 сентября, распорядился арестовать жену профессора Е.Я. Егорову и с помощью угроз заставил ее оговорить мужа.

Между тем другие арестованные, несмотря на изматывающие допросы и психологический прессинг, не спешили «признаваться» во вредительском лечении. Такое упорство тайных «злоумышленников» привело Сталина в бешенство. 18 октября он разрешил руководству МГБ применить к арестованным врачам методы физического воздействия. Но поскольку во Внутренней тюрьме на Лубянке не было приспособленного для пыток помещения, то сначала экзекуции (в основном телесные наказания с применением резиновых палок) проводились в Лефортово. Правда, уже с 6 ноября по указанию Рюмина в тюремных камерах Лубянки стали применять такую пытку, как многосуточное содержание подследственных в металлических наручниках. Причем в дневное время руки заковывались будучи заведенными за спину, а в ночное — в положении спереди. Эти меры, впрочем, показались недостаточными, и, чтобы не тратить время на транспортировку узников в Лефортово, в декабре 1952 года в кабинете начальника Внутренней тюрьмы полковника А.Н. Миронова, который занимал эту должность начиная с 1937 года, была оборудована своя импровизированная мини-пыточная. Для психологического устрашения ее снабдили ширмами, металлическими столами и прочим инквизиторским реквизитом, напоминавшим по внешнему виду то ли оборудование прозекторской, то ли операционной. Для битья подследственных резиновыми палками (применение их, а также наручников производилось с санкции министра госбезопасности или его заместителей и регистрировалось в специальном журнале) тогда же была создана специальная команда из числа дюжих молодчиков, в которую входили лейтенанты Ф.И. Белов и П.В. Кунишников[1420].

Получив от вождя право творить над подследственными физическую расправу, Рюмин почувствовал себя значительно увереннее. Однажды он, как рассказывал потом профессор Бусалов, заявился на допрос и заорал на последнего с порога:

«Ты что ведешь себя, как проститутка! Ты бандит, подлюга, шпион, террорист, опасный государственный преступник. Мы с тобой нянчились. Теперь хватит. Будем пытать каленым железом. У нас все для этого приспособлено. Будет поздно, когда твой труп будет брошен туда».

Последнюю фразу Рюмин сопроводил выразительным жестом, указывая рукой на цементный пол камеры. Правда, когда сей грозный начальник удалился, проводивший допрос следователь Б.Н. Кузьмин «успокоил» изрядно разволновавшегося профессора: «Не переживайте. Пытки каленым железом у нас не применяются. А вот порка возможна».

Впрочем, Бусалову вскоре пришлось самому изведать весь ассортимент лубянских пыток. 18 ноября на него надели наручники, и он 52 дня мучился, пребывая почти постоянно со скованными руками. А 10 декабря его зверски избили резиновыми дубинками в кабинете начальника Внутренней тюрьмы.

Аналогичным образом обращались и с Егоровым, от которого наряду с признанием во врачебном вредительстве домогались сведений о шпионских связях с бывшим его покровителем — секретарем ЦК А.А. Кузнецовым. После того как Егорова избили и Рюмин пригрозил пытать его одновременно на двух кострах, он перестал сопротивляться и оговорил себя, признавшись в несовершенных преступлениях. Присутствовавший тут же Рюмин, торжествуя победу и паясничая, воскликнул, указывая на поверженную жертву: «И этот тип, подумайте, был начальником Лечсанупра Кремля. Какой позор!». Егорова обвинили не только в том, что он «вывел из строя» М. Тореза, «умертвил» Г. Димитрова, А. Жданова, А. Щербакова, лишил жизни и причинил вред здоровью многих других советских и иностранных коммунистических лидеров, но и в том, что злоумышлял против членов семьи самого вождя. Его заставили повиниться в том, что он ухудшил самочувствие Василия Сталина, страдавшего от алкоголизма и лечившегося у него в 1948–1950 годах в связи с «нервным заболеванием». Егорову также инкриминировали и то, что весной 1950 года он поручил наблюдение за беременной Светланой Сталиной профессору А.М. Маркову, который не смог потом предотвратить у нее развитие токсикоза. Роды тогда у дочери Сталина оказались преждевременными, и внучка вождя Катя появилась на свет ослабленной.