Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres] - Константин Васильевич Мочульский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«И в а н: И ведь мы знаем, что Он там ничего не нашел. Глупая проба, так ведь это мне обидно даже, вот ведь что:
И н к в и з и т о р: Ты – сама правда, ты не можешь лгать.
– Не проклинай…
– Ты думаешь, я про бедных, про мужика, про работников? Они так вонючи, грубы, пьяны, я желаю им всего лучшего, но не понимаю, как Христос согласился это любить, я Христовой любви не понимаю…
И н к в и з и т о р: Зачем нам „там“? Мы человечнее тебя. Мы любим землю. Шиллер поет о радости, Иоанн Дамаскин. Чем куплена эта радость? Каким потоком крови, мучений, подлости и зверств, которых нельзя перенести. Про это не говорят. О, Распятье, это страшный аргумент.
И н к в и з и т о р: Бог, как купец. Я люблю человечество больше Тебя.
– О, да, отдал Сына Своего, послал Сам на проклятие – смущал. О, это страшной силы аргумент, вековечный аргумент.
– Эвклида геометрия. А потому приму Бога тем более, что это вековечный старый Боженька и его не решишь. Итак, пусть Боженька. Это стыднее…
– Это было движение любви: хоть посмотрю на них, хоть пройду между ними, хоть прикоснусь к ним… От риз Его исходила сила.
– Как его узнали? Да разве Он был похож на нас, ведь Он – чудо, тайна небесная».
В черновике «богохульство» Ивана показано с большей резкостью. Христос не воскрес; это была глупая проба; Бога Иван принимает, но с какой убийственной насмешливостью: «вековечный старый Боженька, его не решишь». Идея о том, что людей любить невозможно, выражена в словах о бедных, которые «вонючи, грубы и пьяны». На другой странице тетради записана мысль, которая, несомненно, принадлежит Ивану: «Я желал бы совершенно уничтожить идею Бога». В этом весь смысл его «бунта»: отрицание безбожника непосредственно конкретизируется в историко-философской картине: бессмысленность мира раскрывается в мифе о Великом инквизиторе. Иван хочет уничтожить идею Бога; инквизитор уже уничтожил ее в своем сердце и действует так, как если бы Бога не существовало. Он борется против «страшного аргумента Распятия», так как в эту «пробу» не верит, отрицает загробную жизнь и противоставляет ей «землю». Так, безбожная аргументация Ивана логически рождает из себя «Легенду». Черновики отчетливо вскрывают духовную связь Ивана с атеистом Кирилловым в «Бесах». «Ученый брат» хочет уничтожить идею Бога и переходит на сторону Великого инквизитора – Антихриста. Кириллов убежден, что эта идея погаснет в сознании человечества, поэтому отрекается от Богочеловека ради Человекобога и, чтобы убить Бога, – убивает себя. Последние записи о Христе («это было движение любви», «от риз Его исходила сила», «как Его узнали»), вероятно, относятся к опровержению богохульства и должны быть приписаны старцу Зосиме. На следующей странице мы находим такую заметку: «Исповедь старца. Не хочу оставить вас в неведении, как это сам понимаю».
В черновике неверие инквизитора выражено вполне открыто. Герой «Легенды» повторяет мысль Ивана о том, что после смерти нет воскресения. Знамя «хлеба земного» соединило бы всех людей в бесспорном согласии, тогда как идеал «хлеба небесного» обрек христианский мир на вечную войну. Вот этот замечательный отрывок: «Где же будет тут общность поклонения, когда большинство людей даже и не понимает что такое. Вместо согласного преклонения воздвиглось знамя раздора и война во веки, не то было бы со знаменем хлеба земного. Но взгляни, что религия невместима для безмерного большинства людей; а потому не может быть названа религией любви, что приходил Он лишь для избранных, для сильных и могучих и что и те, претерпев крест Его, не найдут ничего, что было бы обещано, точно так же, как и Он сам не нашел ничего после креста своего. Вот твой Единый Безгрешный, которого выставляли твои. А стало быть, идея рабства, порабощения и тайны – идея Римской церкви и, может быть, и масонов, гораздо вернее для счастья людей, хотя бы основанного на всеобщем обмане. Вот что значит твой Единый Безгрешный».
Изображение истории христианства как вечной вражды и мысль с невозможности религии для большинства человечества не соответствует образу инквизитора, который «исправляет» дело Христа, прикрываясь Его именем. Эти страшные слова были исключены из «Легенды».
В июне и июле Достоевский подготовлял к печати шестую книгу романа, «Русский инок». Она стоила ему мучительных усилий. В письме из Старой Руссы к XXX (11 июля) писатель жалуется: «Я все время был здесь в Руссе в невыносимо тяжелом состоянии духа. Главное – здоровье мое ухудшилось, были все больные, сначала сын – тифом, а потом оба теперь коклюшем. В этом состоянии духа и при таких обстоятельствах все время писал, работал по ночам, слушая, как воет вихрь и ломает столетние деревья…»
Записки к щестой книге состоят из кратких заметок к житию и беседам старца Зосимы. Автор намечает основные темы поучений. Много раз повторяется мотив «рая на земле», как центра религиозного мировоззрения старца: «Все рай. Немногим дано, но так легко видеть». «Жизнь есть великая радость». «Всю землю спасти можешь». «Все счастливы, все прекрасны, все сейчас же могли бы сделать рай». «Воистину жизнь есть рай! Раз в мириады веков дается». «Жизнь есть рай, ну какой рай, голубчик! – Потому говорю, что у меня рай в душе».
Писатель подготовляет «торжественное опровержение богохульства» Ивана. Атеист презрительно не принимает Божьего мира. Зосима утверждает, что жизнь есть радость и мир есть рай. Иван не желает мировой гармонии, купленной страданиями детей: Зосима утверждает, что «все за всех виноваты», а потому и всем простить можно. Эта идея развивается подробно: «Всякий за всех и за все виноват». «А коли младенца убьют? Пойди и прими за кого-нибудь муки – легче будет». Главное. За всех виноваты, загноили землю. Мог светить, как Единый Безгрешный. Ибо всяк может поднять ношу Его, всяк, если захочет такого счастья. Он был человеческий образ». «Прости злодею – земля прощает и терпит. Если же очень удручает тебя, – страданья для себя ищи». «За всех и все виноват, без этого не возможешь спастися. Не возможешь спастися, не возможешь и спасти. Спасая других, сам спасаешься». Ответ Зосимы Ивану приобретает, наконец, свою окончательную формулу. «Но если все все простили (за себя), неужто не сильны они все простить все и за чужих? Каждый за всех и все виноват, каждый потому за всех
