Святополк Окаянный - Сергей Мосияш

— А ты испытай меня, князь, — сказал Ян.

— Как?

— Вели пустить на меня быка самого свирепого. Увидишь.

Из стада, которое гнали для пропитания воинов, привели быка. И поскольку он был мирно настроен, его разъярили, приложив под хвост бедняге раскаленное на костре железо. Он с ревом ринулся на того, кто оказался перед ним. Это был Ян.

Но в последний миг, когда обезумевшее от боли животное должно было поддеть его на рога, Ян отступил в сторону и, как показалось присутствующим, всего лишь коснулся рукой бока мчавшегося мимо быка. Но когда животное стрелой пролетело мимо и перед ним разбежались стоявшие на его пути зеваки, все увидели в руках юноши кусок вырванной с кровоточащим мясом кожи.

Скотогоны, пригнавшие быка, кинулись ловить животное. Князь подошел к юноше, кивнул на то, что тот держал в руках:

— Можешь бросить, отрок. Ты доказал нам силу свою. И если завтра управишься с печенегом, станешь моим самым близким и доверенным боярином. А отец твой будет у меня советником. Постарайся, сынок.

— Постараюсь, князь.

— Я буду молиться за тебя.

Назавтра князь Владимир поехал к реке вместе с юным Яном и его отцом. На берег был вызван князь Темир.

— Темир, — крикнул Владимир. — Мы готовы выставить своего богатыря.

— Покажи его.

— А вот он рядом со мной.

— Ты шутишь, Владимир Святославич, у него даже усов и бороды нет.

— Не бородой же ему бороться.

На той стороне засмеялись, о чем-то быстро заговорили между собой. Наконец Темир ответил:

— Ладно, князь. Только потом не обижайся.

— Ты тоже не обижайся, Темир, если что. А где они станут бороться? Давай решим, на твоем берегу или на нашем?

И опять печенеги быстро заговорили между собой, заспорили громко.

— Чего они там делят? — сказал Владимир, ни к кому не обращаясь.

Неожиданно заговорил старый Усмошвец:

— Да никак не решат, на каком берегу бороться. Одни говорят, надо, мол, на ихнем, когда прихлопнем мальчишку, сразу и погоним русов. Другие говорят, что надо, мол, русам дать переправиться к ним, смотреть на поединок, и тогда сразу загоним их в реку и перетопим половину.

— Ты где это по-ихнему выучился, старик?

— Так я всю жизнь у них шкуры покупал, вот и выучился на ихнем языке талдонить.

Наконец совещание у печенегов кончилось, князь Темир прокричал с той стороны:

— Владимир Святославич, мы решили, поединок будет на нашей стороне. Я сейчас отведу свою дружину в степь на четыре стрелы. Ты переправляй свою дружину сюда, будете смотреть за единоборством от реки. Оставим богатырям поле в два полета стрелы. Надеюсь, им хватит?

— Думаю, хватит, Темир.

Переправа началась сразу же, как только увидели отход печенежского войска. О том говорила вздымавшаяся пыль в степи. Князь Владимир велел переправляться только дружине, а всем пешим ратникам приказал оставаться на месте. В глубине души он сомневался в успехе и хотел в случае поражения Яна избежать лишних жертв. «Конные переправятся мигом, — думал он, — а пеших половина перетонет». Но внешне князь выглядел твердо уверенным в победе русского борца и часто повторял ему:

— Я буду молиться за тебя, Ян. И ты перед тем как схватиться, умоли Богоматерь помочь тебе.

— Хорошо, князь. Я помню.

Солнце еще и полудня не дошло, а уж зрители и поле были готовы. Князь велел трубачу подать сигнал. И как только труба стихла, сказал негромко Яну:

— Ну с Богом, сынок.

Юноша пошел в поле, мягкие колосья ковыля шуршали о его колени. Навстречу ему от войска печенегов двигался здоровенный бородатый богатырь. Еще издали Ян заметал на лице печенега нехорошую ухмылку. Они остановились шагах в пяти друг от друга, чтобы осмотреться.

— Ну что, рус — битый зад, — хохотнул печенег — Карачун[49] пришел.

— Поглядим, — сказал Ян и двинулся на печенега.

Тот, не отступив, надвинулся на Яна, навис над ним, расставив длинные руки, пытаясь обхватить русича и задушить в объятьях. Ян обхватывать эту тушу не намеривался. Как только они сошлись — левой рукой вцепился в горло печенегу, а правой схватил его за пояс. Печенег, как обручами, обвил юношу своими руками.

Ян перервал противнику горло, хлынула кровь, руки-обручи ослабли. И юноша бросил печенега на землю, бросил уже мертвого.

Все произошло так быстро, словно печенега сразила молния. Печенежское воинство охнуло в изумлении и паническом ужасе. Многие стали заворачивать коней.

Русская дружина, наоборот, вскричала радостно и победно. Князь приказал трубачу:

— Играй в сечу! Скорей! Волчий Хвост — крути им хвоста!

Залилась труба. И дружина, звеня мечами, ринулась на печенегов. Те уже показывали спины.

Ян все еще стоял в ковылях возле мертвого печенега, когда дружина с торжествующим ором пронеслась мимо. Вслед подъехал сам князь, слез с коня, обнял Яна, поцеловал:

— Спасибо, сынок. Спасибо.

— Осторожней, князь, на мне кровь.

— Кровь не твоя — вражья, ею и умыться. не грех. А здесь, на этом месте, я велю город поставить в честь подвига твоего. Пусть он станет заставой от поганых.

Слава и честь

Беспокойные соседи, кочевавшие в Поле, вынудили великого князя Владимира Святославича подумать о защите своих южных границ. Он так и сказал своим боярам:

— Будем строить щит от Поля, надо оградить Русь от внезапных и дерзких набегов.

Были заложены города на Роси, Стугне и Трубеже. А меж ними на большие расстояния тянулись засеки, глубокие рвы и частоколы. Конечно, они не могли полностью защитить от степняков, но хоть как-то могли задержать проникновение их конницы вглубь.

Рвы, например, рылись такой ширины и глубины, чтобы конь не мог их перепрыгнуть. В засеках деревья валили вершинами в сторону Поля, не срубая с высоких, в рост человека, пней, а лишь заламывая. И хорошую, густо заломленную засеку коннице было трудно преодолеть: в пересохшей засеке кони могли и раниться об острые сучья. Частоколы плелись тыном из высоких и острых жердей. Их, конечно, можно было разобрать, но для этого нужно было время, особенно если требовался проход для многотысячного войска. Но этого времени вполне хватало дозорному сторожу, чтобы тайно ускакать в сторону Киева с предупреждением: «Идут печенеги!» Другой дозорный мчался к ближайшему городу с тем же сообщением, дорогой предупреждая деревни и вески о надвигающейся беде.

Деревни, зачастую в два-три-четыре двора, не могли противостоять этой силе, но успевали принять другие меры к спасению. Прятались в дебрях вместе со скотом или, если город был рядом, убегали под защиту крепостных стен.

Русь жила в постоянном напряжении и страхе. И великий князь Владимир Святославич считал своим главным делом — противостоять поганым, защищать Русскую землю и народ, ее населявший.

— Я должен вернуть отчине отцовы долги, — говорил он ближайшим своим сподвижникам и пояснял непонятливым — Он славным был воином, но не защитником Русской земли.

Однажды на Торге князь услышал песнь слепого гусляра, певшего об его отце, и невольно задержался, заслушавшись. Он понимал, что песня эта — глас народа.

Гусляр тихо перебирал струны, пел негромко, но явственно:

…О, сыне Игоря и Ольги,Прехрабрый князь Святослав.Вороги трепетали,Заслыша имя твое.Ты рати не бегал ни разу.Позора полона не ведал,И прапор твой над дружинойНа подвиги вдохновлял.Но земли чужие алкая,Ты Русскую землю охабив,О, сыне Игоря и Ольги,Преславный князь Святослав.

Гридни[50] хотели сломать гусли оскорбителю княжьей семьи, но Владимир Святославич остановил их:

— Не троньте его, он прав. — Вынув из калиты гривну, он положил ее в иссохшую старческую руку. — Спасибо за песню, старик.

Нет, он не станет поступать, как отец. Тот воевал с греками, сын стал их союзником и помог одолеть внутренние распри. Мало того, женился на греческой царевне, теперь в жилах киевских властителей будет течь и греческая царская кровь. Царица Анна родила ему сына, при крещении названного Борисом.

На пир, посвященный победе на Трубеже, принесли и новорожденного и показали гостям. Владимир, державший на руках сына, обронил фразу, которая уже назавтра разнеслась по столице: «Это мой наследник».

Ни об одном сыне, родившемся до Бориса, он не говорил ничего подобного и, если б мог провидеть грядущую беду от сказанного, наверное, скорее откусил бы себе язык. Вдохновленные словами щедрого князя, гусляры, льстя ему, подлили масла в огонь, грянув новорожденному хвалу о «царственном венце», сияющем над «главой его», и «великих делах», ждущих его.

Однако вместо ожидаемой похвалы от князя им было через гридня передано его неудовольствие: «Хвалы воздаются за подвиги свершенные, но не выдуманные». Гусляры смутились, но были благодарны за то, что князь выразил неудовольствие тихо, на ушко, а не громогласно, как мог бы сделать любой другой на его месте. И потому, исправляя оплошность, воздали хвалу Яну Усмошвецу. Запел лучшей из них, гусляр Хома Сивый: