Индийские письма - Николай Сербский

Услышав эти слова, доктор Какусанда вскочил и сказал:

— Вы, бхикшу гималайские, живете в лесу и не знаете жизни. Может, вы не будете учить меня?

Увидев, что он рассердился, Кумара замолчал на пару минут, а потом сказал ему мягко и с сочувствием:

— Дорогой доктор, я не хотел причинить тебе боль. У нас на Гималаях есть такое правило среди монахов: как только кто‑нибудь в споре об истине и пути разозлится, все прекращают говорить об этом и начинают самый обычный разговор об обезьянах, тетерках и бабочках. Итак, если хочешь, я расскажу тебе об удивительных чудесах из жизни обезьян, тетерок и бабочек.

Ануширвана, который до этого момента внимательно следил за спором двух ученых людей, услышав эти последние слова монаха, вскочил, захохотал, стал топать ногами и аплодировать. Мы вынуждены были просто вывести его на улицу.

Я, как хозяин, чтобы вернуть благое расположение гостей друг к другу, пригласил их на прогулку по моему саду, а потом на завтрак. Но доктор Какусанда учтиво отказался и покинул нас.

Могу сказать тебе только одно: и это происшествие, как и все, что мы сейчас переживаем, с очевидностью свидетельствует о том, что Индия пребывает в небывалом брожении и хаосе. Кто ее спасет, я не знаю. Вся она качается, как пьяный человек.

Преданный тебе Сомадева

35

Феодосий Мангала пишет митрополиту Малабара

Мир тебе от Бога единого и триипостасного.

Прибыли к нам делегаты из страны Болгарии, расположенной на восток от Сербии, чтобы пригласить нас посетить и их. Поп Боян от имени Церкви и молодой профессор Харамбашев от имени университета. Наш предводитель, Пандит Гаури Шанкара, переутомленный и простуженный, предложил нам двоим отправиться в Болгарию, а он тем временем немного отдохнет. И действительно, наш Пандит — скорее тень, чем тело. Сущий портрет индийского аскета. Хотя люди здесь от жары потеют, он не переставая ежится и дрожит от холода. Ах, где Сербия и где Малабар? Это не удивительно.

Мы еле упросили нашего дорогого монаха Каллистрата пойти с нами. Он согласился только провести нас до границы. И он торопится, чтобы как можно скорее убежать от соблазнов мира сего в свою Святую Гору. Кроме наших просьб, отправиться с нами в этот путь его подвигла старая дружба с попом Бояном. Это два человека, я бы сказал, с одной душой. Единомышленники во всем. Боян — вдовый священник, он жаждет как можно скорее оставить все и уйти к монахам на Святую Гору. С нами пошел и господин Богданович, в то время как доктор Ефим остался, чтобы организовать наш прием в Белградском университете.

В Софии мы были сердечно приняты, особенно церковной иерархией и народными массами. Образованные люди с таким любопытством смотрели на нас, будто на диковинных зверей в зоопарке.

Перекормили нас едой и питьем. Мне думается, что если бы мы так и столько ели, то не жило бы у нас в Индии триста шестьдесят миллионов человек{146}. Однако мы слышали, что болгарский крестьянин обходится очень скромной пищей.

Были мы в знаменитом монастыре святого Иоанна на горе Рилской{147}. Это святыня, которой гордится болгарский народ. Красота монастыря соперничает с красотой природы. Если бы дал Бог, чтобы и мы, нищие христиане Малабара, воздвигли вот такой монастырь! Но мы утешаемся тем, что купол нашего монастыря гораздо выше и красивее куполов святого Иоанна Рыльского. Наш купол — это темно–синее небо, украшенное бриллиантами звезд, которые в Индии сверкают ярче, чем где бы то ни было. Ах, матушка Индия!

На сегодня заканчиваю. Несут почту. Било бьет к вечерне.

Верный и преданный тебе Феодосий Мангала

36

Феодосий Мангала пишет митрополиту Малабара

Мира тебе и радости от Господа.

Посетили мы и Тырново, древнюю столицу болгарских царей и патриархов. Были мы и в храме Сорока мучеников, в котором святой Савва Сербский отслужил свою последнюю литургию за неделю до смерти. Болгары так любили святителя, что едва позволили сербскому королю перенести его тело в Сербию.

Сельский народ в Болгарии произвел на нас самое сильное впечатление. Кроткий, прилежный, терпеливый, покорный власти и очень церковный.

— Вы должны знать, господа, — сказал нам кто‑то из провожатых, — что у нас в Болгарии существует расовая проблема, так же как и у вас в Индии. У нас есть две Болгарии: татар–Болгария и славянская Болгария. Эта раздвоенность причиняла нам много бед и унижений на протяжении ряда веков. И сейчас стоит только почуять чуждую кровь, мы шарахаемся друг друга.

— Так это, так, — воскликнул поп Боян. — Эта расовая раздвоенность фатальна для нас, болгар. Но есть и другая раздвоенность, фатальная для всех христианских Балкан. Эта раздвоенность создана искусственно; а создал ее особый тип людей, которых в Болгарии называют «бай Ганьо»{148}, в Сербии «дрипац»{149}, а в Македонии «чапкун»{150}. Я попросил бы вас, высоких гостей из Индии, помнить об этом и всеми силами остерегаться болгарских бай Ганьо, сербских дрипцев и македонских чапкунов.

Харамбашев начал резко протестовать. К нему присоединился и Богданович. Но поп Боян не поостерегся, он продолжал:

— Бай Ганьо, дрипац и чапкун — самые большие враги Балкан. Очень часто они оказывали решающее влияние на судьбу измученных, едва только освобожденных народов балканских. Не пытайтесь даже заводить с ними речь о Боге, о душе, о Спасителе мира, о Евангелии, о Ведах, о народе как нравственном существе, о неисследимых глубинах всего сущего, о роде людском как единой Божией семье. Это все так же неинтересно им, как тибетские тантры и мантры. Они довольствуются самой низкосортной литературой, причем такой, которая восхваляет страсти, оправдывает пороки и превозносит зло над добром. С утра они раскидывают свои сети в житейском море, чтобы что‑нибудь урвать для себя, а вечером перебирают добычу. Собирая же для себя и только для себя, они при этом непрестанно кричат: «За народ! За народ!».

Харамбашев вскочил:

— Я слышу, ты обвиняешь владык, поп Боян!

— Да мой владыка думает так же, как и я, — спокойно ответил Боян. — Но закончим. Эти люди знатоки, но никогда не мудрецы. Это бездарные подмастерья Запада. Они высокопарно хвалятся западной культурой, то есть тем, в создании чего не принимали участия ни они, ни их предки. Им не до культуры и не до Европы — и то и другое они используют только как торговую марку для получения своей личной выгоды. Знайте, эти типы не представляют ни Балканы, ни Европу. Они – нездоровая опухоль на теле Балкан. Они виновны в пролитии крови между братьями, в революциях и войнах, в соблазнении народа, в ненародной политике, в нехристианской школе, в чужеземном управлении нашей экономикой. Берегитесь, господа, бай Ганьо, дрипцев и чапкунов балканских…

Случилась маленькая неприятность прямо у входа в университет. Какие‑то студенты стали смеяться над нами. Кто‑то начал строить на наш счет разные догадки. «Долой Азию!» — вырвался крик из отдельно стоящей группы.

Поп Боян покраснел и закричал:

— Долой вас, татары! Это благородные азиаты, а вы кровопийцы из Азии.

Когда воевода Рама понял, что кричат эти юноши, он сжал свой меч правой рукой. Знаешь, это кшатрий индийский, он всегда готов с мечом в руках защитить свою честь. Вообще говоря, мы необыкновенно провели время в Болгарии.

Да защитит святой апостол Фома тебя и весь наш Малабар.

Безмерно преданный тебе Феодосий Мангала

37

Визирь махараджи пишет из Траванкора Раме Сисодии

Ом, намо Махадеви[55].

Мое недостоинство получило приказ от светлого махараджи написать это письмо тебе, любимец наивысшего божества.

Пришел к нам нарочный из твоего места и принес весть… Хотели бы мы все, из любви к тебе, чтобы эта весть была иной. Но если такая весть и может огорчить слабые души, разве огорчит она тебя, храбрый кшатрий? Тебя, который знает наизусть Бхагавад–гиту и проникает в тайны жизни и смерти так же быстро, как бог Кришна и все наши славные аватары.

Если бы ты, скажем, услышал, что умер какой‑нибудь твой сродник или друг, разве огорчилась бы твоя душа, которая берет на себя огорчения всего мира? Сам Ганг не может увеличить море ни на одну пядь. Так никакая потеря и никакое приобретение не может ни увеличить, ни уменьшить море твоего сострадания ко всем живым существам.

Итак, посыльный из твоих мест принес нам весть, что душа, джива твоей матери благородной Катьяяни вышла из досадного своего тела и, конечно, уже родилась в другом теле. Да дарует ей колесничий Кришна{151} светлую жизнь в новом теле или, еще лучше, — да освободит ее совершенно от колеса повторных рождений в этом мире бескрайней печали и горечи.