Кома - Сергей Владимирович Анисимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лицо у парня было совершенно мёртвое, такое, что мороз пробирал по коже. Такие лица были у родителей Алексея Панфилова, когда полтора с лишним года назад Николай пришёл рассказать им, как его убивали[2]. Такое лицо было у Лёшкиного семнадцатилетнего брата, выскочившего тогда за Николаем на улицу и поклявшегося на стоящий над домами крест Измайловского собора, что в институт поступать не будет, а пойдёт туда, где его убили. Что парень своё обещание сдержит, Николай не сомневался. На таких ребятах держится Россия. Но теперь это…
Николаю пришлось ждать в стороне, кинув куртку и свитер на другой стул, поближе к выходу. С ним и заведующим отделением разговаривало человек пять врачей – и почти наверняка кто-то из них видел Дашу после него. Берестова. Хорошая фамилия, она подходила ей на сто процентов. Главное для Даши, – это не получить что-нибудь похабное, когда она будет выходить замуж. Сердце кольнуло опять. Ох, не это сейчас главное…
Врачи закончили, много и часто кивая, дотрагиваясь до так же кивающего парня. Неосознанная психотерапия, – это уже в крови у опытных врачей. Профессор покосился на ждущего Николая и коротко ему кивнул, – «давай». Негромко переговариваясь, все кроме парня вышли в коридор, и тот наконец-то обернулся.
– Меня зовут Николай.
Парень посмотрел на карточку на груди. Ну да, там тоже, конечно, написано.
– Артём.
Он действительно был высок, под 190, пожалуй. И худой. Наверное, он был моложе Даши, и даже самого Николая, но какая, в конце концов, разница?
– Я говорил с Дашей часа в два дня в пятницу, – сказал он. – Точнее не в два, а в 2.20–2.40.
Разумеется, ведь к Амаспюру он вошёл в два ровно, и разговор с ним занял по крайней мере минут двадцать.
– Ты извини, я не подходил, пока остальные разговаривали, поэтому я ещё раз, наверное, спрошу: она точно из больницы ушла?
На «ты» они перешли как-то сами собой, без лишних церемоний: не до этого сейчас.
– Да, – подтвердил парень, – Доцент… Савельева разговаривала с ней перед самым своим уходом, и Даша как раз собиралась.
– А в милиции что говорят?
– В милиции… Отказались принимать заявление, пока не пройдёт полных три дня. Сказали…, – его перекосило так, что Николай испугался, что парня вырвет. – Сказали, – «Поблядует и придёт».
Оба закрыли глаза на мгновение – одновременно. Милицию в Петербурге в последние годы ненавидели уже сильнее, чем бандитов.
– Так. Кроме Савельевой, видел её кто-нибудь уходящей?
– Нет, все остальные только раньше.
– Я тоже, видишь, раньше. А на посту спрашивал, у шлагбаума? У тебя есть её фотография?
– Да! – Артём почти обрадовался, вытащил фотографию из барсетки, показал.
– Попробуй показать тему дедку у въезда на территорию, с Карповки. Он, кажется, отставной военный, так что должен серьёзно отнестись. Даша, конечно, могла калиткой воспользоваться, – или одной, или другой, у поликлиники… Она же на метро шла?
– Да, – опять сказал Артём. – Мы у «Пионерской» живём, и она всегда на метро добиралась, чтобы с маршрутками не связываться.
«Живём» – повторил про себя Николай, продолжая глядеть на фотографию, которую Артём так и держал в руке. – «Молодец парень. Что угодно надо сделать, лишь бы её найти. Какая дрянь могла руку поднять на такое чудо?..».
– Так, – ещё раз сказал он, – Мне надо посмотреть своих больных, хотя бы по-быстрому, – у меня пара тяжёлых. И с куратором нужно поговорить. А ты пока беги к тому мужику, который шлагбаум сторожит, и показывай ему фотографию. Поговори с ним, – может он видел что-то или слышал. И возвращайся. Я буду или в палатах, или в кабинете у доцента Свердловой, или вообще по отделению. Поспрашивай у сестёр. Моя фамилия Ляхин.
– Да, – Артём кивнул. – Я помню.
– Тогда давай. Может обойдётся ещё.
Парень уже убежал к лестнице, а Николай всё договаривал про себя продолжение последней фразы, про «обойдётся».
На «развод» он успел уже под самый конец, запыхавшись, когда ребята уже стояли в коридоре перед кабинетом Свердловой. Ни одного замечания ему не сделали – на конференции он был, и многие наверняка видели, что он остался, как профессор и рекомендовал. Ольга опять посмотрела с брезгливостью – сверху вниз, и обратно вверх, как смотрят мужчины на девушек, которых хотят унизить, и он опять сдержался. Когда-нибудь это кончится. И весьма возможно, что плохо.
Новых больных Николаю не дали, хотя он просил Агаджаманяна. Больной был, что называется, «лёгкий» – нестарый, с понятной болезнью, которую их вполне неплохо научили лечить. Если судьба не забросила его на нефрологию – так тому и быть, но то, что теперь его, из-за опоздания интерна Ляхина, отдали интерну Алапак, то есть Ульяне, Николая огорчило. Всё-таки диагноз ему поставил он.
Температура у больной Январь в воскресенье днём дошла до 38,4. Впервые. Ни разу до сих пор, в смысле, – с того момента как это началось, её лихорадка не достигала таких цифр. Сейчас у Екатерины Егоровны были почти привычные 37,3 и чувствовала она себя достаточно хорошо, но Николаю произошедшее отчаянно не понравилось.
Потом снизу вернулся Артём, с наконец-то порозовевшими щеками: явно не затруднился одеться, выбегая наружу. Сколько, интересно, он спал за эти дни? Волосы мокрые – опять идёт дождь.
– Я спросил. Он ничего не видел.
– Не узнал её?
– Узнал. Видел много раз раньше. Но в пятницу – нет.
– Значит, или он просто не запомнил, или она вышла через калитки на Петропавловской или Льва Толстого. Здесь по клиникам 500 врачей, наверное, работает, и столько же медсестёр, плюс тысячи четыре студентов, из них три четверти – девушки. И большинство в том же, примерно, возрасте, что и Даша. У деда глаза могли просто замылиться, это понятно…
– Коля, – сказал Артём. – А о чём вы говорили с ней в тот день?
«Вот это да».
Николай не нашёлся, что ответить сразу. Фактически, весь последний час он гнал от
