На краю света. Подписаренок - Игнатий Ростовцев

Мы уже сосчитали, сколько в ней окон, дверей, сколько в ней надо будет поставить печей. И твердо договорились, что все будем сидеть за одной партой, когда придем сюда учиться.

Особенно мы любим, приходя к школе, смотреть на старого столяра — дедушку Никанора, который работает там под небольшим открытым поднавесом. Он с самого утра до позднего вечера пилит, строгает и сколачивает для школы рамы, ставни, наличники и все, что надо. Дедушко Никанор нас не гонит, а мы стараемся не мешать ему. Придем, станем в сторонке и смотрим, как он выпиливает и выстругивает свои бруски для окон и дверей. Иногда он скажет нам что-нибудь смешное, назовет в шутку лодырями, а иногда возьмет да и посадит нас на кучу стружек около своего верстака. Тут мы и сидим около него не шелохнувшись. Один раз мы просидели так до самого вечера. А он все пилил да строгал, не обращая на нас внимания. А потом вдруг и говорит: «Ну, ребятушки, на сегодня хватит. Пора и отдохнуть!» И повел нас на гору за деревню.

На горе, у самой дороги, стоит большой курган. По бокам из него торчат огромные плиты. Трудно даже понять, как их сюда притащили, до того они большие.

Мы поднялись с дедушкой Никанором на курган и стали смотреть на дорогу, которая уходит в Безкиш, в Чернавку и в Кому. По этой дороге уезжают рекрута в город служить в солдатах. Простятся со всеми, запоют «Последний нонешний денечек» и поедут. А их отцы и матери со всей родней поднимутся на этот курган и смотрят, как они все дальше и дальше уезжают от родного дома. Смотрят и плачут.

— У нас что же, ребята, один этот курган в деревне? — спросил нас дедушко Никанор. — Али еще есть где-нибудь?

Кроме этого мы не знали других курганов и сказали, что у нас есть только один.

— А в Анаше этих курганов видимо-невидимо… Тянутся по берегу Енисея верст десять — до самой Теси. Место хорошее, высокое, веселое. Можно было бы пахать да пахать, если бы не эти курганы. Сколько там хлеба было бы… Пропадает место зазря…

— А кто там эти курганы наставил? — спросили мы.

— А какая-то чудь жила, говорят, в этих местах. Чудской народ. Чудской народ не умел ни пахать, ни сеять и кормился звероловством да рыболовством. В тайге зверя промышляли. В Енисее и в таежных речках рыбу ловили. Так и жили охотой да рыбалкой.

— Да как же они без хлеба-то жили? — недоумеваем мы.

— А кто их знает. Видать, привыкли. Скотишка-то, я думаю, они все-таки немного держали. Но в общем-то охотой промышляли да рыболовством. Когда в эти места пришли русские, они стали вырубать и выжигать тайгу под пашню. Вырубленные и выжженные места стали зарастать березой. И вот, когда кругом появились березовые рощи, чудской народ сказал: «Везде начала расти белая береза. Скоро придет белый царь, и всем нам будет каюк. Лучше живьем схоронить себя, чем жить под белым царем». И стали копать себе глубоченные ямы, строить над ними на столбах широкие крыши и таскать на них землю. Натаскают на такую крышу целую гору земли, потом спрячутся под нее со всем своим добром и подрубят столбы. Тут их всех и задавит. Только одни плиты да высокие камни и торчат из могилы.

— Для чего они плиты-то ставили в свои ямы? — спросил после долгого молчания Спирька.

— А кто их знает. На всякий случай. Чтобы ветром курганы не выдувало. А может, для того, чтобы все знали, что тут лежат покойники. У нас в Анаше эти камни торчат и из курганов, и просто из земли. Курганы, значит, вымело, а камни остались.

— А в нашем кургане тоже закопались чудские люди? — спросил я старого столяра.

— Во всех курганах лежат чудские. Видите, какая агромадная насыпь, и камни торчат изнутри. Так же, как и в Анаше.

Мы были потрясены рассказом дедушки Никанора о страшной судьбе чудского народа. Мы впервые узнали о том, что в нашем кургане лежат люди, которые сами закопались в землю, потому что кругом стала расти белая береза.

— Вот так-то, ребятушки, и вымер чудской народ, — сказал в заключение дедушко Никанор. — Остались только чудские ребятишки. Бегают по деревням без дела, вместо того чтобы помогать отцам да матерям по хозяйству.

— Мы не чудские, — обиженно сказал Спирька. — Мы хлеб едим. Мы — русские.

— А я ведь все время думал, что вы чудские. Смотрю — черномазые такие. Вот, думаю, какая история: у нас в Анаше чудской народ весь вывелся, а в Кульчеке еще держится. А вы, оказывается, русские. Ну что ж… Я ведь тоже русский, хоть и чернявый, вроде вас. Ну, пойдемте по домам, а то уж поздно. Мне-то ничего, а вам ведь могут всыпать горячих. Не посмотрят на то, что вы русские…

И старый столяр пошел в деревню.

Мне было жаль чудской народ, но я все-таки не совсем понимал, почему он так испугался белой березы. Я хотел спросить об этом дедушку Никанора, но он сильно торопился домой и не обращал на нас внимания.

На другой день я с утра начал приставать к отцу с вопросом — почему чудской народ так испугался белой березы. Отец долго отмахивался от меня. Наконец сказал:

— Да не белой березы он испугался, а белого царя. Прослышал, что придет белый царь, значит, начнутся всякие подати да повинности, да еще, чего доброго, в солдаты начнут забирать, да на войну погонят.

— А если раскопать наш курган да посмотреть там чудской народ? — допрашивал я отца.

— Анашенские пробовали копать. Всё думали золотишко там найти. Выкапывали горшки, железные ножики да медные бляшки для лошадиной снасти. И еще какую-то ерунду. А золота не нашли. Так и в нашем кургане, кроме горшков да медных бляшек, ничего не найдешь. Стоит ли из-за этого время терять.

А мама рассказала мне, что раньше в здешних местах жили татары — Тахтараковы, Калягины, Лалетины… «Дедушко-то твой в Чернавке тоже был из татар. И фамилия у него была татарская — Тахтин. Раньше, говорят, их много было по нашим деревням. Но одни ушли потом за реку на Абакан. Там теперь живут. А которые остались, пашут пашню, помаленьку обрусели, говорить по-своему разучились».

— А чудской народ, который закопался в курганы? — допытывался я у мамы.

— А чудской народ, видать, был еще раньше, до татар…

Больше о чудском народе я так ничего и не узнал. За его страшным концом скрывалась какая-то большая и непонятная для меня тайна. Но никто, сколько я ни расспрашивал, мне эту тайну не раскрыл…

С осени я собрался вместе с Кононом ходить в школу учиться. Отец с мамой ведь давно уж решили отдать меня Павлу Константиновичу в обученье. Решить-то решили, а в школу не ведут. Говорят — обожди да обожди, что у меня года еще не вышли.

Между тем Рябчиковы уже отвели к Павлу Константиновичу своего Степку, дядя Иван — Варивоху, а дядя Гарасим — Матвея. Наш сосед Ехрем Кожуховский тоже, говорят, решил отдать своего Микишку в школу. Через день, через два все они пойдут учиться. Веселые, нарядные сядут за парты, и Павел Константинович начнет рассказывать им разные интересные истории. При мысли об этом я стал так горько плакать, что отец и мать решили попробовать все-таки определить меня нынче в школу.

На другой день рано утром мы пошли с отцом к Роману Бедристову, в большом крестовом доме которого помещалась пока наша школа. Несмотря на раннее время, у Бедристовых собралось уж много народа. Одни пришли с ребятами, которых они сегодня будут сдавать Павлу Константиновичу. Другие заявились просто из любопытства. Увидели народ у Бедристовых и зашли посмотреть да потолковать о школьных делах.

В ожидании Павла Константиновича все расселись в бедристовском дворе на бревнах, которые были аккуратно сложены здесь у забора.

Приведенные ребятишки с виноватым видом жались около своих родных и осторожно наблюдали друг за другом. Среди ожидающих я заметил Ехрема Кожуховского, который уже пришел сюда со своим Микишкой.

Отец подошел к ближайшей группе, в которой находился Ехрем, и тоже присел на бревно. Я пристроился около него и стал прислушиваться к тому, что здесь говорилось о нашей школе и по поводу нашего поступления в школу. И хотя все сидели тут со своими ребятишками, которых уже решили отдать в школу, но говорили больше о том, как тяжело и трудно мужику учить своих детей. Потому что как ни мал парнишка, а в семье он уж все-таки подмога. Осенью, когда начинается ученье, он еще может ходить подпаском на заимке, зимой управляться со скотом, подсоблять на гумне. Ну а весной, известно, ребята боронят. Как ни прикидывай, а такой клоп заменяет в хозяйстве взрослого человека, особенно у малосемейных, и отрывать его на три года от дома нет никакого расчета. А о девчонках и говорить не приходится. Без них матерям как без рук. С малых лет впрягаются в домашность. Избу подмести, на стол собрать, дров принести, коров на проруби напоить, кур, свиней накормить, за тем сходить, за другим сбегать… А если в доме ребенок и нет бабушки? От него ведь не отойдешь. Опять же девчонкам приходится нянчить. А немного подрастет — начинает помогать стряпать, за скотом ходить, полы мыть, куделю прясть, холст белить. Да что там говорить! Разве тут до ученья.