Сукин сын - Вера Коркина

Гена поцеловал в темя Ларису, согбенную за ноутбуком, она чмокнула его в ответ и довольно потерла сухие ладошки друг о дружку — хорошо пишется! Трудяга. Он закинул сверток на верхнюю полку в шкафу и позвал Ларису обедать. В предвкушении пищи рыжая мушка опять радостно потерла лапками…

Наутро он отправился к Зоське в библиотеку. Посетители отсутствовали, и они предавались блуду весело и задорно, перемещаясь среди стеллажей, лесенок, на кресле, на подоконнике, на столе, роняя книжки, вазочки, ящички, картинки и прочую лабуду. Потом пошли пить кофе в бистро, а после он потащил ее на природу. Она заинтересовалась, что у него в сумке, и они принялись распаковывать сверток.

Когда показались листы, Зося остолбенела:

— Гена, это же пропавшая рукопись!

— Пир духа! — обрадовался он.

— Где ты ее взял?

— В избе среди говна.

— Пойдем!

— Куда?

— Вернем.

— Придумаем что-нибудь поинтересней… В лесу костер запалим. И сожжем. Будут искать, надрываться, а мы, типа, сожжем.

— Ты шутишь?

— Дурочка ты глупая. Меня арестуют. Где взял, спросят. Кто поверит, что я ее нашел? — Гена пританцовывал от нетерпения. — Пошли, спички есть. Будем сидеть и смотреть, как рукопись Пушкина горит. Нигде такого не увидишь.

— Ты псих, или как?

— Я-то нормальный. Это вы тут с Пушкиным давно фью. Это мертвец, труп. Важный труп. А я живой и за старую бумагу отвечать не хочу. Сейчас запалим.

Гена уверенно собирал сучки и прутья, ловко их складывая, оторвал кусок оберточной бумаги, поджег и развел небольшой костер.

— Я не могу, — заволновалась Зоська, поняв, что он не шутит. — Я библиотекарь. Мне на это смотреть нельзя. Ой! — она вскрикнула, когда лист упал в костер, завернувшись черным свитком, толкнула Гену и дала стрекача. Гена, посмотрев вслед, вытащил двумя пальцами обгоревший по краям лист, собрал все в стопку, упаковал, бросил в сумку и отправился восвояси. Шоу удалось.

Взволнованная Зоська неслась по улице со скоростью мотоцикла и врезалась в следователя.

— Михал Михалыч, — крикнула она. — Он… он… он это… я видела, как он во время экскурсии уходил наверх по боковой лестнице. А потом кровельщик упал.

— Кто он? — следователь насторожился.

— Геннадий Постников. Он псих.

— Зося Вацловна, зайдите вечером, занесем показания в протокол.

— Вечером? Хорошо.

Зося, дав показания, остаток дня была не в себе. Самыми интересными людьми здесь были, конечно, посетители заповедника, с ними было о чем поговорить, было что послушать. Они не так одевались и развлекались, по-другому жили. Существовала их загадочная жизнь в больших городах. Конечно, и у них проблемы, но не такие же, чтобы рукописи палить! Вот зачем он это сделал? Разве может грамотный русский, да и нерусский, просто грамотный, такое сделать? Чего он так уж испугался? Зоська, скучная и нахмуренная, зашла в кафе и застала там единственного посетителя — Гену. Он читал книжку, пил кофе, прихлебывал водку из рюмки и курил.

Гена придвинул ей стул и купил кока-колы. От остального она отказалась. Он выложил на стол монету и предложил: «Поговорим?»

— Пять рублей, да? Представь, что за тебя дают пять рублей. Ты столько и стоишь, но хочешь стоить сто долларов. Вот, — он вытащил из кармана купюру, помахал, как фантиком перед кошачьей мордой, и уложил на столе напротив монеты. — Как ты в этом случае будешь действовать? Пыжиться, изображая из себя сто долларов, но зная, что ты пять рублей? Это блеф. Ты найдешь другую систему, нормальную, где стоишь сто долларов. А если не найдешь, построишь ее сама.

— Почему это я стою пять рублей? — возмутилась Зося.

— Столько за тебя дают. Задача в том, чтобы найти, где дают больше.

— Ты сжег рукопись? — не вытерпела она.

— Без зрителей? Зачем? Система предполагает, что человек в ней не один. Я жгу рукопись, чтобы ты знала об этом.

Он взглянул с интересом — поняла или нет?

— Цену набивал? Доказывал, что крутой? — сообразила Зося. — А рукопись?

— Рукопись что? Это, типа, ритуальная принадлежность. Ну как раньше томагавк, с которым вокруг костра прыгали, чтоб охота была удачной. Был Пушкин, персона, писавшая стихи. Тоже занятие шаманское. Но теперь он умер, власти над родом больше не имеет и, следовательно, никого волновать не должен, кроме дурочек замороченных. Смешная.

— Е-мое, — расстроилась Зося. — Я пошла. Сиди один, ты такой развитый, что я тебя недостойна. Александр Сергеевич, — окликнула она Авилова, заглянувшего в кафе и тут же повернувшего обратно, — вы не в гостиницу? Пойдемте вместе… Ненормальный какой-то, — ругалась она по пути. — Не могу с ненормальными, пугаюсь.

— Почему ненормальный? — Зосю занесло на повороте:

— Рукопись собирается жечь.

Ей стало легче. Хоть с кем-нибудь да разделить ответственность.

— А нельзя поподробней? — Зося прикусила язык, но поняла, что опоздала. Сказала «А», придется говорить «Б». И замолчала. А собственно, почему она должна ему рассказывать? Он-то не следователь.

— Нельзя.

— Я готов заплатить.

— Запла-а-тить? — Зося сделала круглые глаза. — Ну и дела. Мне очень нравится ваша машина.

— Машина мне самому нравится.

— Так и ладно тогда. Я пошутила. Ничего у него нет.

— Ну и шутки в вашей местности… Это ж какое надо иметь воображение!

— Вы к Нине?

— Да. А что?

— А правильно ли это, когда Наташа в больнице? — Зося изобразила простодушие.

— Я неправильный, и не бери с меня пример, — отрезал Авилов.

— А чем Нина лучше Натальи?

— Ничем не лучше, она другая.

— А чем другая?

— Надоела вопросная форма. Это не объясняется.

— А Наталья страдает.

— Завидует, пожалуй. Ей кое-что не дано. А ты что волнуешься, собственно?

— Наверное, своей жизни нет, потому волнуюсь за чужую. — Зося обиженно передернула плечами.

— У тебя-то нет? — прищурился Авилов. — Не морочь мне голову.

— Я пыль с книжек вытираю…

— Поверим бедной девочке. Но по-моему, ты сидишь, как паук на паутине, и цепляешь всех, кто проходит мимо.

— Хотелось бы, конечно. Но вы меня преувеличиваете. Или приукрашиваете.

— Лет через двадцать встретимся и увидим, где буду я, а где ты. Ты будешь устроена получше, уверяю тебя. И тачка у тебя будет покруче.

— Вы меня окрылили. Можно вас за это поцеловать?

Они уже подходили к Нининому дому. Авилов понимающе усмехнулся.

— Ни в коем случае.

— Из-за окон?

— Разумеется, из-за чего ж еще?

— Трусите?

— Ага.

— Может, вы не мужчина?

— Куда мне. Не крутой.

— Тогда до встречи.

Зося, помахав на прощанье, свернула налево. Настроение у нее заметно исправилось. Симпатичный все-таки, хотя и строит неприступного. Но ничего, еще не вечер, посмотрим, кто кого обойдет и чья тачка будет круче.

Глава 10

Блуждающий в темноте

Шишкин все чаще хмурился: дело принимало невнятный оборот.

Образовалась цепочка преступных действий: падение с крыши кровельщика при невыясненных обстоятельствах, телесные повреждения Науменко, нанесенные тупым металлическим предметом, пропавшие из гостиницы ключи, загадочная болезнь Авилова. Он выспрашивал и Нину, и пострадавшего, но в ответ слышал про отравление грибами. Все будто сговорились сбивать его с панталыку. Даже Зося Вацловна, девушка толковая, утаила главное из свидетельских показаний. Похоже было, что кто-то держит ситуацию в руках, время от времени дергая за нужную веревочку, и тогда валится фигурка и меняется комбинация. Шахматный поединок с невидимым противником начинал Шишкина раздражать.

Он вызвал Геннадия Постникова и предъявил ему оптом коробочку с марихуаной, обмеры кроссовок личности, подслушивавшей под Ниниными окнами, и Зосины показания. Глаза свидетеля поехали в разные стороны.

Шишкин впервые видел, как человек на глазах превращается в желе. Без жены он держался ягненком с дребезжащим от обиды голосом, проскочившим все стадии испуга, начав с подростковой дерзости. Что удивило следователя сильней всего, так это то, что художник посреди допроса внезапно вскочил, заполошно взмахнул руками и кинулся вон. Нес околесицу, а будучи предупрежден о последствиях ложных показаний, убежал, выкрикивая про нарушение гражданских свобод. Как ему удалось выйти без пропуска, осталось загадкой. Никто его не заметил, протокол остался без подписи, а сам свидетель как в воду канул. Поведение было несоразмерно не слишком серьезным обвинениям, и Шишкин задумался. Когда человек так пугается, что не способен досидеть до конца допроса, рыло в пуху.

Зато Авилов, проинформированный Зосей, заметив несущегося во всю прыть Гену, уже не спускал с художника глаз. Когда подозреваемый выбежал из пансионата с сумкой, Авилов испугался, что тот швырнет ее в первое попавшееся озерцо. Но Гена выбрал огонь как способ окончательный и не оставляющий следов. Пироман, что ли? Когда костер запылал и рукопись была готова к уничтожению, Авилов выдвинулся из кустов.