Амнезия. Дневник потерявшего память - Натали Сомерс

И открыла рот, заглотив столько воздуха, будто собиралась проплыть двадцать тысяч лье под водой. Я зажал ей рот ладонью: и так было понятно, кому поверят.

– Ладно-ладно, пройду я твой дурацкий кастинг. Но все равно не понимаю, зачем тебе все это.

Аделина удовлетворенно вздохнула и улыбнулась.

– Каждый развлекается как может. В следующий раз подумаешь, прежде чем преследовать людей. Ты же влез в мою личную жизнь, а такое преследуется по закону. Еще легко отделался.

Вот в этом я был не очень уверен. Законы Аделины казались значительно суровее законов Франции.

– Но я же совсем ничего не знаю о театре, – проворчал я. – Только на посмешище себя выставлю.

– Ничего страшного, от позора еще никто не умирал, иначе тебя бы уже на свете не было. А что касается театра, не волнуйся. На первом прослушивании с тебя спросят мало.

Все это Аделина произнесла совершенно невозмутимым тоном. Конечно, одного взгляда было достаточно, чтобы понять: эта девчонка не лыком шита. Однако как я мог догадаться, что именно меня ждет?

Чтобы я не сбежал, Аделина пропустила меня вперед. Бородач мельком взглянул на меня и спросил номер телефона и фамилию. Я произнес по слогам – Ва-лин-цки, – и пути назад больше не было. За спиной снова послышались приглушенные звуки выхлопной трубы. Очередной вопрос бородача меня озадачил:

– Тенор, баритон или бас?

Я заколебался.

– Тенор, – ответила за меня Аделина.

Парень протянул мне листок, на котором жирными красными буквами было написано «тенор», и пригласил пройти в следующий коридор. Поджидая Аделину, я пялился на листочек – партитура. Над нотным станом и словами красовался заголовок «Короли ночной Вероны».

– Ты шутишь? – спросил я Аделину, когда она тоже покончила с опросом.

Страшно гордясь собой, она чуть не задыхалась от смеха.

– Ты разве не слышал о мюзикле «Ромео и Джульетта»?

– Ты хочешь сказать, что мне придется петь?

На последнем слове голос сорвался вверх, и тут уже пришлось признать, что я пискля.

– Ну, в этом и смысл мюзиклов. Ты даже об этом забыл? А твоя песня вообще супермегазнаменитая! Даже круче моей! Повезло… – добавила она, слегка улыбнувшись.

– Ага, смейся. Сама прекрасно знаешь, что, во-первых, у меня амнезия, а во-вторых, не в моих правилах распевать всякие песенки!

– Да все поют в ду́ше!

– Не у меня дома. Да это и домом назвать-то сложно, – угрюмо ответил я.

Аделина закусила губу. На мгновение мне даже показалось, что ей неловко, – но лишь на мгновение.

– Да и по фигу. Может, прошлый Ромен не пел, а новому это даже понравится!

Несколько секунд я пристально смотрел на нее, а потом подумал, что она права. Надо рискнуть. В конце концов, что я теряю?

– Ладно, я попробую, но одна проблема все же есть: я не знаю эту песню!

Аделина закатила глаза и, я почти в этом уверен, пробормотала: «Да что ж ты такой тормоз!»

Потом она предложила мне пойти в туалет вместе и разучить песню. Какое облегчение я испытал, дорогой мой дневник, когда ровно в этот момент прозвучала моя фамилия! От одной только мысли оказаться с Аделиной наедине в туалете меня бросило в холодный пот.

К акая-то девушка сопроводила меня до двойной двери, обитой красной кожей, распахнула ее и сказала: «Твоя очередь». Я проковылял по деревянному полу: было странно оказаться на сцене. Я чувствовал себя попугаем среди толпы пингвинов. Хотя нет, все-таки пингвином.

На левом краю сцены стояло пианино, за которым едва торчали волосы пианиста.

– Ромен Ва… Валинцки?

Я взглянул вперед. В зале в таких же, как и дверь, красных креслах сидели четыре или пять человек. Одна девушка что-то записывала. Другая, рыжая, которая заговорила со мной, улыбнулась. Она ждала ответа.

Я едва выдавил из себя нелепое бурчание. Она расслышала в нем что-то вроде «да» и тут же скомандовала:

– Хорошо! Музыка!

– Я… э-э-э…

Я хотел объяснить, что не умею петь и даже не знаю эту песню, но первые фортепианные аккорды подавили попытки протеста.

В панике я уставился на листок. Конечно, я не вступил вовремя. Пианист решил наиграть мелодию вместе с аккомпанементом, чтобы немного помочь мне. И я удивился, поскольку понял, что он делал. С моих глаз спа́ла пелена, будто я снял очки с черными стеклами: в партитуре я узнал ноты, которые он играл. До-ми-ля-до. Мелодия ясно предстала передо мной, будто восьмые и четвертные загорались с каждым нажатием клавиш. Вдруг кто-то хлопнул в ладоши – рыжая девушка. Пианино умолкло.

– Ну что, сердце в пятки ушло? – сказала она. – Ладно, последний шанс, а потом проваливай.

Пианино заиграло мелодию с начала. Но в этот раз было проще, я даже воодушевился. Казалось, я играю в новую игру, которой полностью владею. Я вступил вовремя, в третьем такте, и меня охватило потрясающее чувство: я заранее знал, как именно прозвучит следующая нота и какой сложится ритм, – я радовался как ребенок.

Все закончилось слишком быстро. Мне хотелось, чтобы это продолжалось часами. Я пел и не думал о голосе. Все получалось само, на одном дыхании – легко, естественно, само по себе.

После прослушивания я вышел во двор, где одни подростки молча выдыхали, а другие громко смеялись. Я же перечитывал партитуру и пропевал мелодию в голове, очарованный своей новой способностью превращать все эти кружочки и линии в музыку. Через какое-то время ко мне присоединилась Аделина. Ее щеки горели, а привычное отталкивающее выражение лица исчезло, как и сарказм в глазах.

Она была… другая. Волнующая. Даже… красива я?

Аделина взглянула мне прямо в лицо и сказала:

– Забавно. Ты выглядишь по-другому.

Я рассмеялся.

– Чего смеешься? – спросила она.

Однако я предпочел держать свои мысли при себе. Уверен, она бы не оценила, что я увидел ее такой, без бронированной стены вокруг.

– Да ничего. Пожалуй, это было ужасно весело!

– Ты серьезно? Офигенно! И стоило так париться перед кастингом? Но я не очень удивлена. Пение меняет людей. Теперь ты выглядишь… живым.

«Ты тоже», – подумал я. Ее глаза блестели. В первый день мне показалось, что они черные, но сейчас, в вечернем свете, я заметил, что на самом деле они темно-синие.

– То есть у тебя все-таки получилось спеть, – продолжила она, – и как? Я думала, ты не знаешь эту песню.

Как мог, я попытался ей объяснить, что произошло на сцене. Она слушала внимательно, будто психиатр.

– Ну, тут два варианта, – заявила она, – либо это что-то из твоего прошлого и ты умеешь читать ноты, либо тебя замкнуло при падении и теперь обнаружились способности,