В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг. - Ольга Игоревна Агансон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В британской прессе циркулировали различные проекты англо-русского сближения и изменения статус-кво в Восточном Средиземноморье. На страницах ряда изданий приводились доказательства того, что Англия, в отличие от других держав, в наименьшей степени была заинтересована в данном регионе, а потому могла со стороны наблюдать за тем, как Россия, Германия, Австрия и Италия боролись за влияние в Восточном Средиземноморье, ослабляя друг друга[228]. Кроме того, поддержка Турции слишком дорого обходилась британской казне: 100 тыс. фунтов в год, не говоря уже о моральном аспекте проблемы[229]. Английские публицисты (например, капитан Гэмбьер) считали, что правительство прилагало тщетные усилия, пытаясь отсрочить распад Османской империи: практически все эксперты по Леванту признавали, что через несколько лет Россия будет господствовать в Константинополе[230]. Они подчеркивали, что у Лондона не было оснований чинить препятствия русским: царь – естественный и законный наследник султана, а для британских интересов едва ли было бы больше пользы, если бы на месте России оказались окрепшие балканские государства, Франция или Австро-Венгрия[231]. Доминирование русских на Босфоре никаким образом, по утверждению авторитетного религиозного деятеля, риппонского каноника М. Макколя, не затрагивало английскую торговлю: напротив, «цивилизованная» администрация только бы способствовала более интенсивному развитию коммерческих связей в регионе, чем «разрушительное и некомпетентное» правление турок. К тому же Россия, как отмечал Макколь, не являлась торговым конкурентом Британии, чего нельзя было сказать о Германии[232].
У Лондона и Петербурга было больше точек соприкосновений, чем расхождений: Россия не участвовала в борьбе за заморские колонии (такого рода устремления со стороны других европейских держав напрямую задевали английские интересы), а направление ее экспансии можно было предсказать относительно точно. Англия – великая азиатская держава, и, прейдя с Российской империей к взаимопониманию на Дальнем Востоке, они бы могли совместно делить гегемонию в Азии[233].
Вопрос о Проливах был первостепенным не только в англо-русских отношениях, но и во всей глобальной политике того времени. Согласие Англии на передачу России Константинополя могло коренным образом изменить силовое равновесие на мировой арене. Подобный шаг Лондона, по мнению ряда аналитиков, поставил бы под сомнение целесообразность франко-русского союза, поскольку он устранил бы противоречия, которые на протяжении полувека обостряли отношения между Британией и Россией[234]. Кроме того, Петербург мог бы оказывать влияние на Париж с целью его присоединения к возможным англо-русским договоренностям или по крайней мере сдерживать враждебный настрой Франции по отношению к Британии. Ведь Третья республика «в большей степени была заинтересована в союзе с Россией, чем последняя с ней»[235]. Такая конфигурация держав некоторым экспертам по Ближнему Востоку представлялась наиболее оптимальной с учетом появления как в регионе, так и в мире нового мощного игрока – Германской империи[236]. Весьма убедительным кажется предположение Е.В. Романовой о том, что за подобными высказываниями стоял не только пересмотр отношения к России, но и стремление внести раскол в единство других держав в Восточном вопросе, и прежде всего спровоцировать обострение конфликта между Россией и Германией из-за данной проблемы[237].
Насколько серьезно воспринимало царское правительство «предложение века», сделанное ему Солсбери по конфиденциальным каналам? По-видимому, на рассматриваемом этапе в Петербурге не очень доверяли внешнеполитической «щедрости» британцев, предпочитая действовать в одностороннем порядке. На протяжении 1880-х и 1890-х гг. в военно-морской и дипломатической среде выдвигались различные проекты захвата Босфора. Главным вдохновителем и планировщиком этих операций был русский посол в Константинополе А.И. Нелидов (1883–1897). В зависимости от конкретной международной обстановки его предложения включали как возможность совместного с Портой контроля над Проливами, так и отправку туда русского десанта в случае возникновения в Турции внутренних беспорядков или вхождения в Дарданеллы военных судов третьей державы (читай – Великобритании)[238].
Как мы видим, признавая неминуемость распада Османской империи, Солсбери так и не смог договориться ни с одной из великих держав, а главным образом с Россией, о разделе наследства «больного человека Европы». В связи с этим сэр Дж. Ардаф, глава военной разведки Великобритании, весьма точно обозначил внешнеполитическую линию своей страны в Восточном вопросе: «поддержание мира в Европе в результате предотвращения произвола в Османской империи, а также отсрочивание ее распада до тех пор, пока этот процесс не примет мирный ход и не будет содержать в себе угрозу силовому равновесию»[239].
* * *В новых обстоятельствах, когда канули в Лету традиционная поддержка Османской империи и сотрудничество с Австро-Венгрией, а международно-политический горизонт окрасился заревом германского экспансионизма, Великобритания была вынуждена переоценить свои прежние императивы на Балканах и Ближнем Востоке. Форин Оффис предстояло внести серьезные концептуальные изменения в балканскую стратегию, сделав ставку на местные христианские народы, которых в их стремлении к национальной независимости и объединению мало волновали привычные европейцам категории статус-кво и баланса сил. Новые вызовы требовали новых или альтернативных решений. В этом контексте весьма востребованным оказался подход к Восточному вопросу, предложенный лидером либералов У. Гладстоном и его сподвижниками. Их идеи зародились не в недрах внешнеполитических ведомств или за столом переговоров, они не циркулировали по дипломатическим каналам, а скорее являлись отражением их мировоззренческих и моральных установок: отношения к взаимодействию цивилизаций, международному праву, к тому, что мы сейчас назвали бы глобальными ответственностью и управлением. Эти взгляды излагались на страницах газет и журналов, в публицистических работах, озвучивались на заседаниях парламента и частных собраниях. Такое положение дел было весьма органичным для Британии – страны с развитой парламентской системой и традициями публичной политики, где общественность участвовала в обсуждении важных международных проблем. Более того, общественное мнение становилось важным фактором выработки внешнеполитического курса Англии.
У. Гладстон отреагировал на подавление апрельского восстания 1876 г. в Болгарии эмоциональным и бескомпромиссным памфлетом «Болгарские ужасы и Восточный вопрос». Не стесняя себя в выражениях, со свойственным ему религиозным пылом Гладстон охарактеризовал турок как «человеконенавистников» («great anti-human specimen of humanity»), которые «везде оставляли за собой кровавый след». По его словам, «цивилизация заканчивалась там, где начинались их (османские – О. Л.) владения»[240]. Главе Либеральной партии, как справедливо отмечает исследователь англо-турецких отношений Дж. Берман,
