«Хороший немец – мертвый немец». Чужая война - Игорь Градов

— Значит, вы должны понимать всю гениальность замысла фюрера, — продолжал майор, — без топлива русские нам не будут страшны. Кроме того, есть еще одна важная причина, почему обязательно надо взять Кавказ: через него Сталин получает помощь от союзников. Американская и английская техника поступает в Иран и оттуда через Закавказье идет прямо на фронт. Это новенькие самолеты, танки, бронемашины, тягачи… Не говоря уже о стратегических материалах — стали, каучуке, взрывчатке, алюминии и всем прочем. Добавьте сюда грузовики, станки, паровозы, вагоны, рельсы — и вы поймете, какое значение имеет Кавказ для России. Правильно говорил генерал Гудериан — это война моторов. И победит в ней тот, у кого они окажутся мощнее и в большем количестве. А к ним нужно горючее и запчасти. Вот поэтому взятие Кавказа имеет решающее значение, а Сталинград — ключ к окончательной победе…

— Может, и так, — согласился Хассель, — только у русских и помимо ленд-лизовской техники найдется чем воевать. Взять хотя бы те же «ратш-бумы» или их ужасные «раты». Тоже весьма опасное оружие…

«Ратш-бумами», как уже было известно Максу, в вермахте называли советские 76-миллиметровые орудия — за особый звук, издаваемый при выстреле, а «ратами» — штурмовики Ил-2 за их невероятную живучесть и неучтожимость. Сбить защищенные броней «летающие танки» было невероятно трудно, хотя действовали они на крайне низкой высоте, буквально над самыми головами немцев.

«Илы» доставляли германским войскам немало хлопот — поливали из пушек и пулеметов немецкие траншеи, уничтожали артиллерийские позиции и технику. Штурмовики не боялись почти никого, кроме, разумеется, юрких и быстрых «мессершмиттов». Только те могли противостоять им. Немецкие Ме-109, красивые и стремительные, как рассерженные осы, налетали на «Илы» и заставляли их отступать. И тогда немецкие солдаты получали небольшую передышку…

Пьянка закончилась далеко за полночь. Штабной майор и обер-лейтенант наконец уснули, Макс с Хасселем вышли в тамбур покурить. А заодно подышать свежим воздухом — в купе было душно.

Окно, несмотря на жару, было плотно закрыто — боялись привлечь светом партизан. Говорили, что русские часто нападали на проходившие поезда: сначала взрывали железнодорожное полотно, а потом расстреливали из пулеметов вагоны. Из-за чего приходилось соблюдать светомаскировку.

Макс и гауптман стояли в полутемном тамбуре. Хассель долго мял в руках сигарету, а потом спросил: «Петер, ты веришь, что война может закончиться в этом году?»

Во время застолья они как-то незаметно перешли на «ты».

— Нет, — отрицательно покачал головой Макс, — не закончится, знаю.

— И я тоже в это не верю, — согласился гауптман. — В Берлине полагают, что достаточно взять еще два-три города, Сталинград и Кавказ — и все, долгожданная победа! Но даже со взятием Москвы ничего не изменилось бы! Русские упорны и фанатичны, они будут драться за Уральскими горами и в Сибири. Если мы туда, конечно, дойдем. Кстати, я никому не рассказывал, но меня спасла одна русская девушка…

Хассель сделал несколько нервных затяжек и стал рассказывать:

— Когда я выбрался из горящего танка, то вокруг был настоящий ад. Наши стреляют, русские тоже… А у меня сильное рассечение щеки, кровь заливает лицо. И остановить ее нечем — медикаменты и бинты осталась в танке. Залез я в какую-то воронку, решил подождать, пока стрельба немного утихнет, а потом ползти к своим. Кровь все течет… Лежу и думаю, что же делать? Если не удастся остановить, все, помру. И тут ко мне в воронку скатывается девушка в русской форме, вижу — медсестра. С санитарной сумкой… Тоже, наверное, решила обстрел переждать в безопасном месте. Она смотрит на меня, я — на нее, и оба молчим. У меня в кобуре имеется пистолет, но я даже не подумал его доставать — не стрелять же в русскую медсестру! Вот так и сидели, ждали, пока бой закончится. Тут девушка мне говорит, причем по-немецки и довольно чисто: «Давайте я вам щеку перевяжу». Я, разумеется, согласился — жить-то хочется. Она достала бинты, марлю, наложила повязку, закрепила. Все сделала очень хорошо и вовремя — я уже много крови потерял, сильную слабость чувствовал. Я ее поблагодарил: спасибо, фройляйн, и все такое… Она кивнула, вылезла из воронки и исчезла. А я стал дожидаться темноты, чтобы ползти к своим. Ночью добрался, сказал, что потерял сознание во время боя и не помню, что со мной было и кто меня перевязал. Вроде бы поверили… Вот так русская девушка спасла мне жизнь. Хотя, заметь, я об этом не просил и более того — был ее врагом. Могла спокойно дождаться, пока я потеряю сознание, и убить. Или позвать своих, чтобы те взяли меня в плен. Однако спасла, и совершенно бескорыстно…

Макс курил и думал — еще один пример загадочной русской души. Естественно, любая германская девушка поступила бы наоборот — оставила бы умирать раненого офицера противника от потери крови. И была бы по-своему права…

— Нет, русских победить нельзя, — закончил свой рассказ Хассель. — Зря мы вообще ввязались в эту войну…

«Тогда почему, — зло подумал Макс, — вы, такие умники, продолжаете воевать в России?» И тут же сам себе ответил — дело в немецком менталитете. Для германского солдата, и особенно офицера, верность долгу, присяге — не пустые слова, а клятва. Немец не может не выполнить приказ, даже если это противоречит его личным убеждениям. Германские солдаты слепо верят в орднунг, иначе жизнь потеряет для них всякий смысл. Пусть мир катится ко всем чертям, но порядок должен быть. В этом суть немецкой нации. И тут уж ничего не попишешь.

Макс вздохнул, загасил сигарету и пошел спать — хватит разговоров на сегодня, завтра будет напряженный день.

В Варшаву они прибыли только через день. Сразу за Борисовом их обстреляли. К счастью, Макс не успел раздеться и лечь, а потому, прихватив пистолет, одним из первых выскочил из вагона и залег между рельсов. Самое надежное место — не подстрелят. Рядом тут же шлепнулся Хассель, и тоже со своим пистолетом.

— Что, партизаны? — спросил он.

Макс пожал плечами — наверное. А кто еще может стрелять по ним из небольшого леска? Не лешие с кикиморами же! Охрана поезда забегала, засуетилась, послышался звук устанавливаемого пулемета, зазвучали лающие, отрывочные команды. Тем временем по ним продолжали вести огонь — не слишком чтобы сильный, но довольно неприятный.

— Хорошо, что у партизан нет артиллерии и минометов, — заметил Хассель. — А то бы перебили нас, как цыплят.

Действительно, поезд представлял собой отличную мишень — стоял на открытой местности. Стреляй не хочу, как по уткам в тире. Наконец охране удалось организовать что-то вроде обороны и открыть ответный огонь. Макс участия в этом не принимал — во-первых, не хотел сражаться со своими, а во-вторых, он находился в отпуске. Хватит, имеет право но отдых…

Хассель придерживался того же мнения — лежал и не высовывался. Минут через десять пальба стихла — партизаны решили, что свою боевую задачу выполнили, и отошли. Охрана еще немного постреляла, но так, для вида, и тоже успокоилась. Отбились — и слава богу, можно продолжить путь. Преследовать партизан, разумеется, никто не стал — ночью, да еще по лесу? Самоубийц нет.

Проверили личный состав — у двоих легкие ранения, убитых нет. Можно сказать, отделались легким испугом. Но ехать дальше сразу не получилось — партизаны разобрали пути. Пришлось ждать, пока с ближайшей станции пришлют моторную дрезину с ремонтной бригадой. Дорогу починили, но тут оказалось, что поврежден паровозный котел, давление пара резко упало. Новый локомотив прибыл только под утро…

Майор Зикманн и обер-лейтенант Шульц, кстати, так и не проснулись — накачались шнапсом и дрыхли, как убитые. Случись что, их бы точно взяли в плен. Причем тепленькими. Гауптман Хассель усмехнулся: «С такими офицерами мы не скоро эту войну закончим…»

Вернувшись в купе, он, не раздеваясь, прямо в одежде, завалился спать. А вдруг опять нападут? Макс последовал его примеру.

Утром они наконец прибыли в Минск, но стоянка оказалась недолгой — из-за ночного нападения поезд сильно выбился из графика. Прицепили другой паровоз и погнали дальше, на Запад. Макс мельком увидел полуразрушенный вокзал, сожженные дома, разбитые улицы. Да, не скоро еще город будет освобожден, много еще предстоит вынести белорусскому народу…

За завтраком майор Зикманн был весьма неразговорчив — очевидно, маялся с похмелья, Шульц тоже в основном молчал. Зато Хассель оторвался по полной — в ярких красках описал ночное нападение и особенно те страшные минуты, когда, по его словам, сотни бородатых мужиков с винтовками окружили поезд и чуть позже ворвались в вагоны. Они, по словам гауптмана, бежали по вагонам и безжалостно расстреливали мирно спящих офицеров… Ему с лейтенантом (кивок в сторону Макса) пришлось туго — еще бы немного — и всех бы убили или взяли в плен. Чудом отбились…