Солдат великой войны - Марк Хелприн

Алессандро не знал, что и делать. Когда она положила голову ему на грудь, в его сердце разразилась буря эмоций. Он поцеловал ее волосы. Как сладко они пахли и на ощупь были такими мягкими!

Но моменты предельного совершенства так же уязвимы, как и зеркальная поверхность озера на заре. Внезапно и против желания ему стало тревожно, потому что отец не знал, где он. Может, адвокат Джулиани спустился вниз, обнаружил пустую кухню, вышел из отеля, чтобы спросить у поварят, живших в отдельной пристройке, где Алессандро, и заблудился в тумане и холоде. Мальчик поморщился, представив, как отец, ничего не видя перед собой, идет по лугу, в опасной близости от края пропасти. А может, просто лежит в кровати, думая и вспоминая, в такие моменты он всегда казался сыну ужасно грустным.

У Алессандро не оставалось выбора, кроме как возвращаться к себе. Конечно, сейчас он блаженствовал — и чувствовал, что рожден именно для того, чтобы оказаться в постели Патриции, но понимал, что его долг — оставить Патрицию и вернуться к отцу, который не мог похвастать столь же ангельской внешностью, учитывая козлиную бородку римского адвоката, толстые руки и намертво въевшийся запах трубочного табака. Но этот крепкий мужчина ранимостью превосходил девочку, лежавшую рядом с Алессандро. Он знал даже в этот момент, что мир находит способы помучить адвоката Джулиани, какие его сын и представить себе не может. И если кто может противостоять миру, так это дети. От девяти до одиннадцати лет.

Размышления Алессандро прервал резкий скрип поворачивающейся дверной ручки. Кто-то не считал необходимым прятаться за бесшумностью шагов в носках из альпаки.

Он нырнул под одеяло. Что бы ему теперь ни грозило, он мог только приветствовать появление нового персонажа. Теперь, когда он забился под атласное одеяло, Патриция нежно прижимала его к себе, обещая полную защиту. Алессандро млел от прикосновения ее рук, которые поглаживали его, пока она разбиралась с незваным гостем, точнее, гостьей. Именно такое грезилось Алессандро, когда он думал, что их сердца сольются в одно.

Лорна стояла у порога, сложив руки на груди, подняв голову навстречу льющемуся в окно лунному свету, жалкая, неуклюжая, уродливая. Но при этом добрая душа, осужденная на вечные страдания в теле, запретном для любви, отгороженным от нее неприступной стеной. И сейчас она стояла в спальне своей кузины, охваченная экстазом, напоминая одного из трех поросят, который собрался помолиться, глядя на лунный свет печальными коровьими глазами.

— Мне приснился чудесный сон! — воскликнула она. — Ich traumte, ich tanzte mit einem Schwan! Er hatte die wunderbarsten flauschigen Polster an dem Fussen, und er war auf einem Mondstrahl in mein Zimmer gekommen… Мне снилось, что я танцую с лебедем! У него были такие удивительные белые пушистые подушечки на лапках, и он вплыл в мою комнату на луче лунного света.

— Боже мой, — выдохнула Патриция, вспомнив о привычке Лорны: когда той снилось что-нибудь удивительное, она залезала в постель к кузине, чтобы рассказать этот сон в мельчайших подробностях. — Лорна, дорогая моя, а нельзя ли рассказать этот сон утром? Завтра нам рано вставать, ведь мы спускаемся в Сейзер-Альм, и я так устала!

— Конечно же, нет! — Лорна проявила немыслимую бездушность. — Ты же знаешь, если я буду ждать до утра, то забуду подробности, а ты обожаешь именно их.

— Но Лорна…

— Такой худенький лебедь с оранжевым клювом, оранжевым, как в радуге, и он меня любил. Я спросила, как ему удается путешествовать на луче лунного света, и он ответил мне, спев золотистую песню… Подвинься. — Она приподняла одеяло и одним прыжком плюхнулась на кровать — всем своим немалым весом. «Шлернхаус» тряхнуло.

Патриция, которую, конечно же, звали не Патриция, встревожилась. Она потеряла Алессандро, который целиком оказался под Лорной. Мог ли он дышать? А если он закричит?..

— Золотистая песня ласкала слух. Однажды я слышала в поместье моего деда в Клагерфурте, как точно так же пела птица… Что это? Это твоя нога?

Словно давая отрицательный ответ, Алессандро, второй раз за ночь лишившись возможности двигаться и дышать, яростно укусил одну из необъятных ягодиц Лорны.

В сравнении с воем, сорвавшимся с губ толстой молодой женщины, золотистая песня воображаемого лебедя звучала так же буднично, как репертуар уличного певца. В нем чувствовалась сила и мощь паровозного гудка. И его наполнял такой ужас, что проснулся весь «Шлернхаус». Альпинисты, поварята, адвокат Джулиани, придворные все разом сели в кроватях, словно громом пораженные. Вскрикнула даже маленькая Патриция.

— Was ist es! Mach es tot! Mach es Tot![16] — проорала Лорна и вновь взвыла.

Никогда еще лампы «Шлернхауса» не зажигались одновременно и так быстро. Со стороны, из тумана могло показаться, что в доме сработала громадная вспышка фотографа или выстрелило орудие, так быстро озарились все окна. Четверо солдат в тяжелых сапогах, с примкнутыми штыками прибежали по коридору. От волнения им и в голову не пришло повернуть ручку. Они просто высадили дверь, которая упала на пол с грохотом взорвавшейся бомбы. Придворные, рожденные и воспитанные на страхе перед покушениями и убийствами, дружно застонали.

Алессандро свернулся в клубок под одеялом. Патриция плакала. Лорна, навалившись спиной на кроватную стойку, замолчала. Ее вытянутый палец указывал на выпуклость под одеялом.

— Что это? — спросил офицер гвардии, выхватывая саблю. — Какое-то животное?

— У него ужасные зубы! — прокричала Лорна.

Алессандро осторожно выглянул из-под одеяла. Солдаты на несколько мгновений замерли, наблюдая, как он откидывает одеяло, слезает с кровати и направляется к двери, с тем, чтобы вернуться в свою комнату. Впрочем, Алессандро сомневался, что ему позволят уйти.

И действительно, два сержанта схватили его за уши и потащили по коридору. Он понимал, что они унижены, поскольку он обманул их бдительность и сумел пробраться в святая святых, а еще ему мстят за то, что он итальянец. «Папа!.. Папа!.. Папа!..» — закричал он, испугавшись, что его убьют. Мир рухнул, по щекам медленно потекли слезы. Возлюбленный Патриции или сын Гарибальди исчезли, остался только главный преступник империи Габсбургов, убийца, животное с острыми зубами.

— Что вы делаете? — вскричал адвокат Джулиани вооруженным солдатам, хотя выскочил из своей комнаты в халате и ростом они превосходили его вдвое. — Отпустите его!

Алессандро видел в своем отце весь свет этого мира, но солдаты по-прежнему держали его.

— Вы с ума сошли? — спросил римский адвокат гвардейского офицера. — Так вы обращаетесь с детьми?

— Наши дети приличные, опрятные и хорошо воспитанные, — прорычал офицер с такой яростью и ненавистью, что старший Джулиани и его сын разом замолчали. Офицер принялся рассказывать собравшимся свою версию случившегося. Алессандро дрожал, пусть и понимал лишь отдельные слова.

Появилась принцесса, хмурая от злости, трясущаяся рука плясала на бедре.

— Этот ребенок пытался надругаться над моей внучкой, — объявила она. И, трясясь, добавила: — В другие времена я бы приказала его расстрелять.

Адвокат Джулиани побледнел. Испугавшись за жизнь Алессандро, взял инициативу на себя.

— Сандро, это правда? — спросил он.

Алессандро не понял обвинения, но уловил тон и знал, что лучше объятия Патриции в жизни ничего быть не может.

— Нет, — ответил он.

Однако отец поднял руку и отвесил Алессандро оплеуху. Звук разнесся по коридорам, а Алессандро упал на пол.

Потом адвокат Джулиани поднял сына.

— Мы уезжаем утром. — И унес мальчика в их комнату.

Там сразу уложил Алессандро в постель и укрыл одеялом. Говорили они шепотом.

— Все в порядке, — успокоил отца Алессандро.

— Это была не моя рука, — извинился его отец. — Я испугался того, что они могли с тобой сделать. Они не такие, как мы.

— Я знаю, — ответил Алессандро.

— Ты должен понять, — в голосе отца слышалась мольба. — Я никогда не бил тебя прежде и не буду бить в будущем. Солдаты были вооружены. С примкнутыми штыками. Эти люди сурово наказывают своих детей. Я не хотел тебя бить…

— Я знаю, — ответил Алессандро, прикоснувшись к лицу отца, как отец часто прикасался к его. И хотя он смотрел на адвоката Джулиани, перед его глазами в солнечном свете вращалось колесо — почти по собственной воле.

— Папа, когда мы завтра уедем, колесо будет вращаться, да?

— Какое колесо?

— Канатной дороги.

— Да, оно постоянно вращается.

— Даже если мы этого не видим? Даже если нас здесь нет?

— Разумеется. К нам оно не имеет никакого отношения.

— Даже если мы умрем?

— Да.

— Тогда, папа, я не боюсь смерти, — заявил Алессандро.

— С вами все в порядке? — спросил Николо. — Мы здесь уже не один час. Луна начала садиться. Может, нам лучше пойти, если только вы не хотите поспать.