Кто правит миром? Или вся правда о Бильдербергском клубе - Эстулин Даниэль

Детектив, подойдя к охраннику, сел около меня. Я все еще стоял, прижавшись к стене, и почувствовал, как меня бросило в неприятный жар. Он положил в рот ментоловый леденец и выхватил книгу у охранника.

Проведя пальцами по корешку книги, он открыл ее и стал читать про себя, шевеля при этом губами.

Воспользовавшись паузой в разговоре, я попытался тщательно разглядеть мужчину: тучный, смуглый, не очень молодой, с аккуратно уложенными волосами, заостренным носом и погрызенными ногтями.

В соседней комнате кто-то звонко смеялся. Из комнаты напротив донесся скрежет резко отодвинутого стула. Человек с доберманом что-то пробормотал охраннику, но его слова затерялись среди других голосов.

Дверь, которую я поначалу не заметил, внезапно с силой распахнулась. В комнату с оружием в руках ворвался человек в штатском. Охранник увидел его первым, вскрикнул и поднялся. Он и детектив, которому уже надоело листать мою книгу, поскольку в ней не было иллюстраций, искренне поприветствовали друг друга.

Завязалась короткая беседа. В этот момент детектив, человек в штатском, оба охранника и нарочито пассивный агент по борьбе с наркотиками были одной шайкой. Доберман мирно спал на своем коврике.

Беседа протекала в спокойном тоне, что для любого итальянца было настоящим подвигом. Из разговора я смог уловить обрывки некоторых фраз: «Cosa vuol dire... ?» (Что вы хотите этим сказать?), «Non capisco nulla» (Я ничего не понимаю), «Chi cerca?» (Кого вы ищете?).

Кратко обменявшись информацией, все заняли свои места. Детектив сел возле меня, охранники встали у двери, а агент по борьбе с наркотиками сел на письменный стол. Человек в штатском прислонился к стене.

— Интересно, откуда я его знаю, — начал он.

Бархатистый голос детектива придавал ощущение драматизма этой театральной постановке, в которой плохо вырисованным персонажам никак не удавалось хорошо войти в роль.

— Dove siete alloggiati?(Где вы остановились?)

Он попросил мои билеты на самолет и бронь на гостиницу. Я показал их ему, порывшись в своем багаже.

— Что же могло привести вас в Стрезу в это время года?

Детектив тщательно взвешивал каждое произносимое им слово, пытаясь, насколько это было возможно, придать им особый смысл. Я не ответил. После бесконечного часа допроса мои нервы были на пределе.

Я механически потянулся к томику Фета, который был для меня единственным воплощением тепла и безопасности. Детектив немедленно попросил меня отложить книгу и быть внимательным.

Он достал из красной папки какую-то фотографию и показал ее мне. Я не мог в это поверить. Передо мной была копия фотографии из моего удостоверения личности гражданина Испании.

— Зачем вы приехали в Стрезу? — вновь задал он тот же вопрос на отличном английском.

Они меня раскрыли. Иначе и быть не могло. Кто-то из Министерства внутренних дел Испании дал им мою фотографию по просьбе итальянских спецслужб. Итальянцы знали о моем приезде и ожидали его. И, что еще хуже, Министерство внутренних дел Испании сотрудничало с Бильдербергским клубом, чтобы остановить мое расследование. Кто это мог быть? Откуда они знали, где меня ожидать? Была ли это авиакомпания, которая дала итальянцам мои данные (которые были конфиденциальными)? Кто их об этом попросил? И что предложил взамен?

Я молчал, пристально глядя на лист алюминия, лежащий на полу.

Вдруг я понял то, что еще раньше подсказывала мне интуиция, — причину моего задержания, моего допроса и потери времени. Они не могли меня задержать, потому что я ничего не сделал. Но отпустить меня они тоже не могли, потому что у них был приказ удерживать меня. Полицейские, сами того не ведая, составляли часть невидимого механизма Бильдербергского клуба.

Я встал.

— Господа, — сказал я, — у вас есть два варианта. Или вы задерживаете меня и предъявляете какое-либо обвинение, или отпускаете. Маскарад закончился. Вам отлично известно, почему я здесь, а мне известно, какие игры вы ведете, и вы это знаете.

Я обратил внимание на тень, которую отбрасывал лист алюминия на полу. С чувством отвращения ко всему и злостью на самого себя и на весь мир от того, что люди ничего не знают, ничего не хотят знать, что им все безразлично, я мысленно попытался уничтожить этот ничего не значащий предмет.

Они вновь принялись обсуждать свои дальнейшие действия. Однако я уже понимал, что через несколько минут машина отвезет меня к берегу озера Лаго-Маджоре, в Стрезу, на ежегодную конференцию Бильдербергского клуба; что там я встречусь с группой неумолимых исследователей, моими друзьями, которые, несмотря на все прогнозы, смогли добраться до этого затерянного города. Не многим известно, какие трудности им пришлось преодолеть, чтобы узнать об идеальном плане по созданию мирового правительства Бильдербергского клуба.

— Вы свободны, можете идти, господин Эстулин, — сказал детектив. — Но помните: мы знаем, где вас найти. Сейчас вы в Италии. Если вы куда-нибудь влезете — закончите тюрьмой. Это я вам обещаю.

Я забрал свой чемодан, положил книгу в один из боковых карманов и сказал по-русски: «До свидания, дорогой». Лицо охранника внезапно озарилось, и он с опасением посмотрел на детектива. Не останавливаясь и не обращая внимания на происходящее, я продолжил свой путь. Наконец-то свободен!

Проходя по терминалу аэропорта, я думал о непостоянстве удачи и о том, чего от нас требует дружба. Раз за разом смерть и опасность стучались ко мне в дверь, но я по-прежнему следовал своей миссии.

Молодой светловолосый человек в восточной одежде с повязкой на носу заходил в одно из кафе, где официант вытирал влажной тряпкой столики.

На витрине одного из магазинов потрепанная афиша, один из углов которой отклеился, сообщала о приезде цирка. В оконном проеме висела мертвая муха.

Я вышел на улицу. Ветра не было, воздух был горячим и слегка отдавал бензином.

Какой-то мужчина, обмахиваясь газетой, сел на лавочку напротив меня. По какой-то необъяснимой причине он снял ботинки и носки.

— Qual ё ilprezzo a Stresa? (Сколько стоит доехать до Стрезы?) Possono portarmi il bagaglio ? (Вы не могли бы отнести мой багаж?)

Таксист с огромным носом (что особенно бросалось в глаза по сравнению с его маленьким бледным лицом) согласился отвезти меня и загрузил мои пожитки в свой «Мерседес».

Сидя на удобном кожаном сиденье и глядя на мелькающие огни аэропорта, я наслаждался путешествием, предвкушая новые открытия.

Таксист, по форме носа которого было заметно, что он любитель выпить, начал беседу. Он рассказал мне, что его зять работает в одной из преуспевающих страховых фирм Рима, и показал потрепанную фотографию своей жены — немолодой полной женщины с красным носом и полузакрытыми глазами.

Таксист жаловался на бедность, на то, что ему приходится слишком много работать и он почти не видит свою семью.

Это была история его жизни, почти бессмысленного, нестабильного и банального существования третьего поколения неаполитанских эмигрантов.

Я слушал бессвязную болтовню водителя, но мои мысли были уже в другом мире, в моей драгоценной личной вселенной...

Однажды кто-то сказал, что писать означает не просто абстрагироваться, а вжиться в другую роль, стать кем-то, чтобы затем исчезнуть, оставив лишь наброски.

(К., любовь моя и жизнь моя. Мой рай и мой ад. Ты могла бы быть только ими обоими. Ты мое счастье, вся моя жизнь, хотя также и острая схватка двух языков, поскольку язык, даже самый блестящий, — это безрассудство, стон, к которому стремится идеальное счастье. Не потому, что счастье наше приговорено или судьба окажется несправедлива, а потому, что мы осознаем счастье только в момент опасности, тогда оно так же понятно, как и сама угроза потерять его.)

Я попытался сосредоточиться на том, что меня ожидало в Стрезе. Двадцатидвухчасовые рабочие дни, звонки для уточнения источников, постоянное преследование со стороны секретной службы, угрозы, незаконные досмотры, бесконечные встречи с теми немногими смельчаками, которые грозились разоблачить драгоценные секреты Бильдербергского клуба и его дьявольские планы. Но я просто не мог сосредоточиться. На ум приходили самые страшные бессвязные образы, тотальное рабство. Спровоцированный людьми сильный голод, уносящий в могилу миллионы человеческих жизней. Страдание и еще раз страдание. Необъяснимые нечеловеческие жертвы. Зачем? Возможно ли, чтобы кто-то мог принести столько зла только для своей личной выгоды? Я пытался сдержать слезы, вспоминая, что поиск правды — это восстановление достоинства за счет жестокости.