Узкие врата - Антон Дубинин

— Ключи на столе, Фрей. Ты… куда?

— Спасибо (взял не глядя, швырнул в рюкзачок). Так, пройдусь.

— Когда вернешься?..

— Наверное, завтра. Или сегодня. Ужинайте без меня, и ложитесь, не ждите.

— Сын, — поднимаясь, Регина поймала свое чадо за рукав, удержав с трудом и в очередной раз подивившись, как у нее, такой маленькой и хрупкой, умудрилось родиться такое… Такой атлет. — Сын, я надеюсь, ты не собираешься штурмовать инквизиционный суд… Или бросаться с обрыва в Вейн?

Ответил серьезным взглядом сверху вниз, глаза его снова были серыми… только невыносимо печальными. Чуть усмехнулся.

— Нет, ма. Ничего подобного я делать не собираюсь.

Она поверила и кивнула. Когда он вышел, насвистывая все ту же смутно знакомую мелодию — высокий, сильный парень, длинные волосы сзади завязаны в хвост кожаным шнурком — села в его кресло и потерла пальцами желтоватый лоб. Она в самом деле очень устала.

…На ходу застегивая «молнию» кожаной куртки, Фил шел по ночному Магнаборгу большими злобными шагами. Ходьба всегда успокаивала его; от дома до набережной — как раз часа три быстрой ходьбы, а потом — обратно, придет домой глубокой ночью, ну и прекрасно, сразу ляжет спать… Главное — устать так, чтобы уже не было сил ни о чем думать. Думать он будет завтра. Если попробовать думать сегодня, то недолго и кого-нибудь убить.

Сегодняшний день превратил Фила, и без того не отличавшегося безумной любовью к человечеству, в законченного мизантропа. Принадлежал он к тому несчастному типу личности, который в своей жизни дай Бог подпустит к себе близко кого-нибудь одного, а чаще не доверяет вообще никому. Зато уж если подпустит — то это навеки. То за друга пойдет в огонь и в воду, убьет кого угодно (хоть сто женщин и детей, как это ни печально — Филу никогда не приходилось и, будем надеяться, не придется встать в такую ситуацию — но это было так. Хотя он сам об этом только подозревал.) Да, за друга можно пойти куда угодно. Хоть на пытку, хоть на край земли. Только… если бы кто-нибудь на белом свете сказал, куда же за друга надо пойти! Что ему на белом свете поможет?!

Фил остановился, закрыл глаза, вдыхая вкусный ярко-синий вечерний воздух. Мир был сказочно прекрасен и как бы весь одушевлен — просыпались деревья, дышала земля, даже старая лавка парка, казалось, тихо покрякивает, стряхивая узы долгого зимнего сна… Скоро из земли полезет трава, из почек — листья, а Фил ничем так и не сможет помочь тому, кого он любит. Потому что не знает, как… И нет никого, с кем можно было бы это придумать, и он совсем один. Вам никогда не казалось, что весна невыносимо воняет смертью?..

…Одиночество Фила никогда не угнетало. Собственно, он всегда был один, и воспринимал это не как несчастье, но как правильный порядок вещей… пока не случился в его жизни Рик.

Они попали в одну группу в колледже. Эти два человека идеально дополняли друг друга — Рик был душою, тем, кто подавал идеи, а Фил — молчаливым воплотителем. У Рика часто не хватало воли — у Фила ее было в избытке. Похоже, это единственное, чего у него было в избытке, в отличие от изобретательности. Вот Рик бы сейчас быстро придумал, что надо делать… Даже если из этого бы ничего не получилось, он придумал бы, и можно было бы действовать. И воздух бы перестал душить… весенний, синий…

Может, его там сейчас пытают.

Эта мысль была столь сильна, что Фил…

— он почти ничего не знал об инквизиции, даже меньше, чем Рик, из учебника истории в его голове задержались только несколько устрашающих описаний — какая-то дыба, и испытание огнем-водой, и «сапоги святой Елизаветы», ничего себе святая —

…но эта мысль была столь сильна, что Фил запел.

— Добрые сэры, — Король сказал,

Пусть нас забвенье ждет.

Кто-то один ступит в Божий зал,

Чашу к груди прижмет…

Он запел, чтобы не заорать в голос, и пел (ни малейшего признака слуха у него отродясь не наблюдалось) то, что сегодня весь день пытался бессознательно насвистывать — Рикову песенку, одну из самых любимых у них в ордене, ту, что под гитарный аккомпанемент они часто исполняли многоголосым хором, почти как… ну, почти как свой гимн.

Они никогда друг друга не называли по вторым именам, как принято в коледже. Рик называл его — Фрей… И Рика он бы ни за что не назвал, как прочие студенты, Эрихом. Нет… Это было — наше…

— Кто-то один — может быть, и ты,

А остальных не жаль —

Став полумертвым, полусвятым,

Примет Святой Грааль.

Если ту мессу служить не ему —

Будет стоять на ней.

Сэры, идите, и к одному

Будет удача добрей.

…Уже почти что набережная, большой парк, пустой и прохладно-синий, оглашался тихим, совсем немузыкальным голосом. Петь громко Фил не мог. Он шагал по мокрой земляной дорожке, чавкающей под его ботинками, и пел так, будто у него горело сердце.

— Добрые сэры, — смеялась тьма,

Как выступил я в поход, -

Что же, идите, и пусть зима

Вас навсегда заберет!

Выгнуты в небо и в землю пути,

Сердце свое разрушь —

Если найдешь себе крылья ты,

Сколько погубишь душ?..

Слух свой замкнув на слова ее,

Гнал я и гнал коня.

Птицы небесные — воронье —

Пусть расклюют меня,

Пусть не слетит ни на кого

С неба златой орел —

Если он есть, мне довольно того,

Я ведь за тем и шел.

Лишь об одном уста и клинки

Буду теперь молить —

Пасть мне не дайте от братской руки

Или же брата убить!

Лед одиночества на следах,

Губы калечит ложь —

Делай лишь правое, и тогда

Тем же собой умрешь,

Тем же собой умрешь…

Фил на миг остановился, пораженный в самое сердце. Так вот она про что. эта песенка. Вот она про что — про сейчас. Хорошо же… Хорошо.

— Рыцарь уехал, легендой став,

И умолкаю я.

Думайте сами теперь, кто прав —

Кончена песнь моя

Про распахнувшийся небосвод

Над гиблой чужой землей,

Как рыцарь Инглаф уехал в поход

И не вернулся домой.

— Так рыцарь Ричард уехал в поход, — пробормотал Фил, приваливаясь спиной к влажному древесному стволу. Дерево — кажется, липа, если судить по сухим липовым цветочкам, в изобилии хрустевшим под ногами — пахло весной и смертью. Все на свете пахнет весной и смертью.

Какое глубокое небо. Господи, прости меня, а я еще думал опустить руки.

…Это была песня на стихи Рикова брата. Стало быть, во всем в жизни есть смысл — даже в этом несчастном Риковом брате.