Родник Олафа - Олег Николаевич Ермаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нечай велел причаливать к левому берегу, если смотреть против течения. Там был удобный заливчик. На воде покачивалась длинная лодка-однодеревка, привязанная к столбу. Еще три лежали на берегу, перевернутые кверху дном. А подальше была видна и новенькая ладья. И возле нее дымилась смолокурня. И мужик с мальчиком смолили ту ладью, ловко орудуя палками, обвернутыми тряпками. Заметив появление ладьи, смолокуры оставили работу, стояли и глазели. Тропинка уходила вверх, к деревянной башенке. Еще дальше стоял большой дом, крытый соломой.
Наконец чернобородый мужик в расстегнутой рубахе на волосатой груди что-то сказал мальчику, тот быстро взбежал по тропинке и вскоре появился снова. Теперь его сопровождал кривоногий мужик с копьецом, в калантыре[89] и высокой войлочной шапке. Возле него крутилась кудлатая собачка. Она то взлаивала на пришельцев, то умолкала и заглядывала в лицо хозяину.
Гребцы скинули сходни, и первым на берег сошел Нечай, за ним двое гребцов, потом Василь Настасьич и остальные. Поздоровались с протозанщиком. Спросили, где тиун Зуй Жирославич. Али уже кто иной? Нет, отвечал протозанщик, откашливаясь. И Нечай с Василем Настасьичем поднимались по тропинке и вместе с протозанщиком шли к большому дому под лай собаки. А мальчишка-смолокур медленно сходил по тропинке, разглядывая гребцов, ладью. Гребцы с хрустом потягивались, взмахивали руками, крутили головами, разминая затекшие шеи, переговаривались.
– Ну, якая у вас тута жисть, в Каспле-то? – спрашивал чернобородый крутоплечий большеносый Милятич.
– Знамо дело, – отвечал мальчик, стараясь придать голосу уверенность.
Милятич усмехался.
– Што знамо-то?
– Да того, – отвечал мальчишка, оглядываясь на мужика у новенькой ладьи.
– Рыбка есть, зверь водится? Жито родится?
Мальчишка кивал.
– Знамо дело…
Гребцы смеялись.
– Где порты-то утерял, чудо? – вопрошал Иголка. – Али сел на смолу да приклеился?
Мальчишка больше ничего не говорил, а боком, боком уходил к смолокурне и новой, перевернутой вверх дном ладье.
Нечай с купцом отсутствовали некоторое время. Наконец появился один Нечай. Сычонок исподлобья следил за ним. И тут Нечай отыскал его глазами и махнул рукой.
– Карась Немко! Давай, на спрос к Зую Жирославичу. Живо!
И Сычонок поглядел на Зиму. Тот кивнул ему.
– Иди, отсюдова и домой вернешься.
А уж Сычонок и не хотел домой-то возвращаться. По нраву ему пришлась эта жизнь на реке. Да и тайный умысел у него появился. Захотелось ему искусити[90] судьбу. Он крепко запомнил сказанное Страшко Ощерой о том волхве, что живет меж двух гор. И ведь судьба-то и повернула вдруг реку вспять – ну, не реку эту или ту, а направление: пошел он в обратную сторону – и уже дальше, к Смоленску. А Хорт – тот за Смоленском и живет.
Что-то будет?..
И он поднялся по тропинке, прошел мимо протозанщика, вошел в избу. Там было сумеречно, после яркого солнечного дня – почти темно. Только окошки слюдяные и светлели. Мальчик моргал, озирался. Слева белела печь. Вдоль стен тянулись полати. Посредине стоял большой стол. На нем крынки, плошки. За столом и сидели Василь Настасьич и, как видно, Зуй Жирославич.
Нечай дал мальчику легкого подзатыльника, принуждая подойти ближе. Мальчику так обидно стало, что он чуть не вцепился зубами ему в руку. Но удержался. Кто знает, как оно все повернется. Может, с Нечаем и остальными все же удастся ему и дальше пойти. Желание-то у него уже твердым стало: обрести речь.
И он приблизился к столу. Тут он уже получше разглядел Зуя Жирославича. Это был плотный мужик с серебристой головой, серебристой же небольшой остриженной бородкой, острыми скулами и узкими глазами. На нем был потрепанный опашень[91] неопределенного цвета. Шапка из тонкого сукна была сдвинута на затылок. Василь Настасьич пил что-то из деревянной кружки и глядел на мальчика.
– Выходит, ты немко, – проговорил Зуй медленно, рассматривая мальчика. – Сам с Вержавска?
Мальчик смотрел.
– Осе ответствуй же, – сказал Нечай и схватил цепкими сильными пальцами мальчика за шею. – Убо. – И он наклонил голову ему. – Али убо. – И он покрутил головой мальчика, как будто тот был куклой из потешного зрелища.
Мальчик вырвался от него, сверкая зло глазами.
– Ишь, аспид, – пробормотал Нечай.
– Кто тебе были те плотовщики? – продолжал спрос Зуй Жирославич. – Родичи?
Мальчик кивнул и показал палец, мол, один и был родичем.
– Ага… Один. – Зуй тоже кивнул. – И на вас напали, мужиков прибили?
Мальчик кивал.
– А ты утек?
Мальчик насупился, кивнул.
– А видал ты тех убивцев-то? Сможешь опознати?
Мальчик подумал и отрицательно покрутил головой.
– Погодь, – подал голос Василь Настасьич. – Обаче[92] ты же указывал на тех жильцов из Поречья, что на бреге стояли-то?
Мальчик посмотрел на него.
– В воду от них аки угорелый кинулся, – подтвердил Нечай.
Мальчик смотрел в пол, сопел.
– Вот нелюбие[93]! – воскликнул Зуй Жирославич. – И крамола вновь от Поречья!
– Да долго ли туда на лодке сходить? – спросил Василь Настасьич. – Там прямо и все искусити. И коли жители убивцы, изымати[94].
Зуй Жирославич посмотрел на купца.
– Быстро сказка сказывается, – проговорил он. – А тут на деле намучаешься. Да еще с этим немко. Наказанье господне… В том Поречье одне ушкуйники и живут, хужее сыроядцев клятых! Кажный год, яко льды вскрываются, оне крамолу и куют. Пограбляют купечество али богомольцев чрез нас до Кыёва пробирающихся. Нету силов с имя справиться. Войной, што ль, на их идити?
Зуй Жирославич задумался. Василь Настасьич налил себе в кружку из крынки, выпил, вытер усы.
– Грамоте не разумеешь? – спросил Зуй Жирославич мальчика.
Тот покрутил головой.
– Ах ты… нелюбие так нелюбие…
– Выходит, сперва грамоте обучить его надобно, – с усмешкой молвил Василь Настасьич. – Али такого же немко сыскать, да грамотного. Оне друг дружку враз поймут.
– Небось, есть у них разумеющие такую-то беседу немко, на пальцах. А нам, сирым, оно недоступно. Враз запутаешься в этом необытном[95] деле. Да и все одно тех кощеев придется в Смоленск справлять, – говорил Зуй Жирославич, морщась и узя и без того узкие глаза. – И давно прошаю силы у смольнянских тиунов на тых поречских ушкуйников: дайте дружинников, враз с имя поладить сумею. Не дают… Обещаньями кормят. Известно, от слова до дела сто перегонов… Сулить – дело боярское, исполняти – нашенское. А знаешь что, – сказал он, вскидывая глаза на купца, – повезут робята твой товар прямо сегодня, найдутся коло[96]. До самого Днепра и довезут. Обаче! Ты возьмешь немко с собою и отведешь в граде княжеским тиунам.
Василь Настасьич посмотрел на Сычонка.
– Яко это – с собою?..
– А вона. Забирай, – сказал Зуй Жирославич и махнул рукой на Сычонка. – Пущай тама и попекутся, помозгуют сами. Убо, можа, пошевелятся. Своих умудренных пытателей шлют. А про меня скажи: не застиг, в отъезде Зуй Жирославич бысть.
– И ты поприяти[97] прямо сейчас? – вопросил Василь Настасьич.
– А то якоже[98]. Мое слово! – ответил твердо Зуй
