Как ненасилие защищает государство - Питер Гелдерлоос

В такой модели социальной власти, революция является поучительной пьесой, кампанией по разъяснительной работе, которую можно выиграть «способностью страдать с честью (например, студенты в борьбе с сегрегацией сидят в буфете „только для белых“, терпя вербальные и физические нападения), чтобы привлечь сострадание и политическую поддержку».116 Прежде всего, эта модель предполагает восприятие государства как чего-то удивительно доброжелательного, что странно соответствует тому, каким государство представляет само себя в школьных учебниках по правоведению. В этой картинке правительство является нейтральным и пассивным институтом, принимающим решения под давлением общественности. Оно выглядит в лучшем случае честным, а в худшем — находящимся в тисках культуры консерватизма и невежества. Но ни в коей мере не стуктурно направленным на подавление. Во-вторых, эта схема моделирует поведение пацифистов как оказание давления и переговоры с принимающей решения властью, которая, на самом деле, сознательно связана собственными интересами, готова нарушить любой неудобный закон, ей же ранее установленный, а также структурно интегрирована в системы подавления и угнетения, от которых она зависит и которые, прежде всего, и вызвали к жизни социальное движение.

Современные правительства, долго изучавшие методы социального контроля, уже не рассматривают спокойствие как стандартное состояние общества, прерываемое только внешними раздражителями. Теперь они понимают, что естественным состоянием мира (как я бы добавил, созданного ими мира) является конфликт: восстание против их правления неизбежно и постоянно.117 Управление государством стало искусством постоянного улаживания конфликта. Пока восставшие продолжают нести оливковые ветви и наивно смотреть на борьбу, государство знает, что оно в безопасности. Но те же самые правительства, чьи представители проводят вежливые беседы с сознательными голодовщиками (или грубо отклоняют их требования), постоянно шпионят за оппозицией. И они учат своих агентов антипартизанским карательным операциям — методам войны, позаимствованным из войн на уничтожение, которые велись для подчинения мятежных колоний от Ирландии до Алжира. Государство готово использовать эти методы против нас.

Нападение полиции на мирных протестующих, Сиэтл, 1999 г.

Даже когда правительство внезапно приостанавливает карательные действия, направленные на уничтожение, страдать с достоинством просто надоедает, и пацифисты, не целиком посвятившие своё будущее революции и войне со статусом-кво, теряют ясность убеждений и выбывают (может быть, они сделали что-то, чтобы «заслужить» или «спровоцировать» репрессии?). Посмотрите на акции протеста 1999 г. в Сиэтле и последующую массовую мобилизацию антиглобалистского движения: с активистами в Сиэтле обращались жестоко, но они с честью встретили это, дрались в ответ, и многим этот опыт придал сил. То же самое относится к демонстрациям в Квебеке против «Зоны свободной торговли Америк» (FTAA). С другой стороны, полицейские репрессии на протестах 2003 г. — против FTAA в Майями были совершенно незаслуженными даже по легалистическим критериям.118 Одностороннее насилие не придало ни сил, ни достоинства протестующим — они подверглись после задержания жестокому насилию, и многих это отвратило от дальнейшего участия, включая активисток, подвергавшихся сексуальному насилию со стороны полицейских. В ещё более пассивных протестах в Вашингтоне — например, на ежегодных демонстрациях против Мирового банка — ненасильственное сопротивление, состоящее из периодических срежиссированных задержаний, арестов, заключений под стражу и освобождений, не столько вдохновляло, сколько утомляло, и в итоге численность протестующих явно сокращается. Этим протестам, безусловно, не удалось привлечь внимание прессы или повлиять на людей своим спектаклем «страданий с достоинством», но сами пацифисты-организаторы в каждом случае объявляли критерием успеха численность участников, отсутствие столкновений с властями и насилия в отношении собственности.

Вооружённые полицейские разгоняют демонстрацию, Сиэтл, 1999 г.

В конечном счёте, используя ненасилие, государство может победить даже революционное движение, которое в противном случае могло бы стать достаточной силой для достижения успеха. В Албании в 1997 г. из-за коррупции правительства и развала экономики многие семьи потеряли все свои сбережения. В ответ «Социалистическая партия созвала в столице демонстрацию в надежде стать лидером мирного протестного движения».119 Но сопротивление зашло настолько далеко, что его не могла контролировать никакая политическая партия. Люди начали вооружаться, жечь и взрывать банки, полицейские участки, правительственные здания, офисы спецслужб, освобождать заключённых из тюрем. «Значительная часть военных дезертировала, или присоединившись к восставшим, или бежав в Грецию». Албанцы стояли на грани свержения системы, угнетавшей их, что дало бы им шанс создать для себя новые социальные институты. «К середине марта правительство, включая спецслужбы, было вынуждено покинуть столицу». Вскоре несколько тысяч солдат Евросоюза оккупировали Албанию, чтобы восстановить центральную власть. Оппозиционные партии, которые всё это время торговались с правительством, вырабатывая список условий, на которых восставшие согласятся разоружиться, и уговаривая правящую партию отдать власть (чтобы они могли её взять), сыграли ключевую роль в том, чтобы оккупационным силам удалось усмирить восставших, провести выборы и восстановить государство.

Протестующие разбирают брусчатку, Влёра, Албания, 1997 г.

Франц Фанон описывает подобную ситуацию, когда оппозиционные партии в колониях осуждали насильственное восстание, стремясь контролировать движение. «После первых столкновений официальные лидеры быстро ликвидируют насильственную деятельность, которую они „называют детской“». Затем «революционные элементы, прибегающие к ней, быстро оказываются в изоляции. Официальные лидеры, облачённые в свой многолетний опыт, беспощадно открещиваются от этих „авантюристов и анархистов“». Как объясняет Фанон на примере Алжира и антиколониальной борьбы в целом: «Механизм партии сам по себе противостоит любым новшествам», а лидеры «испуганы и встревожены мыслью, что их может смести вихрь, природу, силу и направление которого они даже не могут представить».120 Хотя эти оппозиционные политические лидеры в Албании, Алжире и т. д. обычно не определяют себя как пацифисты, интересно отметить, что они играют схожую роль. Истинные пацифисты более склонны принять обманчивую оливковую ветвь от умиротворяющих политиков, чем предложение солидарности от вооружённых революционеров. Стандартный альянс и братание между пацифистами и прогрессивными политическими лидерами (советующими умеренность) служит расколу революционного движения и более лёгкому контролю над ним. Лишь в отсутствии значительного проникновения пацифистов в народные движения у политических лидеров не получается захватить над ними контроль: в итоге их отвергают и отторгают как элитистских кровопийц. Народные движения оказываются беспомощными именно тогда, когда они терпимы к ненасилию.

Заключим: ненасильственные активисты полагаются на насилие государства для защиты своих достижений и не сопротивляются ему тогда, когда оно используется против сторонников насильственной борьбы (фактически, они часто поощряют это насилие со стороны государства). Они ведут переговоры и сотрудничают с вооружённой полицией на своих демонстрациях. И, хотя пацифисты чествуют своих «узников совести», по моему опыту, они склонны игнорировать жестокость тюремной системы в случаях, когда заключённый совершил акт насильственного сопротивления или даже вандализма (не говоря уже об аполитичных преступлениях). Отбывая шестимесячный тюремный срок за акт гражданского неповиновения, я купался в поддержке пацифистов по всей стране. Но в целом их мало заботит проблема официального насилия, бросившего за решетку 2,2 млн. жертв объявленной правительством «Войны против преступности». Выходит, что единственная форма насилия, которой пацифисты последовательно противостоят — бунт против государства.

Знак мира сам по себе является идеальной метафорой этой функции. Вместо того, чтобы поднять кулак, пацифисты поднимают средний и указательный палец в форме буквы «V». Это «V» означает победу и является символом патриотов, радующихся миру после триумфальной войны. В конечном итоге, мир, защищаемый пацифистами, — это мир победоносной армии, государства, беспрепятственно сломившего сопротивление и монополизировавшего насилие до такой степени, что насилию уже не нужно быть видимым.