Ночной вызов - Николай Мисюк

- Подход должен быть единым, - решительно заявил Хлыстов.

- Позвольте с вами не согласиться. Я не разделяю вашей точки зрения, ибо подобные установки вредны и опасны для науки.

- Что вы имеете в виду?

- В науке должно быть не единство мнений, а единство цели. Пути же достижения ее могут быть самыми различными. Важно найти наиболее короткий путь. Если вы такой приверженец единства мнений, то почему же профессор Штрайк, который возглавляет разработку проблемы инсульта, а следовательно и вы, как его заместитель по науке, отклонили наши предложения? Сколько раз я предлагал вам объединить наши усилия? Однако никакого ответа с вашей стороны не встретил. Видите ли, профессору Штрайку не нравится наша идея. А нам не нравится ваша, которую мы считаем неприемлемой. Мы - не сотрудники, а противники в науке, зачем же нас всех загонять в одну упряжку? Министр посетил нашу клинику, на месте познакомился с нашими исследованиями и предложил свою помощь. Не вы, а он. Вот я и последовал его совету.

- Выделиться хотите? - ядовито обронил Хлыстов.

- Представьте себе, хочу и даже очень. И ничего не вижу в этом предосудительного, ибо руководствуюсь соображениями дела, необходимостью организации противоинсультной службы на новой основе, которую вы отвергаете.

- Значит, все мы делаем не то, что надо, а вот вы - то. Так, что ли, вас понимать прикажете?

- Я, уважаемый Степан Захарович, не привык приказывать. Это у вас такая наклонность есть. А мне она не нужна. Все ваши предложения до сих пор были направлены на оказание помощи больным с инсультами. Конечно же, больные нуждаются в помощи, и эту помощь надо совершенствовать. Только такой подход не может оказать существенного влияния на распространенность болезни. Успешно бороться с нею можно только задолго до ее возникновения...

- Не говорите банальностей, - усмехнулся Хлыстов. - Эта идея была известна задолго до вашего рождения.

- Идея-то, конечно, не новая, а вот подход к решению... Прежде чем предупреждать инсульт, надо знать, у кого он возможен, а у кого нет. Но для этого надо иметь системы прогнозирования. Такие системы разработали мы. Внедрение их в практику здравоохранения повысит эффект профилактики, сохранит здоровье и жизнь многим и многим людям. Впрочем, извините, для подобных дискуссий у меня нет времени. Поговорим на заседании проблемного совета.

- Что ж, поговорим, - с глухой угрозой в голосе сказал Хлыстов. Знаете такую пословицу: "Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела".

- Знаю, - с вызовом ответил Пескишев. - Но я и другую знаю: "Бог не выдаст - свинья не съест"...

- Вот пришли бы вы к нам, посоветовались, сходили бы мы вместе к министру, и все было бы в полном порядке. А теперь я посмотрю, что у вас получится.

- Получится! - заверил Пескишев.

- Поговорили... - Хлыстов встал с кресла. - Я вас больше не задерживаю.

- Спасибо и за это, - сказал Пескишев и, хлопнув дверью, вышел.

13

В последнее время Бобарыкин сильно изменился: похудел, стал раздражителен и замкнут. На вопросы сотрудников отвечал неохотно. Сначала заподозрили, что он чем-то болен и болезнь свою старательно от всех скрывает. Но вскоре поняли, что это не так: всплыла истинная причина. Первой Пескишеву об этом сообщила Женя:

- У Ивана Ивановича неприятности.

- Какие? Впервые слышу, - удивился Пескишев. - Что случилось?

- В ректорат вызывали.

- Это действительно событие. Зачем? Благодарность решили объявить или грамоту вручить по поводу юбилея?

- Нет, - Женя отрицательно покачала головой, - на пенсию предложили уйти.

Пескишев встал и взволнованно заходил по кабинету.

- Как - на пенсию? Зачем? Да он же золотой человек, отличный педагог, а здоровье у него богатырское. Ну-ка, пригласи его ко мне.

Женя вышла. Зазвонил телефон, и Пескишев взял трубку.

- Что? Лицо поцарапала? Глаза? А! Глаза все-таки целые! Ну, слава богу. А кому? Цибулько? За что? Не знаете? Надо разобраться! Сами разберетесь? Пожалуйста.

Положив трубку, Пескишев усмехнулся: что за чепуха? Почему Маня вдруг набросилась на Цибулько? Что ей взбрело в голову? Ведь она так хорошо себя вела и работала отлично. Надо же такой номер выкинуть. Нет, это неспроста! Вот дуреха...

- Вызывали? - на пороге стоял Бобарыкин. Выглядел он усталым, постаревшим. Смотрел куда-то в сторону, словно провинился. У Пескишева от жалости и сострадания заныло сердце.

- Что случилось, Иван Иванович?

- И не спрашивайте: хуже не придумаешь. Подарок преподнесли по случаю юбилея. - Бобарыкин тяжело опустился на стул.

Он рассказал, как ему месяца полтора назад стало известно, что его собираются отправить на пенсию. Иван Иванович очень встревожился, но поскольку он об этом узнал окольным путем, то еще надеялся, что все обойдется. Мало ли случается: поговорят, поговорят, а затем все остается как было. Однако сегодня его пригласил к себе Муравьев.

Ректор был любезен и внимателен, даже чашку кофе предложил, но Бобарыкин отказался.

- Что, сердце барахлит после этого напитка? - поинтересовался Антон Семенович.

- Сердце не барахлит, а вот душа не лежит, - пояснил Бобарыкин.

- Я тоже, честно говоря, чай предпочитаю, но и кофе не брезгую. Полезный напиток, если, конечно, сердце в порядке... Вот что, Иван Иванович, - Муравьев разгладил какую-то бумажку, лежавшую на столе, посоветовались мы и решили следующее. Человек вы хороший, достойный, родину на полях войны защищали, много дорог фронтовых исходили, да и в институте работаете давненько, а потому пришло время о вас позаботиться. И вам о своем здоровье подумать надо. Как-никак шесть десятков за плечами. Местком выделил вам путевку в санаторий. Отдохнете, подлечитесь, а там и на заслуженный отдых.

- А зачем мне санаторий? Пока я ни на что не жалуюсь и в лечении не нуждаюсь.

- Ну, все-таки годы берут свое. Поберечь себя надо. Так сказать, профилактически, - пояснил Муравьев.

- Нет, нет, не надо мне никаких путевок. Сам-то я лучше отдохну. Почему вы вдруг решили, что я нуждаюсь в заслуженном отдыхе? Разве я не справляюсь со своими обязанностями?

- Что вы! Что вы! Мы не в этом смысле. Мы довольны вашей работой. Но нам казалось, что вам полезно будет отрешиться от институтской суеты, отдохнуть...

- Повторяю: я не устал и не нуждаюсь ни в каком отдыхе.

- Да мы же из самых лучших побуждений... О вас думаем.

- Если вы, Антон Семенович, действительно думаете обо мне, то давайте прекратим разговор на эту тему. Я люблю свою работу. Она является единственным утешением в моей жизни. Как же я могу отказаться от нее? Что же я делать-то буду без работы?

- Да вы не беспокойтесь. Мы вам подыщем что-нибудь полегче, общественные поручения...

- Не надо мне ничего полегче, меня вполне устраивает то, что я имею.

- Вот вы, Иван Иванович, упорствуете, а зря. Вы человек сознательный, ветеран войны, должны понимать, что я, как ректор института, вынужден жить не только сегодняшним днем, но и думать о завтрашнем...

- Думайте. Я вам не мешаю.

- Нет, дорогой Иван Иванович, в известной мере мешаете, - отрезал Муравьев.

- Каким образом?

- Видите ли, я должен готовить кадры... двигать молодежь. Ей принадлежит будущее. Придет время, и мне придется уступить место молодым. Смена смене идет, Иван Иванович. И потом - ваше пристрастие к зеленому змию...

- Так кем же вы хотите заменить меня?

- Этот вопрос решит ученый совет, о нем рано говорить, - уклончиво сказал Антон Семенович. - Одним словом, жду от вас заявления.

Воспоминание о разговоре с ректором вконец расстроило Ивана Ивановича. У него задергалась правая щека. Старик пытался еще что-то сказать Пескишеву, но не смог, отвернулся, чтобы скрыть подступившие к глазам слезы.

Пескишев задумался.

Он знал, проблема существовала, и довольно острая: люди, дожившие до пенсионного возраста, ни в какую не хотели уходить на заслуженный отдых. Особенно это касалось профессоров, преподавателей вузов. Что удерживало большинство из них? Конечно же, не только зарплата, куда более высокая, чем пенсия. Тех, кто думал лишь об этом, было меньшинство. Больше было других, кто, проработав тридцать пять - сорок лет на одном месте, отдав этой работе все силы, знания, всю свою любовь, просто не представлял себя вне институтских стен. Они, такие люди, как Иван Иванович Бобарыкин, не увлекались рыбалкой и не коллекционировали марки, не выращивали на дачах цветы и не занимались разведением аквариумных рыбок. У них была лишь одна страсть - работа, и когда вставал вопрос о том, что эту работу надо оставить, они чувствовали, как перед ними открывается бездна.

"Да, - с горечью думал Пескишев, - все правильно. С годами организм дряхлеет, человеку все тяжелее выполнять свои обязанности. Но ведь - смотря какие. Оперировать хирургу трудно - не тот глаз, не та рука, но преподавать... Разве молодость, энергия, сила способны заменить гигантский опыт, накопленный тем же Бобарыкиным? Как тут поступить? Конечно, можно понять Муравьева, когда он отправляет на пенсию людей равнодушных, бесталанных, из года в год пережевывающих одни и те же страницы учебника... Но зачем же трогать одержимых своей работой, особенно если их пока практически некем заменить? А Ивана Ивановича некем заменить, Пылевская не потянет, это же ясно, и пострадает от этого необдуманного, поспешного решения не только хороший человек, но и дело, во имя которого все затевалось".