1612. Все было не так! - Дмитрий Винтер

Что касается наемников, то они проявляли жадность, вымогая у Самозванца все жалованье сразу, угрожая в противном случае уйти, и тогда, мол, «быть тебе на колу!» (так и говорили)[207]. Многие из наемников оставили Лжедмитрия еще до поражения под Добрыничами 21 января 1605 года[208], большинство же из оставшихся разбежалось после этого поражения[209], а будущий тесть Мнишек «особо отличился», прихватив с собой и соболью шубу «царевича»[210].

Победой же своей Лжедмитрий обязан был тому, что народ его приветствовал, а войска постепенно отказались сражаться за Годунова. Так что герой пушкинской драмы «Борис Годунов» (кстати, тоже Пушкин, вероятно, предок поэта) имел все основания говорить Басманову, что «си́льны мы (сторонники Лжедмитрия. – Д.В.)… /Не войском, нет, не польскою помогой, /А мнением, да, мнением народным». Кстати, истинным царем признал Лжедмитрия и дьяк Щелкалов[211], возможно, надеясь, что тот осуществит его мечту о союзе с Габсбургами.

Однако если так, то Щелкалову пришлось разочароваться. Лжедмитрий думал в первую очередь о России. Еще в период борьбы за трон он строго запрещал польским шляхтичам и солдатам грабежи мирного населения (впрочем, эти запреты далеко не всегда соблюдались…), что, естественно, вызывало их недовольство[212]. А у самого претендента, понятно, росло недовольство тем, что (слово опять-таки герою Пушкина) «казаки лишь села жгут да грабят», а «поляки́ лишь хвастают да пьют».

Неудивительно поэтому, что вскоре после победы царь распустил все еще служивших ему польских солдат, а когда те выразили явное нежелание уходить, то принял меры по их выдворению из страны[213], хотя, судя по результатам, меры были явно недостаточными. Все же он удалил от себя Адама Вишневецкого, поскольку тот, получив награду за то, что первым из польских панов признал его Дмитрием, на том не успокоился и требовал себе все новых и новых подачек[214].

Однако были серьезные основания думать, что все эти паллиативные меры – пока, поскольку у царя еще не было возможности полностью порвать с Польшей; так же он вел себя и в других случаях, когда надо было противодействовать полякам. Так, когда поляки взбунтовались против наказания батогами их товарища, некоего Липского, за какой-то проступок по отношению к русским людям, Лжедмитрий потребовал выдать его, угрожая иначе «стереть их дворы до основания». В конце концов, поляки выдали товарища, поверив обещаниям царя, что виновному ничего не будет. И в самом деле, царь подстроил виновному побег[215], но официально в глазах москвичей он остался заступником русских против поляков. При этом многие поляки, вероятно, не без тревоги думали: а что будет дальше, когда царь укрепится на престоле и совсем перестанет в них нуждаться?

В общем же, Лжедмитрий I правил не так, как было нужно полякам, а так, как он считал нужным сам ко благу своего народа. Например, он, вопреки обещаниям, категорически отказался отдавать полякам какие-либо территории. Польскому послу, потребовавшему Смоленскую и Северскую земли, он прямо заявил, что «отдача русских земель решительно невозможна»[216]. Применительно к Смоленску новый царь ограничился тем, что разрешил польским купцам торговать в этом городе беспошлинно; русским купцам также, кстати, была предоставлена свобода выезда за рубеж[217].

Когда в августе 1605 г. в Москву прибыл польский посол А. Корвин-Гонсевский, потребовавший от царя посадить в тюрьму шведского принца Густава (того самого бывшего первого жениха дочери Бориса Годунова Ксении), а также арестовать и отослать в Польшу шведских послов (требование к нейтральной в польско-шведских делах стране, однако!) и помочь Сигизмунду вернуть шведский трон (есть сведения, что Гонсевский привез уже готовый план совместной войны против Швеции), не говоря уже о таких «мелочах», как разрешить польским купцам свободно торговать по всей Московии, то царь фактически отказался от этого, хотя отказ был отчасти завуалирован: например, про принца Густава полякам было сказано, что он уже в тюрьме, что не соответствовало действительности[218]: открыто рвать с Варшавой, как уже сказано, Лжедмитрий пока не решался. Но опять-таки – пока. По вопросу же отдачи Польше русских земель, как мы уже видели, он проявлял твердость уже сейчас. Не отступился он и от желания жениться на Марине Мнишек, вопреки настойчивому желанию Сигизмунда отдать за нового московского царя свою сестру[219].

Если все это, мягко говоря, не могло нравиться Варшаве, то стоявшими за последней Вене, Риму и Мадриду не могло понравиться то, что Лжедмитрий не поддавался папским уловкам по вопросу о «соединении Церквей» и во всех письмах к Папе искусно обходил этот вопрос; в этих письмах нет и намека на возможность введения унии в Русской земле.

Зато из всех государей Европы Самозванец больше всего симпатизировал Генриху IV, основателю династии Бурбонов во Франции (1589–1610)[220], который как раз в те годы готовил новую большую войну против Габсбургов с участием Англии, Нидерландов, Скандинавских стран и немецких протестантов; а иезуиты, со своей стороны, готовили его убийство, каковое и состоялось чуть позже, 14 мая 1610 г.[221] Ученых людей Самозванец тоже предполагал приглашать в первую очередь из Франции[222].

Англичан Лжедмитрий также освободил от пошлин (отметим, что они уже и при Годунове аж с 1587 г. платили только половинную пошлину)[223]. Полякам, напомню, он разрешил свободно торговать только в Смоленске, зато англичан, как сообщает нам Н.М. Карамзин, он известил о новых торговых льготах, еще не вступив в Москву, специальным указом 11 июня 1605 года[224].

Лжедмитрий, правда, предоставил свободу вероисповедания католикам, но он предоставил ее и протестантам – просто потому, что считал: «латинская, лютерская веры – такие же христианские, как и греческая… и они в Христа веруют», а когда с ним заговаривали о семи соборах и о неизменности их постановлений, то он на это отвечал: мол, если были семь соборов, то почему не быть и восьмому, и десятому, и более (а ведь у католиков они и были. – Д.В.)[225].

Однако никакого предпочтения католикам перед протестантами не оказывалось; а между тем, с точки зрения правоверного католика, «грех» протестанта больше, чем «грех» православного: православные – «всего лишь» «схизматики», тогда как протестанты – «еретики». При этом ни строить в России костелы, ни допускать в нее иезуитов новый царь не собирался, и в то же время он материально поддерживал православных в самой Польше. Так, вскоре по вступлении на престол царь отправил во Львов 300 собольих шкурок, выручка от продажи которых должна была пойти на постройку в этом городе православного храма[226].

При этом Самозванец пользовался огромной общественной поддержкой – во всяком случае, в широких народных массах. Оно и понятно: помимо того, о чем говорилось выше (борьба с коррупцией и волокитой и т. д.), Лжедмитрий провел ряд прогрессивных экономических реформ, например освободил торговлю от внутренних пошлин, в результате чего цены существенно снизились, и многое из того, что раньше позволяли себе только очень богатые люди, стало доступно, как бы сказали сейчас, представителям среднего класса[227].

Что касается крестьянства, то указом от 1 февраля 1606 г. царь подтвердил указ своего предшественника, что те помещичьи крестьяне, которые «сбрели» к новым владельцам «от бедности» (т. е. те, кого помещики оказывались кормить), остаются за новыми хозяевами, кто принял их в голодные времена[228].

Иначе относилась к новому царю боярская верхушка. Бояре не для того свергали «худородного» Годунова, чтобы отдавать престол неизвестно кому, тут Р.Г. Скрынников прав, но народ был за царя, а иметь свои вооруженные свиты новый царь боярам запретил, причем сразу по вступлении в Москву, 20 июня 1605 года[229]. Приходилось смириться, по крайней мере на время, тем более что царь, вопреки утверждениям некоторых современников об «опасном пренебрежении царя своему Сенату» (т. е. Боярской думе, которую он на польский манер стал именовать Сенатом)[230], был на редкость терпим к мирной боярской оппозиции: например, он позволял боярам говорить себе в глаза: «Великий государь, ты солгал!» (попробовали бы сказать такое Годунову, не говоря уже о Грозном!) и помиловал сосланного было в Вятку М. Татищева, упрекавшего его за употребление телятины (которую русские в то время не ели)[231].

Сказав о Самозванце столько хорошего, отметим его недостатки. Помимо легкомыслия, в том числе и в вопросах собственной безопасности (что в конце концов стоило ему жизни), и в контроле над расходами государственных средств, новый царь был большим любителем прекрасного пола. Царь был падок до женщин и позволял себе в этом отношении грязные и отвратительные удовольствия. Помимо романа с Ксенией Годуновой (которую он удалил во Владимир и постриг в монастырь под именем Ольги только перед самым приездом в Москву Марины Мнишек, по требованию отца последней), имеются сведения (их сообщает нам Дм. Иловайский) о примерно тридцати женщинах, которые от него забеременели[232].