Поражение Федры - Лора Шепперсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ипполит неохотно повернулся к принцессе спиной. Она отпрянула, испытывая явное отвращение. Воспользовавшись выпавшей возможностью, я ногой подвинул свободный стул рядом с собой. Почувствовав во мне дружелюбный настрой, Федра подошла и села. Служанка с йогуртом последовала за ней.
Поначалу мы говорили с принцессой о мелочах: о ее путешествии в Афины и о солнце, обласкивавшем город с ее приезда. Но постепенно наш разговор повернул к Эгею.
– Вы служили у него советником, так ведь? – спросила принцесса. – Он хорошо правил?
– Ах, моя госпожа, он правил как никто другой, – ответил я, наклонившись к ней. И не солгал. Я превозносил достоинства Эгея, рассказывая о выигранных им битвах, о его удивительной доброте к людям, о мудрости, проявлявшейся на суде.
Я позволил слезам увлажнить глаза и знаю, что Федра это заметила.
– Вы сказали об Эгее столько добрых слов. Мне жаль, что я его не знала.
– Благодарю вас, ваше величество. Он был хорошим царем. Возможно, не таким амбициозным, как некоторые, но хорошим правителем для нас, его людей.
– Надеюсь, о моем отце, царе Миносе, старшее поколение будет отзываться так же, – серьезно сказала принцесса. Ее глаза наполнились слезами.
Чудесно. Я на короткое мгновение накрыл ее ладонь своей и тут же отнял: моя грубая кожа казалась неуместной возле ее бледной пухленькой ладошки. Этот жест должен был восприняться как отеческий, а не как поползновения влюбленного старика.
Мы вернулись к светской беседе. Я попытался обсудить с Федрой ее дом, Крит и нового царя Афин, но она была слишком хорошо воспитана. И все же я подметил любопытную деталь: когда разговор зашел о Тесее, принцессу переполнил гнев. Сомневаюсь, что Тесей осознаёт, какое чувство в ней вызывает: глаза застит ее молочная кожа и потупленный взгляд. Тем не менее под спокойной внешней оболочкой таится истовая ненависть.
Когда я завел речь о Тесее, глаза принцессы сузились до щелок, ноздри затрепетали, а на щеках разгорелся румянец. Что ее злит? Его отношение к ней? То, что он увез ее из дома или что водворил сюда, не оказав должного уважения, приличествующего жене? Думаю, дело не только в этом. На Крите что-то произошло, нечто существенное. Я решил не только обратиться за информацией к своим осведомителям, но и завоевать доверие принцессы. В конце концов, враг моего врага – мой друг.
Федра
Первые десять ночей при афинском дворе мне хотелось одного – плакать. Я тосковала по Криту, и не только по родителям и сестре. Я тосковала по дворцу. Никакое мытье не помогало мне почувствовать себя чистой и избавить ноздри от запаха гнили и разложения, пропитавшего дворец.
Кандакия чувствовала то же самое. Она целыми днями на карачках отдраивала полы в наших комнатах, пытаясь оттереть щеткой грязь. Каждый вечер она облегченно вздыхала, но каждое утро пол снова покрывал тонкий слой земляной пыли, и ей приходилось драить по новой.
Тесея я не видела. Быть может, до него доходили слухи о том, как громко и часто я рыдаю. Да и вряд ли он хотел проводить со мной время. Но по Тесею я не плакала: не хватало еще тратить слезы на чудовище.
«Почему ты помогла ему, Ариадна?» – этот вопрос мучил меня, еженощно вертясь на кончике языка. Жаль, сестра не появлялась больше, чтобы я могла задать его ей.
Тем утром я вышла к Тесею на завтрак, поскольку выбора у меня не было. Тесей сказал, что хочет познакомить меня с сыном. Я и представить не могла, что он оставит меня с ним. Позже, уже в своей комнате, я пыталась решить, что из случившегося оказалось хуже всего. При критском дворе женщины завтракали вместе с мужчинами. Здесь явно заведено по-другому.
Я оказалась единственной женщиной в зале и чувствовала себя слабой и беззащитной. Но неожиданно Ипполит всколыхнул мою кровь, наполнил каждую клеточку тела энергией. Перед внутренним взором до сих пор стоит и терзает меня взгляд его ярко-синих глаз. Сказанные им слова крутятся в голове, не давая покоя разуму. Вечером я уснула с мыслями об Ипполите, и он приснился мне – не мужчина, кентавр, с торсом, переходящим в коня, которым он столь умело управлял.
– Он твой пасынок, – напомнила я себе, пробудившись. – Он сын Тесея, его радость и гордость.
Но я помнила, как он смотрел на меня, как бросал вызов своими лазурными глазами. Грозный и разгневанный, похожий на отца и отличный от него, истинный сын моря. Теперь он и мой сын, в то время как всего на пару лет младше меня.
Снизу раздались голоса переговаривающихся друг с другом женщин. Я выглянула в окно, но омытый лунным светом двор оказался пуст. Вернувшись в постель, я думала, что больше не услышу голосов, но шум не прекратился. Я сосредоточилась, попыталась вычленить из общей какофонии звуков хотя бы один голос и чем дольше прислушивалась, тем больше слов разбирала.
– В комнату Адраста одни не ходите. Только по двое. Всегда. Всегда только по двое.
– Дардан – извращенец и любит пускать в ход кулаки. Он побил меня за то, что я плохо застелила постель, но, клянусь, постель была идеальна. И с каждым ударом его глаза разгорались все больше.
– Мрит – тоже извращенец, но тебе больно не сделает. Наоборот, попросит побить его, словно он лошадь какая. Ему нравится притворяться, что ты властна над ним.
Услышав про последнего мужчину, я встрепенулась. Неужели есть и такие? Укутавшись в одеяло, я продолжала слушать наставления женщин друг другу. Некоторые плакали, не в силах говорить.
Я подтянула колени к подбородку и впервые после приезда в Афины вспомнила о трибутке, которой помогла вывести афинян из лабиринта. Так вот что она пыталась объяснить мне при нашем разговоре. Это удел обычных женщин, служанок. Они вынуждены убираться в комнатах мужчин и делать невообразимые вещи. Я сидела в кровати, слушая женщин, и только сейчас осознавала, что их участь гораздо хуже моей. К счастью, Тесей решил, что я его жена только на словах. Но зачем же он тогда привез меня сюда издалека, если не намеревался использовать так, как обычно это делают мужчины? Мне вспомнились крепкие мужчины в обеденном зале. Кто из них любит бить, а кто – быть побитым? И лучше ли оказаться со вторым? Пусть с кнутом ты останешься без синяков, но говорившая женщина права.
Ты все равно безвластна.
Я накрылась одеялом с головой, но отгородиться от голосов не удалось. Сведения эти, полезные им и помогавшие унять боль, ложились на мои плечи непосильным грузом, сминали меня. Я не вынесу столько чужой боли. Мне бы вынести свою.
Голоса звучали до самого рассвета, а потом потихоньку затихли. Почти проваливаясь в сон, я провела рукой по щеке и поняла, что мое лицо залито слезами. Говоривших я не знала, но они стали мне почти сестрами. Я разделила с ними их самые жуткие ночи и наутро проснулась намного мудрее.
* * *
Утром я поднялась и оделась. Служанка еще спала, и, предоставленная самой себе, я выскользнула из дворца и направилась к берегу моря. Мне хотелось выяснить, увижу ли я отсюда Крит – пусть даже крошечной точкой на горизонте. Нет, кругом одни только волны, с силой обрушивающиеся на берег.
– Эти воды вероломны. Надеюсь, ты не решила искупаться.
Вздрогнув, я повернулась и увидела за спиной не кого иного, как Ипполита. Уголок его губ изгибался в насмешливой улыбке. Свободно подпоясанная туника открывала взгляду мускулистый торс. Его кожа сияла золотом, словно он был сыном самого бога солнца. Столь явно обнаженное мужское тело я видела лишь на фресках. Вспомнился сон, где ровно в этом месте на торсе Ипполита его кожа переходила в шкуру коня, и я судорожно сглотнула. Я подумывала о том, чтобы искупаться и смыть морской водой с кожи грязь, но я ни за что не признаюсь в этом Ипполиту.
– Не вероломно ли называть их такими?
