Николай II - Сергей Фирсов

Он оставался в тени своего отца и после того, как стал номинальным членом Государственного совета и Комитета министров: о его предпочтениях, политических симпатиях и антипатиях было известно крайне мало. Он не любил публичность и не стремился к достижению популярности любой ценой. Его вполне устраивало общество гвардейских офицеров, по-своему искреннее и честное. К тому же именно в войсках цесаревич впервые смог соприкоснуться с простым народом — с солдатами. Будучи в начале 1890-х годов сослуживцем Н. А. Епанчина, он неоднократно беседовал с ним о народном воспитании и образовании, высказывая совершенно определенное убеждение в том, что Россия не нуждается в завоеваниях и что силы и средства необходимо направлять на внутренние дела, главным образом — на воспитание и образование народа. «Он скорбел душой о темноте народной», — много лет спустя писал Епанчин. Преодолеть скорби, увы, не удалось, как не удалось избежать внешнеполитических ошибок и преодолеть стремления к завоеваниям. История последнего царствования свидетельствует о нереализованных благих намерениях Николая II, да и, наверное, это было невозможно… Недостаток государственного опыта вряд ли можно было компенсировать знаниями, почерпнутыми в гвардейской среде, но то, что военная служба цесаревича способствовала укреплению представлений о прочной связи царя и народа, тоже не стоит игнорировать. У каждой медали — две стороны…

В те годы цесаревич, невысокого роста, без бороды, в дальнейшем ставшей отличительной чертой его внешнего облика, выглядел гораздо моложе своих лет. «Он не вырос, но несколько возмужал, — отмечал в конце 1886 года крупный чиновник Министерства иностранных дел граф В. Н. Ламздорф. — У него живой и умный взгляд, но несмотря на то, что ему уже 19-й год, он выглядит еще совсем ребенком». Конечно, то, что наследник молодо выглядел — интересный штрих к его ранней биографии, но и только. Что бы то ни было объяснять, судя лишь по его внешнему виду, было бы опрометчиво. Однако же факт остается фактом — даже К. П. Победоносцев, в то время учивший наследника законоведению и хваливший его способности, сетовал «на то, что его держат еще на положении ребенка, а в особенности на то, что ему не позволяют путешествовать. Последнее запрещение, — записал в дневнике А. А. Половцов 7 января 1887 года, — он приписывает императрице, которую считает довольно пустою».

Какой бы ни была Мария Федоровна, дело было не только в ее характере: даже путешествие (о котором речь впереди) не «исправило» старшего сына императора Александра III, и после путешествия он не стал политической «персоной», продолжая пребывать в странном для цесаревича положении гвардейского офицера. Устраивала ли его такая жизнь, без особых забот и волнений, под защитой отца-императора, в скорую смерть которого тогда трудно было поверить? Скорее всего, устраивала. Он радовался жизни, позволяя себе детские забавы и развлечения. Неслучайно его манеры (равно как и манеры других детей Александра III) порой вызывали нарекания воспитателей, ибо «не отличались тем изяществом, которое обращает на себя внимание у детей, за которыми постоянно следили. Даже в присутствии своих родителей дети перебрасывались за столом шариками хлеба, если знали, что им удастся остаться не пойманными», — ссылаясь на мистера Хиса, вспоминал много лет спустя генерал А. А. Мосолов. Однако то, что посторонним казалось изъянами воспитания, на самом деле было принятыми в царской семье шутками, инициированными самим венценосцем. Так, описывая высочайший обед, на котором присутствовал министр иностранных дел, граф Ламздорф упоминает и о «нарушении этикета»: «Вдруг государь начинает яростно бомбардировать цесаревича хлебными шариками», поясняя это тем, что «Его Величество имеет иногда обыкновение во время семейных обедов бросать ими в сидящих за столом и приговаривает: „а что“, „вот тебе“ и другие шутливые замечания». Получалось, что поведение наследника, как и его братьев, за столом определялось пристрастием к простым забавам самого императора.

Более показателен иной случай из жизни цесаревича, описанный в 1892 году государственным секретарем А. А. Половцовым: на вечере у графа Шереметева, куда приехали великий князь Александр Михайлович и дочь Александра III Ксения, присутствовал и Николай Александрович. «Время проводили в том, что резвились, бегали по дому и прятались, — записал Половцов в дневнике 27 января 1892 года и резюмировал: — Оригинальное препровождение времени для 24-летнего наследника престола!» Детские игры молодых людей удивили Половцова именно по причине их несоответствия возрасту развлекавшихся. Инфантилизм — непростительная роскошь для будущего монарха, и если он этого не понимает, тем хуже для него.

Было ли это результатом воспитания, за которым больше наблюдала императрица-мать, чем самодержавный отец? Кто знает. Но есть другой вопрос, который нельзя игнорировать: можно ли было такого юношу воспринимать в качестве политически зрелого, готового принять бразды правления огромным государством человека? Положительного ответа быть не может, — в силу целого ряда причин цесаревич так и не стал соратником отца по государственному управлению. Более того, он даже не получил от него генеральских эполет, — случай для XIX века уникальный! Ведь все державные предки наследника рано становились генералами: дед в 1841 году, перед свадьбой, незадолго до того, как ему исполнилось 23 года; его дядя Николай Александрович — в девятнадцатилетнем возрасте, Александр III — в апреле 1868-го, как и его отец, в 23 года. Очевидно, что Александру III «не пришло в голову дать своему сыну генеральский чин, который и он сам, и Александр II получили от своих отцов в качестве знака равенства и, по внешней видимости, дружеских взаимоотношений между ними», — писал Р. С. Уортман. О «знаке равенства» говорить действительно было трудно — отношение к наследнику как к «взрослому ребенку» сохранялось у императора вплоть до последних месяцев жизни (может быть, это отчасти и объясняет его игру с детьми, включая старшего сына, в хлебные шарики?).

О том, что наследника воспринимали не слишком серьезно, свидетельствовало и то обстоятельство, что день его рождения торжественно праздновался в первый раз лишь в 1890 году. 6 мая при Александре III не был по-настоящему государственным днем: А. А. Половцов писал, что рождение цесаревича отмечалось в Гатчине при участии «ближайших» особ — и только. «Приватность» на государственном уровне — тоже своеобразное воспитание, далеко не всегда оправданное. В самом деле: что говорить о наследнике, если и на дни рождения императора и императрицы Государственный совет приглашался только с тех пор, как Половцов стал государственным секретарем «и мог устроить это в то время, когда вел. кн. Михаил Николаевич [председатель Государственного совета] еще пользовался кой-каким значением». Разумеется, это не означало, что в дни рождения «первых персон государства» (императора, императрицы, наследника) не совершались благодарственные молебствия, на которых должны были присутствовать первые и вторые чины двора, а также придворные кавалеры. Но торжественные богослужения в Исаакиевском соборе были неравнозначны официальным приемам в честь дня рождения монарха, его супруги или наследника, — ведь такой прием в самодержавном государстве рассматривался как событие не только семейное, но и политическое. В эпоху Александра III с данным обстоятельством далеко не всегда считались.