Эрика - Марта Шрейн

Не очень страдали в заключении и творческие работники. Глядя на то, как вдохновенно работают скульпторы и художники, можно было сказать одно: они старались не замечать, что их лишили свободы. Для них главным была работа и то, что им не мешали творить. Этого же хотел и Александр Гедеминов.

Однажды на территории лагеря он встретил профессора Тринкверта. Александр помнил его еще с детства, профессор лечил их семью. Александр сам подошел к нему и представился:

— Я князь Гедеминов. Здравствуйте, господин профессор. Вы меня не помните? Это было давно… Вы меня и моего брата лечили…

— Постойте, постойте! Вы сын князя Павла Гедеминова! Как же, помню. Вы так похожи на вашего батюшку!

Профессор был несказанно рад встрече, но постоянно кто–нибудь проходил мимо, настороженно прислушиваясь, и, видно, ничего не понимая: князь и профессор говорили по–французски.

— Это бывшие большевики, — объяснил профессор. — Им трудно. Они даже русский язык плохо знают. Сидят здесь и тоже ищут общения. А когда надо — предадут или вывернут разговор наизнанку. Так что по–русски — ни–ни. Ну, а запретят говорить на иностранном, станем молчать. Целее будем.

Александр спросил:

— А вы, профессор, почему здесь? Продали англичанам секрет русской гриппозной палочки? — и добавил: — Совести у новых властей нет.

— Увы. Мне нечего вам ответить. Я работаю в больнице. Этот корпус для лагерного начальства. Здесь хорошее снабжение медикаментами. Шкаф, конечно, заперт. Я должен сначала составить список лекарств с указанием для кого и для чего они нужны, потом инспектор выдает лекарства и снова закрывает шкаф на ключ. Вообще их трое, они круглосуточно меняются. Сидят у двери, бездельники. Они подшивают мои отчеты и сдают их на проверку, наверное, светилам более высокого ранга. А тот корпус, за стеной, там в основном умирающие от туберкулеза заключенные. Им лекарства не положены. Да еще приводят рожениц из женского лагеря.

— Что? — удивился Александр.

— Советское правительство расстреливает своих партийных работников, а их семьи получают пятилетний срок. Они здесь на перевоспитании. Наверное, вы уже про это слышали. Здесь же и наши девочки от шестнадцати лет и выше. По ночам начальство вызывает их на беседы. Потом рождаются дети. Особенно усердствует некто Попов А. С., участник гражданской войны. Такой кривоногий, небольшого роста, маньяк. Только актрис ему запрещают трогать. Но начальство его ценит и смотрит на все сквозь пальцы. Он инспектирующих девочками угощает. В местных яслях треть детей от него. Ребенок никогда не узнает, какой прекрасной и юной была его мать и каким подлецом — отец. Их судьба ужасна.

Лицо Александра стало каменным, и он сказал:

— Значит Попов здесь. Мы с ним знакомы. Я намерен ему счет предъявить. Цена счета — его жизнь. У меня нож, а у него спина. Не очень хорошая, но сойдет. Метну нож метров с десяти, и ему конец.

— У вас что же с ним? — профессор удивленно смотрел на Александра — Может, не надо? Бог с ним. Господь разберется. Подумайте, вы же князь, а он — мразь.

— Нет, профессор. Я жалею, что при первой встрече позволил ему жить. Тогда еще нам было по шестнадцать. В Карельском лагере была у меня женщина, любила она меня. Попов надругался на ней. Нет, не насиловал. Но пообещал ей уничтожить и меня, и всю родню, если она добровольно не пойдет на это. Нас она спасла, хотя ее семью все равно арестовали. А она покончила с собой. Попов заслуживает смерти. Я еще о нем кое–что знаю. Это он мне сам рассказал… Преступник чуть ли не с рождения.

— Не знаю, не знаю, князь. Вы, наверное, в душе воин. Все ваши предки были военные. А я врач, обязан лечить. Подождите. Я понимаю. Месть сладка в вашем возрасте. Но вы еще так молоды. Да, молодость. Это значит уметь любить и ненавидеть… И все же воздержитесь, не подвергайте себя риску.

Ну вот, я вас частично ознакомил с тем, что здесь происходит. А для меня в лагере есть возможность заниматься исследовательской работой. Вскрываю трупы. Их тут много. Лечил я одного. Наш, дворянин, к Ленину переметнулся. Ну, теперь их всех уже и в живых нет. Новой власти свидетели не нужны. Так на чем я остановился? Ах да, он и говорит мне: «Профессор, вы умный человек. Но как вы можете верить в Бога? Много раз вы вскрывали грудную клетку человека и делали операции на сердце. Скажите, хоть один раз вы обнаружили там душу?» Я ему ответил, как обычно отвечают хирурги моего уровня: «Я, батенька, много раз делал операцию на мозге. И представьте себе, ни разу не обнаружил там ни одной мысли».

Александр от души рассмеялся. А профессор откланялся:

— Ну, не забывайте старика. Приходите под любым предлогом. Вы молодой, здоровый человек. Придумайте себе хотя бы мигрень. Но только в корпус заключенных приходите. А с художниками и скульпторами вы познакомитесь в мастерской. Здесь и театр есть. Где же выступать артистам Петербургского и Большого Московского театров, как не в нашей глухомани перед лагерным начальством в советские праздники? Впрочем, вы, я слышал, там бываете и пользуетесь успехом у актрис. Ну, дело молодое. Да, здесь не один лагерь, а целая сеть. А мы, как особо опасные, в центральном лагере. Ах, я заговорил вас, простите старика. Но позвольте, князь Александр, поинтересоваться, как вы попали в лагерь да еще, как я вижу, пожизненно.

— Я служил у генерала Дончака, после того как отец погиб. Матушка и брат во Франции. Отец почти все вывез, так что они не бедствуют. Только я, кажется, уже не смогу к ним вернуться… Обидно. Я богат. Очень богат. Но смогу ли когда–нибудь воспользоваться этим богатством?

Профессор задумчиво сказал:

— Ну, знаете, сейчас все боятся разоблачения, доносят друг на друга. Надо немного подождать. У нас есть связи на воле, а родственники новой власти и за рубеж выезжают. Появится, обязательно появится возможность сообщить вашим, что вы живы. Перемены, они всегда где–то рядом. Только вот вопрос, в худшую или в лучшую сторону…

* * *

Начальник лагеря Пилипчук крикнул конвойному:

— Гедеминова ко мне, на беседу.

— Связать? — спросил конвоир.

— Кого? — удивился Пилипчук.

— Ну, этого, заключенного из мастерской, фамилию я его не выговорю.

— Дурак, — проворчал Пилипчук. — По лагерю убегать от тебя станет? Он и со связанными руками тебя прибьет, если захочет. Скажи на беседу к начальству, а сам возвращайся к своим обязанностям.

Пилипчук подошел к окну, открыл форточку, чтобы проветрить помещение, в котором стоял густой запах пота и папиросного дыма. А брезгливый князь от этого нос воротил.

Пилипчук и рад был и не рад, что князь попал на перевоспитание к нему. Рекомендации по поводу того, как именно его перевоспитывать, никто не давал. Но работал заключенный князь хорошо. О нем знали не только в главном управлении Карагандинских лагерей, но и самом государственном управлении лагерей. И даже страшно подумать, наверное, и в самом Кремле. Потому что подарочное оружие делал именно князь Гедемиов. Оружием этим, говорят, одаривают даже глав капиталистических государств. Дипломатия это называется. Как после этого разговаривать с таким заключенным? А отчет по его перевоспитанию требуют, хотя все знают, что он не признает себя гражданином страны Советов, так как получил гражданство Франции в возрасте пятнадцати лет. Но воевал на стороне белых в России, хотел восстановления монархии.

Молодой охранник шел по протоптанной в снегу тропинке на некотором расстоянии от заключенного. Поручение вызвать в управление заключенного он выполнил, но боялся: а вдруг тот не пойдет прямо к начальству, а куда–нибудь повернет — и решил проводить заключенного до дверей управления и увидел, что одновременно по другой пропинке шел в контору инспектор женской зоны Попов.

Между тем Александр Гедеминов, заметив Попова, понял, что время не остудило его желания отомстить. Они почти одновременно шагнули по скользкому крыльцу к дверям управления. Взгляд Гедеминова заставил Попова съежиться. Он услышал шепот: «Не попадайся мне на глаза, лагерная гнида, убью!» Попов полез в кобуру и, выхватив револьвер, наставил его на Гедеминова.

Конвоир увидел это и закричал:

— Эй, нельзя, — и побежал к Попову. Только на секунду заключенный Гедеминов прикрыл собой Попова и сделал шаг назад, как тот выронил револьвер и полетел с крыльца в глубокий сугроб.

Гедеминов знал, что за ним следом идет конвоир и ему нужно быть очень осторожным с Поповым. Он просто вывернул ему руку с хрустом и ударил в бок незаметно для конвоира. Когда Попов оказался в снегу, Александр повернулся к конвоиру и пожаловался:

— Он хотел меня застрелить. Начальник пьян. Но поскользнулся и упал. Ты же все видел? Вот так начальнику и доложишь. Разве можно пить на службе?

Они зашли в помещение. Конвоир снова вытянулся перед Пилипчуком: