Фэнтези и детектив — жанры современной англо-американской беллетристики - Евгений Жаринов

На самом же деле, если это и история, то она какая-то альтернативная, идеальная, наконец, но никак не научно обоснованная. Можно сказать, что М. Стюарт осуществляет довольно оригинальный эксперимент: она стремится создать историческую версию на основе выдуманных персонажей и мифологических представлений. Дело в том, что в этой исторической версии, по сути дела, нет ни одного исторического персонажа, и все деяния этих персонажей, следовательно, также имеют идеальное происхождение.

Для доказательства этой мысли начнем с того же Аврелия Амброзия и его брата Утера Пендрагона. Известно, что в книге Гальфрида эти герои являются центральными, как и сам король Артур, но что по этому поводу может сказать сама историческая наука?

Если восстановить генеалогию Амброзия и Утера Пендрагона, то выяснится, что они являются сыновьями некого Альдроена, правителя Малой Британии, или Бретани. Альдроен же, по данным истории, является лицом вымышленным. Вымышленным является и другой персонаж Гальфрида, епископ Гветелин, который и отправился к Альдроену с просьбой дать на царствование в Британии своего брата Константина и сына Константа. За их смерть и решаются отомстить впоследствии Амброзий и Утера Пендрагон. В соответствии с данными истории Лондонское архиепископство было основано лишь в 604 году (в то время как упомянутый Гветелин является епископом уже в конце 4 — начале 5 века). Сюжет о якобы возможной гибели Константина и Константа Гальфрид берет у Беда Достопочтенного («Церковная история народа англов»), но у этого автора события происходят не в Британии, а в Галлии и прямого отношения к британским делам не имеют, следовательно, ни у Амброзия, ни у Утера Пендрагона не было никаких оснований мстить саксам, да и сами эти герои словно явились из воздуха, родившись на свет от несуществующего короля. Но если убрать или даже усомниться в существовании Амброзия или его брата Утера Пендрагона, которые, по замыслу М. Стюарт, словно сошли на страницы исторического романа с древнейших хроник, то и вся трилогия предстанет перед нами не иначе как своеобразная мифологическая гипотеза исторического процесса. И здесь М. Стюарт на самом деле не изобретает ничего нового, а просто воссоздает уже некогда существовавший опыт постижения мира с помощью сплетения реальности и фантастических образов. Английская писательница просто очень хорошо поняла творческую манеру своего учителя, Гальфрида Монмутского, и решила перенести этот опыт псевдоисторического повествования 12 века на реалии современной ей социально-политической обстановки, в которой и оказалась Англия к концу шестидесятых.

Говоря об уникальности давно ушедшего ХII в., М. Е. Грабарь-Пассек и М. Л. Гаспаров отмечали в свое время, что этот век являлся «действительно замечательным литературным периодом в культурной истории Европы, когда зарождались и намечались многие противоречия и конфликты будущих веков, но еще не дозревали до яростных вспышек, свидетелем которых стал уже век ХIII». Именно тогда все новое выступило в живой и непосредственной свежести, не затвердевшей в догмах схоластики и в нормах куртуазной поэтики. «Именно ХII век, — по мнению исследователей, — являет собой картину рождения, а кое-где уже и расцвета совершенно новых культурных явлений. И если искать термин, выражающий его сущность, то этим термином скорее будет не „возрождение“ чего-то прежнего, а „рождение“ подлинно нового, дотоле неведомых тенденций». (30)

Н. Бердяев, например, утверждал, что ХХ век — это эпоха нового средневековья. Представитель «новой исторической школы» французский медиавист Жак Ле Гофф в своей книге «История средневекового Запада» уверяет, что и в ХХ веке в нашем менталитете сохранились многие атавизмы «темных веков». Наверное, именно эти средневековые элементы нашего современного сознания и стали той благодатной почвой, на которой и пророс головокружительный успех столь, на первый взгляд, архаичной трилогии о Мерлине и короле Артуре английской писательницы Мэри Стюарт.

В связи с этим хочется также отметить, что во многом благодаря великолепному переводу Инны Бернштейн книги трилогии: «Полые холмы»(1972), «Последнее волшебство»(1979) — приобрели свое достойное воплощение на русском языке.

Словно продолжая традицию, ориентированную на кельтологию и древние источники, начатую М. Стюарт, другой английский писатель, потомок великого русского писателя Льва Толстого, граф Николай Толстой в конце 80-х годов предпринимает попытку создать свою трилогию, посвященную артурианскому циклу. Но продолжая начатое своей предшественницей, Н. Толстой еще больше углубляется в заданную тему, создавая уже не только и не столько чисто художественное произведение, сколько яркое научное исследование в области кельтской мифологии. Именно это сочетание фундаментальной науки и высокого искусства сразу же привлекло внимание читателей к первому тому трилогии, к первой книге Мерлина, вышедшей по названием «Пришествие короля» — «The comming of the king» (1988).

Интересно отметить тот факт, что Н. Толстой пришел к артуровским сказаниям и кельтской мифологии через остро политические книги, посвященные напряженнейшим моментам современной истории. Так, первая книга была посвящена событиям внутрипартийной борьбы нацистской Германии и в частности уничтожению Рема с его группой штурмовиков. Это массовое убийство, нашедшее такое совершенное воплощение в фильме Л. Висконти «Гибель богов», давно уже стало ассоциироваться с своеобразным жертвоприношением, с кровавым ритуалом некой черной мессы. «Ночь длинных ножей»(1972) — именно так назвал свою первую книгу будущий создатель артурианской саги. Следующая книга по близкой тематике была посвящена Ялтинской конференции и тем последствиям, которые испытали на себе простые люди и солдаты, чьи судьбы цинично решались на встрече самой властной в мировой истории Тройки. Здесь Н. Толстой выступил в защиту казачьих частей, которые, в соответствии с этим соглашениями, британское правительство выдало как на заклание Сталину, дабы соблюсти свой политический интерес («Жертвы Ялты», 1978). Следующие две книги были посвящены, может быть, самой загадочной и мифологической личности ХХ века И. Сталину. Переплетение мифа и реальности — вот что в первую очередь интересовало автора. Как твориться современный миф, какие последствия он оказывает на сознание людей, какое место миф и мифологизация занимают в современном историческом процессе или этот процесс также является плодом нашего коллективного мифотворчества? На эти и многие другие вопрося постарался ответить Н. Толстой в своих книгах «Полусумасшедший бог»(1978) и «Секретная война Сталина» (1981).

Затем Толстой переключился на историю собственного рода. Род, понятие наследственности, традиции, семьи в философском понимании, вопрос соединения жизни частной и исторического бытия человека, проблема участия конкретной личности в общественном движении и влияния тех или иных личностных особенностей на на характер этого движения — все это нашло свое воплощение в книге «Толстые»(1983). В этом произведении автор дает подробнейшую историю своего рода начиная с 1353 года и до наших дней.

На первый взгляд такая широта интересов внешне никак не связана с другой любимой темой Толстого, с темой кельтских сказаний. Но на самом деле между предшествующими книгами и книгой 1985 года, посвященной чародею Мерлину («Поиски Мерлина»), существуют глубочайшие связи. Воспринимая современную историю через призму мифологического мышления, интересуясь проблемой рода, давшего миру столько замечательных людей, сумевших повлиять на сознание всего человечества, принадлежа одновременно двум культурам — русской и английской, а точнее — кельтской, Н. Толстой словно на протяжении многих десятилетий вынашивал план создания некой грандиозной эпопеи, в которой смогли бы найти свое воплощение его взгляды на миф и историю и на место человека — художника, барда, певца, пророка в этом новом, созданном только самим человеком космосе, где верования и предрассудки, сомнения и заблуждения, истина и ложь теснейшим образом переплелись между собой и получили название некой новой объективной реальности. Идея, как и человек, создает свою собственную картину мира, проецируя на нее в основном особенности внутреннего космоса, а затем безоговорочно подчиняясь выдуманной объективности, со временем добровольно отказываясь от всего человеческого ради этой объективности, идея извечного уничтожающего противоречия, существующего между создателем и созданием — вот что, пожалуй легло в основу задуманной эпопеи. Впрочем, об окончательных выводах говорить пока не приходиться, так как из трех задуманных книг вышли в свет только первые две, но и они уже позволяют хотя бы в общих чертах уловить всю грандиозность постепенно воплощающегося замысла.