Арабская стенка - Геннадий Емельянов

Городская газета отозвалась на нерядовое событие заметкой, набранной петитом и под заголовком «Сюрприз в коробке», Гришу без малого полгода поздравляли знакомые и незнакомые; любовь несказанная, учительница химии Анна Ивановна, почему-то стала отдаляться, полная сдержанной иронии: ей шляпа не понравилась. Поползли вдруг слухи, что при таких козырных связях (с министрами на «ты!») Лютикова вскорости заберут в столицу для исполнения неких таинственных обязанностей или по линии разведки, или же по линии торговой инспекции. Страсти помалости улеглись, тема иссякла, но тут авиапочтой свалилась вторая картонная коробка, в которой были упакованы лаковые штиблеты сорок седьмого размера, пошитые грузинской артелью под названием «Черное море». Штиблеты пришлись по ноге и не было им сносу, потому что надевались они лишь по большим праздникам. Они и по сию пору целехоньки, если не считать трещин на сгибах, где слегка посыпался лак.

Подчеркнем сразу: Григорий Лютиков не был готов к роли городской знаменитости и общественного деятеля, но судьба, знаете ли, играет человеком. Молва сделала свое дело, и в один прекрасный вечер к старшине Лютикову, холостяку еще и студенту-заочнику первого курса, нагрянула делегация женщин, ведомая настырной старухой Микитиной, известной в околотке правдоискательницей. Женщины без обиняков заявили, что Гриша сейчас же должен одеться поприличнее и пойти в промтоварный магазин за номером семьдесят три («это напротив») и кое-кому в том магазине дать по мозгам, опираясь на свой непререкаемый авторитет. В упомянутом магазине, объяснила старуха Микитина, дают тюль и при попустительстве торгашей разные темные личности дефицит хватают чуть ли не тюками и выносят те тюки через заднюю дверь без застенчивости и не таясь. Григорий заикнулся было, что он, собственно, не имеет никакого официального статуса и может получить взашей, но делегация зароптала, а одна смешливая молодица достала из шкафа, осмелев, парадный шевиотовый костюм, нашла галстук «павлиний хвост», министерскую велюровую шляпу и велела одеваться.

— Мы отвернемся на минутку, — сказала молодица прижимая к губам кулачок.

Старшина, сопя, оделся и возглавил триумфальное шествие через улицу. Он слышал, как сзади ликующе говорили: «Григорий им начистит жабры, не на того напали!» Невинная эта надежда, как ни странно, придала старшине уверенность в правоте своих действий. К тому же среди женщин было немало вдов, чьи мужья легли на фронтах. Григорий в ту минуту подумал именно о вдовах, сердце его окатилось горячей волной, на скулах вспухли желваки.

В конторке магазина было тесно, там какие-то тихие личности, плоские и бестелесные, шелестели белым тюлем, мерили, считали деньги и складывали их кучкой на столике в углу. Командовала этой беззвучной мультипликацией солидных размеров женщина с ярким ртом и золотыми серьгами в ушах. Серьги напоминали монтажные гайки, и первое время Лютиков забыл, зачем сюда ворвался: он ждал, когда серьги порвут мочки и со стуком покатятся прочь. Но ничего такого не случилось, из-за спины женщины, стоявшей посреди комнаты, возник мордатый мужик в черном халате и спросил, паралично дергая щекой:

— Чего надо?

— Мне б директора?… — Старшина не имел еще понятия, как следует вести себя в подобных ситуациях, он старался на всякий случай быть взаимно вежливым, но и непреклонным, однако этот стиль сразу нарушил мужчина в черном халате, как позже выяснилось, заместитель директора, он начал теснить старшину к двери, дыхнув водочным перегаром.

— Прочь отседа! — Черный халат вобрал носом воздух с шумом, закрыв глаза, и наступил Григорию на ногу.

— Вы бы повежливее, приятель, эй!..

— Счас милицию позову.

— Зовите. Милиция будет кстати.

— Ты хто такой?

— Гражданин. Простой гражданин.

— Ну, и катись колбасой отседа, пока, значит, трамваи ходят!

— Вы проспитесь, уважаемый, мы тут без вас, пожалуй, разберемся.

Черный халат напирал, будто трактор. Закусывал он, видать, луком, накоротке, дух катился от него неприятный, и Григорий отступил, делегация, жаждущая справедливости, возроптала в том духе, что нечего тут с ним чикаться и что фронтовик Лютиков вроде бы не оправдывает надежд и вроде бы сробел перед наглостью. Пьяный заместитель вдруг замахнулся, намереваясь ударить старшину по скуле, и заскрежетал зубами. Перед глазами Лютикова замельтешили зеленые искры, кровь глухо покатилась в голову. При разбирательстве происшествия очевидцы засвидетельствовали следующее: супротивник старшины взлетел к потолку, точно надутый, и всей плоскостью спины рухнул на столик в углу. Ножки столика со всхлипом подкосились, и по конторке ртутью разбежалась денежная мелочь — серебро и медь.

Это случилось летом одна тысяча девятьсот пятьдесят третьего года на улице Центральной в промтоварном магазине за номером семьдесят три.

Глава 9

Аким Никифорович Бублик поболтал еще маленько с Борей Силкиным и дал понять, что в общем-то пора бы браться и за дела.

— Государство зря деньги не платит, правда ведь, Боря? — сказал Бублик, садясь за свой стол и закуривая сигарету. — И нам надо включаться в трудовой ритм, а?

— Пора, согласен. Но не согласен с вашим положением, будто государство не зря деньги платит. Многим оно и зря платит. К сожалению, конечно. Вот, скажем, вам, Аким Никифорович, убавь зарплату, вы же всем глотку перегрызете, вы обязательно кричать станете: «Это же несправедливо!»

— А ты не закричишь?

— Не закричу, у меня совесть есть.

— А у меня ее, значит, совсем нет?

— По-моему, так нет. Вы не сердитесь, ради бога, а слушайте, что я хочу сказать.

— И что ты хочешь сказать?

— Я чисто теоретически. Вот вы… это инженер, наверно, неважный, однако человек — деловой и при желании на своем, так сказать, поприще — по части снабжения — делали бы чудеса. У вас хватка, знание людей определенного круга и так далее. Но подавляющая часть вашей энергии попадает не в то русло, вы в основном на себя работаете. Не так ли?

— Может и так, но за инициативу, Боренька, у нас не платят, и к чему мне потеть лишнее? Прикажут — сделаю, не прикажут — еще лучше: делать не надо. Усек?

— Усек. Оно ведь как на вещи смотреть… Вы обязаны инициативу проявлять. И за инициативу, в том числе вам, деньги-то платят, это само собой разумеется.

— Мне платят за исполнение служебных обязанностей, а думают за меня другие, у кого головы посветлей и оклады повыше.

— А где же совесть? Значит, у вас совести нет?

— Катись-ко ты, парень, куда подальше! И книжки моей тебе не видать теперь, накось выкуси, — Бублик показал Силкину кукиш, совсем как в детстве, когда у него просил отначить половинку бутерброда с колбасой и маслом сын дворничихи Петька Маклаков, мокрогубый дохляк. Мать его пила запоем, и в доме было небогато жратвы. — Не получишь ты книжку!

— Хрен с ней, — ответил Боря совсем равнодушно и даже зевнул, прикрывая рот ладошкой. — Скучно с вами, Аким Никифорович.

— Зачем тогда ходишь сюда?

— Из любопытства.

— Какое еще любопытство? Зоопарк тебе здесь, что ли?

— Нечто вроде зоопарка.

— Дурак!

— Всего хорошего, Аким Никифорович, — Боря хохотнул и, качая головой с упреком, покинул кабинет, плотно прикрыл за собой дверь. Бублик осерчал не на шутку, поворошил, чтобы успокоиться, бумаги на столе, потом стал смотреть в окно. Трестовский двор был еще темен и пуст. Вдоль мостовой важно прогуливались голуби. Асфальт просыхал, высветливался, местами слегка задымленный парком. Ничего интересного в трестовском дворе не наблюдалось, и Аким Никифорович подался по кабинетам развеяться с видом деловой отрешенности. В кабинетах обсуждался в подробностях приезд чрезвычайной комиссии, по коридорам рысью бегали чиновники с канцелярскими папками наперевес, сновали красногубые секретарши. Повсюду стоял тревожный гул, хотя при ближайшем рассмотрении тревожиться было особенно не о чем: план квартала был выполнен, капитальные вложения освоены и так далее. К начальнику снабжения Бублик не заглянул намеренно: чего доброго, начальник, подвернись ему под горячую руку, мигом спроворит командировку в Омск за битумом и смазочными материалами, а в данный момент покидать город никак нельзя — ведь еще не куплена и не привезена домой арабская стенка. Мимо двери своего непосредственного шефа Бублик проскользнул чуть ли не на цыпочках, и у него даже слегка вспотела спина. В следующие минуты Аким Никифорович вдруг развил буйную деятельность, потому что его осенила одна важная мысль. Он без жалости бил себя ладошкой по лбу, восклицая со стоном: «И как это я раньше не додумался, дундук темный!» Только что ему в голову пришло соображение такого порядка: а почему бы не порадовать рыжего заместителя Зорина? Почему не пойти к нему тотчас же, вручить книжку «Женская сексопатология», которой так домогался Боря Силкин, и заодно прямо спросить, кому платить за арабскую стенку и откудова ее везти? Совсем ведь просто! Аким Никифорович представил свою квартиру с новой мебелью, пахнувшую грецким орехом, и сердце его томно покатилось вниз. Правда, жена Шурочка велела ждать развития событий и не высовываться, но как это говорят: «Жену слушай, но делай все наоборот». И правильно говорят!