Мой капитан - Жанна Раскита

– В этом я уверен, Анна Петровна, – сухо ответил капитан, – поэтому могилу навестить стоит, даже если отдать последние почести человеку, отдавшему свою жизнь из-за нас…

Мы наняли повозку, и болтливый кучер доставил нас на местное кладбище.

Через час леденящих душу поисков нужного нам надгробия, мы, наконец, обнаружили, то, что искали. Свежая могила с множеством цветов и венков. Я тяжело вздохнула. Что если в конечном итоге я приеду вот так, к очередной могиле? А папочка, где вы?

Начался дождь. Он скрыл мои слезы и испортил платье. Грязь облепила ботиночки, и утяжелила ноги. Я снова почувствовала себя бродяжкой.

Никакого послания, естественно на могиле не было. Мы постояли, задумчиво глядя на деревянный крест, и отправились обратно, к повозке.

Мужчины задумчиво молчали. Я смотрела в окно. Мимо проносился городок. То тут, то там что-то строилось. Из-за дождя недостроенные дома казались одинокими и брошенными. Я взглянула на своих мужчин. Что бы я делала без них? Что бы со мной стало?

О Фомине теперь можно было забыть с чистой совестью.

Я сжала руку Кирилла в немой благодарности. Это чувство к нему переполняло меня. Хотя я, конечно, понимала, что он заинтересован в поисках не меньше моего.

Ессенский оглянулся. Я вспомнила, что все еще сжимаю его руку. Бровь капитана вопросительно поползла вверх.

– Просто хотела вас поблагодарить… за то… что вы со мной…

Граф Михайлов, казалось, смутился. Должно быть, мое признание показалось ему, несколько, интимным.

– Ну что вы, Анна Петровна. Вам лучше меня известно, что для меня найти Петра Николаевича так же значимо, как и вам. А вот графу нижайший поклон. Он вызвался совершенно добровольно.

Михайлов смутился еще больше.

Возница остановил повозку у деревянного настила, что служил переходом через железнодорожные пути к нашему временному жилищу.

Ессенский помог мне выбраться из повозки, и пока мужчины рассчитывались с кучером, я направилась к дому.

Смеркалось. От темных туч, вечер приобретал зловещую темноту.

Моя одежда медленно пропитывалась влагой весеннего дождя.

Я перешла пути и остановилась в желтом свете фонаря, ожидая мужчин.

– Боткина? – послышалось со стороны кустов.

Я испуганно отпрыгнула в сторону.

В этот момент приблизился капитан с графом. Первый потянулся за оружием.

Из тени  кустарника  выбрался старик. Сухой и горбатый. Он ростом два доставал до моей груди. Зато главной его выдающейся чертой можно было смело назвать орлиный  нос. То, что он кавказец можно было не сомневаться. Старик являлся обладателем густых седых усов, и бороды. Его голову венчала размокшая от дождя кепка.

Дед вскинул сухой, кривой палец.

– Боткина, да?

– Да, – прошептала я. И тут же испугалась.

Старик шагнул ко мне вплотную и шепнул:

– Отец передал… – с этими словами он сжал мое запястье в своей сухой, но твердой руке, и вложил мне в ладонь клочок бумаги.

Я удивленно взглянула на старика, тот мне улыбнулся, и выпустил мою руку.

Разжала пальцы и взглянула на послание.

Кусок бумаги, кем-то неаккуратно смятый, изуродовал текста, но слава господу, буквы были различимы.

Я взглянула на старика. Его силуэт медленно удалялся в сумерках.

Ессенский подтолкнул меня к двери дома.

В квартире царила идиллия. Татьяна читала Мартынову стихи, а тот потягивал коньяк, играя своим кинжалом с граненой ручкой.

Я на ходу скинула мокрую накидку, и ботинки.

– Что-то нашли? – в один голос спросили Таня и Юра.

Я села на стул и развернула записку.

«Дорогие мои, я вынужден бежать. Меня нашли, Ипполита убили. Дагиров приведет вас ко мне. Он человек чести. Живет на конюшне у Купцовых. Я жду вас. Бульбин»

Мне показалось, что злой рок преследует меня. На каждую мою находку возникало десять вопросов, и ни одного ответа. Меня охватила усталость и чувство бессилия.

Присутствующие в комнате не сводили с меня глаз.

– Ну что? – спросила Татьяна.

– Ему снова пришлось бежать, – сказал я, – отец просит, что бы мы доверились некоему Дагирову…

– Кому? – вскинула брови сестра.

– Но это же опасно! – не сдержался граф.

– Завтра мы все выясним, – произнес капитан, пристально глядя мне в глаза, – Анна Петровна, можно вас на пару слов? Прошу простить нас, господа, – спохватился он, вспомнив о приличиях.

Я позволила вывести себя под локоток в соседнюю комнату.

– Вы позволите взглянуть на письмо?

Я безропотно протянула ему послание. Кирилл пробежался глазами по короткому тексту. Потом еще раз.

– Похоже, это писал и, правда, ваш отец, – наконец, сказал он.

Я приняла послание из его рук.

– Подозреваю, – продолжал Ессенский,  – что Дагиров это тот самый старик, что передал вам письмо.

– Возможно…

– Не теряйте надежду, Аня, – вдруг сказал он, – только она спасает в самых безвыходных ситуациях…

Мне вдруг показалось, что он видит меня насквозь, читает, как книгу.

– С чего вы взяли, что я потеряла надежду?

– У вас слишком грустные глаза.

Я смутилась и отвела взгляд.

– Печально осознавать свою зависимость и беспомощность…

– Отчего же… я всегда буду рядом, – с этими словами он сжал мои руки в своих.

Я взглянула на него. Меня одолевали сомнения. Он пытается лишить меня воли, все время, повторяя, что будет рядом? Или окончательно лишить сил? Чего он пытается добиться?

– И что же должны означать ваши слова, капитан?

Он склонился ко мне. Угрожающе близко. И самое ужасное, я почувствовала себя бесконечно счастливой. С Антоном такого никогда не было.

Когда капитан почти коснулся моих губ своими, в комнату ворвалась Татьяна. Я отшатнулась от Кирилла и покраснела. Он кивнул моей кузине, и покинул комнату.

Я подошла к окну, и прижала холодные ладони к пылающим щекам, все еще ощущая его дыхание на своих губах. Меня била мелкая дрожь, а в душе поселилось разочарование.

– Аня? – тихо позвала Татьяна.

Ее голос вернул меня к реальности.

– Что случилось, дорогая? – обернулась я, с приклеенной к губам, вежливой улыбкой.

– Ты же говорила, что любовные письма не от Ессенского!

– Да, верно. Капитан не писал мне любовных писем.

– Тогда почему вы целовались?

– Мы не целовались, – зачем-то оправдалась  я.

– Значит, все эти слухи – правда?

– Ты меня не слушаешь…

– Позор покрыл нашу семью, всю нашу семью, ты понимаешь?! И меня тоже!

– Дорогая, – как можно более сдержанно, начала я, – о каком позоре ты можешь говорить? Скажи спасибо, что у тебя есть дом и семья.  Поверь, когда тебя выкидывают из дома, как собачонку,  гоняют по всей стране, убивают близких тебе людей, о репутации и позоре думаешь в последнюю очередь. Потому что тебя и так искупали в грязи так, что головы не видно! – сдержанно не получилось, я перешла почти на крик, – Таня, вот скажи, будь ты на моем месте, как бы ты поступила?! Этот человек трижды спас мою жизнь, и сейчас помогает мне, как никто. Я ему очень благодарна, и не надо обвинять меня в том, чего я еще не сделала! Позволь мне жить своей жизнью, и поступать, так как я того захочу!

Таня удивленно смотрела на меня широко распахнутыми глазами.

– Но… мне… казалось, ты любишь… Антона, – протянула она.

– Боюсь, я