Данник Небельринга - Вера Камша

Рудольф Ротбарт шел сквозь воющее море, и оно расступалось пред ним, как расступились иные волны перед вождями зигов.

Заложники и данники древней клятвы, которых никто не спросил, которым никто не оставил выбора. Такие разные в жизни и смерти, в посмертии они стали одинаковыми. Ночь и волчьи шкуры стерли различия.

Красные шкуры, черные пасти, желтые глаза… Кто из них при жизни был кем? Кого любил, с кем сражался, о ком мечтал? Кто выстроил Залмецбург и взял Альтерфее? Кто отбросил орды Геримунтаса, швырнул на колени Филиппа Лоасского, возвел собор Святого Михаэля? Кто вынудил Рэму смириться и признать Миттельрайх неприкосновенным? Кто разбил в Витте сиреневые сады?

Шаг за шагом через прошлое Миттельрайха, на губах – ухмылка, в руках – фамильный клинок. «Никогда не оглядывайся», – говорил Готфрид Ротбарт, Готфрид Кремень. Здесь ли он? Здесь ли неистовая Кунигунда, перчатка которой стала причиной войны? А ее внук Иоганн, эту войну погасивший? Где его тезка Рудольф, давший приют печатнику Августу Платкхарду, полководец Отто, весельчак Губерт, покончивший с собой из-за несчастной любви принц Герхард?

Вольфганг продал не только себя, но и весь свой род… Понимал ли он сам, на что идет? Чего хотел? Защитить свою землю, создать великую державу – или ему была нужна власть? Просто власть ради власти? И что теперь делать ему, идущему сквозь свое будущее?

Латиняне могут выбирать между раем и адом, а у Ротбартов одна дорога – в Небельринг, а потом – в золу. Всем родом, всей стаей… Стоит ли Миттельрайх этого кошмара? Почему они цепляются за жизнь, за ТАКУЮ жизнь? Что помнят из человеческого прошлого, а что забыли? Что вспомнит он сам, когда очнется в Вольфзее? Что помнит Людвиг? Что помнит отец? Неужели, как и мать, жаждет крови внука? Вряд ли ты это узнаешь при жизни, Руди Ротбарт, а потом тебе будет все равно. Хватит! Ты почти пришел.

Волки не пытались остановить родича, но их было слишком много. Звери напирали друг на друга, и Руди пришлось сбавить шаг. Из церкви слышалось рычанье, возня и удары, словно там дрались собаки, но люди молчали, даже Мики. Неужели мертвы? Если да, придется решать – умирать ему или жить. Если Мики и Милика живы, выбора у него нет.

– Руди! – кричал Мики. – Руди!

Этого не могло быть, но это было. Руди был жив, и он был здесь. Деверь стоял на пороге, щуря глаза, в руке – кинжал, на черном сукне блестит цепь регента. Он ничего не делал и не говорил, но волки прекратили бой. Один, с окровавленной мордой, прихрамывая, подошел и встал рядом с братом.

– Руди, – выдохнула Милика, – это Людвиг.

Рука человека легла на голову зверя. Деверь что-то сказал Людвигу, и тот лег, положив морду на вытянутые лапы. Взгляд Рудольфа скользнул по освещенному алтарю, остановившись на прижавших уши волках.

– Вас призвали луной и вашими именами, – голос Рудольфа звучал устало и глухо, – уходите за теми, кто вас призвал.

Руди поднял тело статс-дамы и понес к выходу. Клаус захлопал глазами и бросился к Берте, но не поднял, а поволок за ноги. Что случилось дальше, Милика не видела: догорающие свечи сплелись в золотой венок, закачавшийся на серебряной волне, и все исчезло в горьком осеннем дыму.

В императорском парке жгли палую листву, а она носила под сердцем Мики. Плащ и тяжелое платье скрывали беременность, и Людвиг ничего не заметил. Он только-только вернулся с лоасской границы и отыскал жену среди рыжих кленов и отцветших роз. Милика не ждала его так скоро, от радости у нее подкосились ноги, муж ее подхватил и засмеялся.

А потом они брели, держась за руки, среди задумчивых статуй, в воздухе тихо кружились листья, а над горизонтом поднималось облако, похожее на однорогого оленя…

– О чем ты думаешь? – спросил Людвиг, и она ответила:

– О нашем сыне.

– Что ты сказала? – Император остановился и притянул ее к себе.

– Я сказала, – прошептала Милика, – что жду ребенка.

– Как это вышло? – Он был бледен как полотно. – Во имя Господа, как?

– Как у всех. – Милика встала на цыпочки и поцеловала мужа в губы. – Ты слишком доверял лекарям, но иногда снадобья бессильны.

– Абентман ответит за свою глупость!

– Он не виноват. – Милика лукаво улыбнулась. – Ни одно снадобье не подействует, если его вылить.

– Так ты, – он задохнулся, – ты меня обманула! Господи, как ты могла…

– Людвиг! – Почему он побледнел? – Я рожу тебе сына, у тебя будет наследник, и твоя мать нас простит.

– Так ты это сделала из-за нее? Что она тебе сказала?!

– Ничего. – Она прижалась к нему. – Ее величество со мной не разговаривает. Людвиг, ты не понимаешь… Ты уехал, тебя не было, но ты остался со мной, во мне…

Он молча смотрел на нее, и ей вдруг стало страшно, как тогда, в лунном саду.

– Ты сердишься? Прости, пожалуйста! Прости меня, но я так хотела сына… Я это сделала из-за тебя, как… Как и все.

– Маленькая, что ты? Конечно же, я счастлив. Просто все так неожиданно. Ты же больна…

– Я здорова. Ты больше не сердишься?

– Я? На тебя? Какая же ты глупышка! Когда он родится?

– В январе.

– Мы назовем его Михаэлем. В честь отца… а крестным будет Руди. Ты ведь его любишь?

– О да, – покачнувшийся было мир вновь вернулся на место, – ведь он так похож на тебя.

– Руди сильнее, – Людвиг говорил словно сам с собой, – да, он сильнее, и он сможет.

– Что сможет?

– То, что не могу я, – он на миг задумался и вдруг улыбнулся, – или не хочу. Например, выиграть войну. Ведь ты же не захочешь, чтобы я весной воевал? Смотри, какое облако, совсем как рыба.

Рыба? Но облако походило на оленя…

– Что с мамой? – Голос еще не рожденного сына ворвался в дворцовый парк, и счастье растаяло вместе с небесной рыбой.

– Все хорошо, она приходит в себя…

Как трудно открыть глаза и поднять голову. Как трудно просыпаться, возвращаться в боль, в холод, в одиночество.

– Милика, во имя дьявола, почему тебе не сиделось в Хеллетале? – Рудольф, он и в самом деле пришел. А она почти решила, что это сон.

– Я хотела поговорить с тобой о твоей… о твоей…

– Это я виноват, – признался Клаус, – мы боялись за тебя. Эти твои поездки…

– Куда моим поездкам до ваших, – ухмыльнулся Руди. Он всегда ухмылялся, всегда спорил и никогда ни о чем не говорил всерьез. Людвиг был другим, он не смеялся над тем, над чем смеяться нельзя. Людвиг! Где он?!