Игра в кино (сборник) - Эдуард Тополь

Кичин понял своего старпома. По морскому закону, судно, оставленное командой, принадлежит тому, кто его нашел. Кичин связался с капитаном индонезийского судна и выяснил, что в четвертом трюме «Требинье» самовозгорелся хлопок, а в остальных трюмах, не тронутых пожаром, находятся медицинское оборудование и медикаменты на миллион долларов. Тогда Кичин собрал свою команду и сказал примерно следующее: «Мы можем бросить „Требинье“ и уйти дальше своим курсом. Но посмотрите, какой это красавец! Его сделали люди, они вложили в него свой труд и душу. Конечно, хлопок, который горит в одном из его трюмов, погасить нельзя, это все знают, поэтому команда бросила судно и ушла. Но если зацепить „Требинье“ буксирным тросом, отбуксировать в Танжер и там портальными кранами разгрузить горящий трюм, выбросить тюки горящего хлопка в море? А?»

Команда поддержала капитана — им всем нравился этот новенький красавец «Требинье». По приказу Кичина старпом спустил на мачте «Требинье» югославский флаг и поднял свой, советский. Но это было не самое трудное. Куда труднее было в штормовом океане взять на буксир гигантский двухсоттонный сухогруз. В тот момент, когда им все же удалось зацепить «Требинье» буксирным тросом, очередной штормовой вал вознес «Требинье» над «Мытищами», и нейлоновый трос лопнул, как гитарная струна. Однако на втором, запасном, тросе они все же умудрились протащить «Требинье» до Тулеара. И всю дорогу, пока они шли в этой опасной связке через штормящий Индийский океан, начальник Одесского пароходства Петр Данченко решал с Министерством морского флота, нужно или не нужно спасать «Требинье». С одной стороны, такое судно, да еще с ценным медицинским грузом, конечно, стоит миллионы долларов, а с другой стороны, северные вьетнамцы, воюющие с Америкой, ждут оружие…

Но, по-видимому, кроме Кичина, оружие вьетнамцам везло еще не одно судно. Поэтому в тот же день, 5 октября 1967 года, «Правда» на своей первой странице расписала подвиг одесских моряков:

«…Подлинно героические усилия потребовались для того, чтобы в бушующем океане взять „Требинье“ на буксир. И сегодня в Индийском океане грохочет шторм, а экипаж сухогруза „Мытищи“, преодолевая все трудности, твердо держит курс на Мадагаскар, где в порту Тулеар завершит буксировку спасенного им югославского корабля».

Но в Тулеар Кичина не впустили. Точнее, не впустили горящий «Требинье» — портовые власти резонно решили не рисковать, ведь мало ли что может случиться, а вдруг этот «Требинье» вообще взорвется?

Кичин не отступил. Стоя на рейде Тулеара вместе с «Требинье», он подрядил сотню местных грузчиков выполнить работу портовых кранов, то есть вручную выгрузить тюки с горящим хлопком из трюма «Требинье».

И вот сотня лодчонок с дешевыми черными грузчиками пристает к «Требинье», и подъемный кран открывает запертые и раскаленные чуть ли не докрасна створки трюмного люка. И — пушечный сполох оглушает тулеарскую бухту. Запертый в стальном трюме и тюках спрессованного хлопка огонь получает, едва трюм приоткрылся, животворную дозу кислорода и буквально взрывается над судном мощным выбросом огня, дыма и пепла. Вся орава черных грузчиков разом сиганула с корабля в море и что есть духу помчалась на своих лодчонках к берегу, прочь от этого горящего ада!

Через пару часов, когда белый пепел горящего хлопка осел на зеленые морские волны, а языки пламени пали ниже уровня палубы «Требинье», команда «Мытищ» заменила сбежавших черных грузчиков. И сорок — сорок! — дней и ночей они своими руками выгребали из трюма эти тюки с горящим хлопком и выбрасывали их за борт. И если команда вела эту работу посменно, то капитан, понимая, какому риску он подвергает своих людей, все эти дни и ночи был на вахте. Через сорок дней он послал в Одессу радиограмму: «Спасательные работы закончены. Прошу прислать буксирное судно для буксировки „Требинье“ в Одессу. Также прошу разрешить потратить от 4 до 5 тысяч долларов на награждение ценными подарками моряков, проявивших героизм при спасении ценного судна и его груза. Кичин».

Ответ Родины гласил: «Для буксировки „Требинье“ отправлено буксирное судно „Адлер“. Тратить валюту на закупку подарков для команды „Мытищ“ не разрешаю. Моряки, отличившиеся при спасении „Требинье“, получат по прибытии в Одессу почетные грамоты и другие награды. Данченко».

Но Кичин нашел выход из положения: отправил в Одессу эрдэ о том, что при буксировке «Требинье» лопнули два троса, и получил от Данченко разрешение купить взамен два новых стоимостью по пять тысяч долларов каждый. На самом деле, как вы помните, лопнул только один трос, и боцман «Мытищ» купил в Тулеаре один новый трос, а на остальные пять тысяч долларов — магнитофоны, часы, фотоаппараты и прочие подарки для своей команды. И Кичин, произведя торжественное награждение героев, двинулся во Вьетнам. Но уже — в инвалидном кресле. Потому что после сорока дней чудовищного напряжения и бессонницы его разбил паралич — отнялись обе ноги, правая рука и речь. Моряки выносили его из каюты на руках и так, на руках, поднимали на капитанский мостик, где он, сидя в кресле, писал свои команды единственной «живой» — левой — рукой. Таким вот способом он привел «Мытищи» в Ханой и поставил под разгрузку. Здесь вьетнамцы, увидев состояние русского капитана, тут же увезли его в джунгли, в подземный госпиталь, недостижимый для американских бомбежек. И там, с помощью иглоукалывания и каких-то своих секретных мазей, растираний и лекарств, вернули к жизни и его ноги, и правую руку, и даже речь!

Но когда прославленные «Правдой» капитан и его команда вернулись в Одессу, произошел новый инцидент. В Одессе Кичин позволил себе немыслимую дерзость: стоя на рейде и ожидая разрешения войти в порт, он отказался заплатить ритуальный оброк гэбэшникам, которые прибыли на судно для рутинной проверки его на «провоз недозволенных грузов», а именно — джинсов, дубленок и прочей заморской мануфактуры, которую все моряки везли в те годы домой из загранки на продажу и для прокорма своих семей.

Это было неслыханно! Негласный многолетний закон обязывал всех без исключения моряков — от кока до капитана! — отстегивать гэбэшникам либо деньгами, либо вещами. Ведь от этих гэбэшников — и только от них одних! — зависело получение заграничной визы, то есть допуск к заграничным плаваниям. А Кичин заявил, что его команда никаких оброков платить не будет!

Весь мир знает о крейсере «Потемкин», команда которого подняла восстание, когда в судовом котле обнаружила червивое мясо.

Весь мир знает о безумном поступке капитана Саблина, который в знак протеста против деспотизма руководства Балтийского военно-морского флота повел свой крейсер из Ленинграда в Швецию.

Но никто не знает о дерзости капитана Кичина, который никуда не увел свое судно, ни в какие Швеции, а, наоборот, пришел в родную Одессу и, стоя на рейде, на виду всего города и всех жен и детей, встречавших моряков его судна, объявил: мы не платим КГБ никаких оброков!

Через два часа к борту «Мытищ» пристал таможенный катер, два офицера Одесского КГБ в полной парадной форме церемонным шагом поднялись на борт, взошли на капитанский мостик и громко, так, чтобы слышала вся команда, сказали:

— Капитан Кичин, вы арестованы! Сдайте капитанский кортик и следуйте за нами!

Конечно, об этом не написала «Правда» — ни тогда, ни после. Дальнейшую одиссею капитана Кичина — девять месяцев в одиночке следственной тюрьмы Одесского КГБ, исключение из партии, лишение капитанского звания и прочие, почти как в «Графе Монте-Кристо», подробности — желающие могут прочесть в моем очерке «КГБ и море». А мы остановимся здесь, потому что здесь — или даже еще раньше! — остановилась тогда для меня формальная фабула моего будущего «морского» сценария. Хотя я и тогда понимал, и сейчас не отрицаю, что на самом деле с этого только и должен был начинаться настоящий фильм — с ареста капитана, отказавшегося платить дань КГБ! Но в те годы о таком фильме нельзя было и мечтать. Правда, я и Гена Бочаров, спецкор «Комсомольской правды», написали в «Комсомолку» газетный очерк о мытарствах Кичина в гэбэшных камерах, «мудро» заменив всюду слово «КГБ» на «следственные органы», но бдительный цензор нас тут же разоблачил и зарубил статью. Нет, ни о каком фильме, посвященном противостоянию героического капитана «следственным органам», не могло быть и речи, но после знакомства с Кичиным я уже заболел его историей и выбрал в ней другой, «легальный» конфликт: а имел ли право капитан рисковать собой и своими людьми ради куска железа под названием «Требинье» — пусть даже великолепного куска, стоившего миллионы долларов? Тогда, в те годы «великих» комсомольских строек и розового комсомольского романтизма, это был хороший вопрос. Проблема моральной ответственности руководителя, бросающего людей в огонь ради спасения уже необитаемого корабля, или посылающего в космос Гагарина в консервной банке ради приоритета советской космической науки, или отправляющего ради открытия очередной «алмазной трубки» крошечную группу геологов в якутскую тайгу без всякой авиаподдержки, то есть почти на верную смерть, — это было тогда и интересно, и актуально. Где кончается трезвый расчет и начинается авантюра? Кто определяет уровень риска? Кто решает, ради чего можно в мирное время рисковать жизнью подчиненных (и даже своей собственной) и ради чего уже нельзя? Ради алмазов — можно? Ради железа — можно? А ради престижа Отечества? А ради выполнения госплана, соцобязательств?