Сумеречные врата - Пола Вольски

Ренилл, потеряв терпение, резко спросил:

— Чего ты от меня хочешь, умури?

— Только чтобы ты оставался таким, как был — с открытым сердцем, гибким умом, полным надежды духом, алчущим знания. Ты был самым многообещающим из моих учеников. Жаль, что ты не проник дальше Галереи Водопада, прежде чем покинуть Дворец.

— Твой Дворец — не единственный в мире, умури.

— Воистину так. Ты многому научился в своей вонарской школе. Научился быть настоящим Высокочтимым. И забыл все остальное.

— Мои соотечественники едва ли с тобой согласятся. Я не более «настоящий Высокочтимый», чем настоящий авескиец или настоящий ученый.

— Это твое решение… или нерешительность.

— Может быть и так. Надеюсь, ты одобришь хотя бы мое последнее решение.

— А именно?

— Узнать все, что известно тебе о ВайПрадхах. Я затем и приехал в Бевиаретту.

— А, ищущая душа, столь редкая среди вонарцев. — Зилур не скрывал простодушной радости. — Ты на краю духовного обращения?

— Я на краю мошенничества. Я намерен проникнуть в ДжиПайндру под видом пилигрима.

— Шпионить?

— Это называется именно так.

— Какая смелость во имя Вонара. Какая самоотверженность! Несомненно, твои соотечественники оценят ее по достоинству.

— Несомненно. Умури, я ищу твоих знаний.

— Ты отверг их много лет назад.

— Мне нужна твоя помощь.

— Почему я должен помогать тебе?

— По очень простой причине — потому что ВайПрадхи гораздо хуже Вонара. Ты упрекаешь меня за вонарский запрет на твое учение — и правильно делаешь. Но это местное ограничение, и оно продержится недолго. А если Верные Аону-отцу добьются власти, как, хотел бы я знать, они отнесутся к взыскующим знания во Дворце Света? К тем, чей разум и сердце не способны принять безграничной покорности, воплощенной в символе уштры?

— Бесспорно, Сыны — кровожадные варвары. Вонарцы — такие же варвары, только другого рода.

— Совсем другого рода. Умури, страна, допустившая к власти жестоких фанатиков, подобных ВайПрадхам, опозорит себя в глазах мира.

— Хоть это ты успел открыть во Втором Преддверии, прежде чем навсегда покинуть Дворец.

— Зилур, ты должен мне помочь. Твои убеждения обязывают тебя к этому.

— Ты так уверен? Напрасно. Ну хорошо. Что ты хочешь узнать?

— Научи меня всему, что знаешь о ВайПрадхах — так, чтобы я мог сойти за одного их них.

— Это дело не одного часа.

— А сколько потребуется?

— По крайней мере несколько дней.

— На это времени не жалко.

— Очень хорошо. Посмотрим, не отупел ли ты с годами. И не сказался ли избыток вонарского духа на гибкости ума, как он сказывается на гибкости языка и позвоночника. — Только теперь Зилур перешел на кандерулезский. — Начнем с Великого Гимна, известного каждому из Верных Сынов Аона-отца. Нет, не усаживайся здесь. Выйди на солнце. Сними шляпу.

— Хорошая мысль. Моя кожа…

— Бледновата, Высокочтимый. Не стоит приближаться к ДжиПайндру с лицом, напоминающим крынку молока.

Следующие четыре дня он провел с Зилуром, только раз зайдя в дом дяди, чтобы захватить свой багаж и немного ламповой сажи. За это время он узнал многое об обычаях и верованиях ВайПрадхов, иногда столь фантастических, что это граничило с безумием. Что оказалось, может быть, еще важнее, он освежил чутье — когда-то превосходное — к тонкостям авескийского языка и поведения. Конечно, в шпильке, отпущенной Зилуром по поводу «деревянной» осанки и речи, было некоторое преувеличение, но он и в самом деле потерял за эти годы что-то неосязаемое, но существенное. Теперь это вернулось. Он был настроен на авескийский лад, и даже думал по-кандерулезски.

Четыре дня Ренилл просидел без шляпы на солнцепеке, и его кожа почти сравнялась цветом с кожей учителя, который завел обыкновение язвительно именовать его «Сыном». Ламповая сажа позволила добиться нужного цвета волос, бровей и ресниц, и, глядя в зеркальце для бритья, Ренилл сам себе удивился — лицо, смотревшее на него, несомненно, принадлежало уроженцу Северной Авескии.

На рассвете пятого дня наступило время уезжать, потому что он усвоил все, что знал о ВайПрадхах его учитель. Прохладным серым утром Ренилл во Чаумелль — смуглый, черноволосый, в свободной тунике, стоял в дверях прибрежной хижины, прощаясь с хозяином. Ему и в голову не пришло пожать учителю руку — Ренилл поклонился старику по-авескийски.

— Умури, я благодарю тебя.

— Ученик, я рад заметить, что Рен, которого я знавал когда-то, еще жив. Вот дар для него. — Зилур извлек из глубин своего залатанного одеяния маленький плетенный из бечевы мешочек.

Удивленный Ренилл принял подарок, открыл мешочек и вытряхнул содержимое на ладонь. В его руке оказался ажурный круглый предмет, сотканный из переплетения бесчисленных волосков — и тем не менее твердый и удивительно прочный. Ренилл легонько сжал шар — кружевная ткань нисколько не прогнулась под его пальцами.

— Сжимай что есть силы, ученик, — посоветовал Зилур.

— Умури, но ведь я его сломаю.

— Только не в этой вселенной.

Ренилл повиновался. Кажущиеся хрупкими нити сопротивлялись его усилию. Он сжал сильнее — с тем же успехом.

— Что это? — спросил он.

— Истинная плоть Ирруле, Страны Богов. Так уверял на краю своей будущей могилы волшебник, от которого я получил его сорок лет назад. «Застывший пузырь эфира, — сказал он, — сотворенный великим разумом Абхиадеша.»

— И он расстался с таким сокровищем?

— За малую цену и по одной-единственной причине. Он оказался неспособен выжать из этой вещи самого малого чуда. Постоянные неудачи утомили его дух, и он мечтал только избавиться от вечного позора. Более сорока лет сей предмет пребывает в спячке. Никто еще не разгадал его тайны, и все же я убежден, что артефакт подлинный. Теперь он переходит к тебе.

— Умури, я тоже в недоумении…

— Ничего. Сохрани его и показывай по чаще. Простое обладание материей Ирруле сильно поднимет тебя в глазах Сынов. Если они не убьют тебя на месте, то сочтут благословенным.

— Да окажусь я достойным твоего дара. Зилур, щедрейший из мудрых, прощай. — Ренилл снова низко поклонился, затем повернулся и зашагал по берегу к пристани Бевиаретты, где ожидала лодка, готовая отнести его вниз по течению Золотой Мандиджуур назад, к ЗуЛайсе и ДжиПайндру, Крепости Богов.

3

День, когда он вернулся в ЗуЛайсу, был еще более жарким и пыльным, чем обычно в это время года. Солнце прожигало насквозь мутную желтую мглу, а к лицу липли наполнявшие воздух горячие песчинки. Выбравшись из поезда на Центральном Вокзале, Ренилл сразу же опустил на лицо вуаль от пыли, а открытые участки кожи мгновенно покрылись темным налетом. Глаза жгло. Ничего, он давно свыкся с этими мелкими неудобствами, они только делали достоверней его маскарад.