Debating Worlds. Contested Narratives of Global Modernity and World Order - Daniel Deudney

смог привлечь новых поклонников из разных стран. Задолго до того, как СССР приступил к реализации своего первого пятилетнего плана, американский писатель Линкольн Стеффенс уже утверждал (в 1919 году), что он видел будущее и "оно работает". Спустя несколько лет, когда капитализм переживал, по мнению многих, свои предсмертные муки, насколько легче было потерянному поколению искать ответы в новой социалистической утопии. Как выразился в то время один из наиболее талантливых пропагандистов СССР, в то время как "тело" американского капитализма пожирал "неизлечимый рак, который в конце концов его уничтожит", рабочие в России брали свою судьбу в свои руки.

Если для одних писателей и журналистов Советский Союз представлял будущее, а капитализм - прошлое, то для других поддержка СССР, возможно, имела меньше отношения к картинам счастливых рабочих и еще более счастливых колхозников и больше - к международной ситуации. Приход Гитлера к власти и угроза, которую новая нацистская Германия представляла для своих соседей (не говоря уже о тысячах ее еврейских граждан), возможно, мало волновали тех правых, которые предпочитали Гитлера Сталину. Однако это заставило многих людей на Западе рассматривать Советский Союз в более благоприятном свете. Более того, по мере усиления угрозы нацизма все больше казалось, что СССР - единственное государство, стоящее на пути Германии. Советские пропагандисты также не медлили с попытками использовать новую глобальную конъюнктуру в своих интересах. Действительно, некоторое время казалось, что Советская Россия - главная, возможно, единственная европейская страна, готовая противостоять Гитлеру. Так, пока британский премьер-министр Невилл Чемберлен обсуждал с Гитлером, как порезать Чехословакию в 1938 году, Москва пыталась создать народный фронт с единомышленниками-антифашистами; и пока демократические страны сохраняли приверженность политике невмешательства и нейтралитета во время гражданской войны в Испании - пока легион "Кондор" Люфтваффе и итальянская Aviazione Legionaria занимались разрушением древнего баскского города в Испании, - советская Россия не была готова противостоять Гитлеру. В конечном итоге, такие жесты смогли спасти Испанию не больше, чем идея коллективной безопасности смогла помешать Гитлеру. Действительно, сама идея в конце концов рухнула под тяжестью собственных противоречий - ни одно западное государство не было готово вступить в союз с державой, чье официальное мировоззрение было основано на марксизме, а СССР (вечно подозрительный к намерениям Запада) к 1939 году решил нейтрализовать нацистскую угрозу путем заключения противоречивого пакта с Германией. Оправданный в классически ленинских терминах использования "противоречий внутри империалистического лагеря", этот шаг, возможно, имел краткосрочное преимущество в виде сдерживания нацистской угрозы. Однако за это пришлось заплатить очень высокую цену с точки зрения собственного престижа. В итоге стратегия не сработала, и в июне 1941 года "империалистическая" держава, с которой она фактически была в союзе почти два года, в конце концов обратилась против нее в войне, которая быстро превратилась в самую варварскую в истории.

 

От мировой войны до холодной войны

 

Как мы показали, каждый поворот в советской политике вплоть до катастрофического нацистско-советского пакта неизменно должен был быть оправдан (и был оправдан) в официальных идеологических терминах. В этом Маркс и Энгельс были мало полезны. Гораздо важнее был Ленин и то, что после 1924 года стало официально называться "ленинизмом". Ленин, конечно, никогда не использовал этот термин, и ряд более критически настроенных деятелей Коммунистической партии (когда еще можно было поднимать такие вопросы) не только задавались вопросом, что означает "ленинизм", но и были поражены тем, что один из наименее теоретически подкованных членов большевистского руководства присвоил себе мантию единственного истинного толкователя Ленина. Но что именно? Ответ был ясен, по крайней мере, для Сталина, который впервые изложил новый оперативный код в 1924 году в серии лекций, прочитанных в Свердловском университете. Сталин, конечно, не был стилистом. Однако в своей не слишком блестящей прозе он подчеркивал, что ленинизм - это не просто марксизм, примененный к российским условиям, а скорее высшая форма марксизма, появившаяся в эпоху, которую Сталин называл эпохой империализма, войны и "пролетарской революции", первая из которых произошла в СССР в 1917 году.

Как отмечал Ленин, тот факт, что революция вообще выжила, в значительной степени объяснялся неспособностью капиталистов объединиться. Несмотря на это, цель западных лидеров - будь то консерваторы, такие как Черчилль, или либералы, такие как Вильсон - оставалась неизменной: разрушение советской системы. Демократические страны стремились сделать это после 1918 года, а теперь, спустя годы после ухода Ленина со сцены, это то, что нацистская Германия пыталась сделать еще раз в ходе того, что СССР стал называть (и до сих пор называет) "Великой Отечественной войной". Однако СССР не только выстоял в обоих случаях, но и к 1945 году стал одной из двух великих держав мира. Победа, в свою очередь, не только оправдала жесткие меры, принятые в 1930-е годы; возможно, что еще важнее, она лишь подтвердила то, что многие из многочисленных друзей Советского Союза утверждали на протяжении многих лет: планирование действительно работает. Советские пропагандисты также не стеснялись проводить сравнение между событиями Первой мировой войны, когда дореволюционная Россия потерпела полное поражение от Германии, и Второй мировой войны, когда Советский Союз одержал победу над еще более грозным противником. "Дух великого Ленина" и вдохновенное политическое руководство Сталина, возможно, вывели страну на путь победы, как заявляла советская пропаганда того времени. Но именно новый социалистический строй, как ничто другое, сделал победу возможной. Как сказал Сталин в своей речи в 1946 году, "война была чем-то вроде экзамена", который наш новый "советский общественный строй" не только "выдержал". Она также доказала, что наша социалистическая система была "лучшей формой организации общества, чем любая несоветская социальная система".

Этот урок не остался незамеченным и для остального мира, где социалистическое планирование (хотя и не советская политика), казалось, привлекало многие развитые страны, выходящие из войны, а также новые элиты, которые вскоре должны были привести свои страны к независимости от колониального правления. Ряд классических либеральных писателей были явно обеспокоены этой опасной, по их мнению, тенденцией. Действительно, один из них - Хайек - даже написал чрезвычайно влиятельную полемическую статью, в которой предупреждал, что мир находится на пути к новой форме "крепостного права", синонимичной, по его мнению, не только СССР как таковому (который Хайек старательно избегал упоминать), но и более общему переходу от либеральной идеи политической и экономической свободы к обществу, организованному вокруг "централизованной экономической деятельности". При поддержке за пределами СССР тех, кого Хайек любил называть "тоталитаристами в нашей среде" (к которым, по стечению обстоятельств, относился и Э. Х. Карр), будущее, заключал он, выглядит угрожающим. Какая из двух конфликтующих идей