Записки церковного сторожа - Алексей Николаевич Котов

Девушка набирала воду в грязный и мятый пластиковый бачок, я старался не смотреть в ее сторону, но все-таки краем глаза рассматривал ее. В ее фигуре – довольно высокой и чуть нескладной – было что-то беззащитное и по-детски угловатое. Это был выросший ребенок, в сущности, еще подросток, вытянувшийся росток. Но теперь этот росток живет не в центре ухоженного сада, а где-то на его окраине, там, где жгут обрубленные ветки, где садовник не разбивает тяпкой ссохшиеся комья земли и где деревья пьют только дождевую воду.

Сначала «Скрипачка» довольно неумело пыталась вымыть грязный бачок. Он то и дело выскальзывал из ее неловких рук, а потом у бачка оторвалась изношенная ручка. Девушка уносила бачок, прижимая его к груди, и смотрела только себе под ноги. Она чувствовала на себе чужие взгляды, но ни в первый раз, ни потом, никогда не краснела и не волновалась, а просто не отвечала на рассматривание.

Именно поэтому, увидев ее первый раз, я назвал ее не «Скрипачкой», а «Девушкой в футляре». Я довольно быстро забыл бы о ее существовании – мало ли какие люди собираются на «стойбище»? – но той ночью меня разбудили пьяные крики бомжей. Я долго лежал с открытыми глазами и вдруг понял, что пытаюсь расслышать в общем хоре пьяных голосов ее голос. Но был слышен только один женский, явно пропитой дискант, и, скорее всего, он принадлежал немолодой даме. Тогда я и дал девушке второе имя – «Скрипачка». Даже если она что-то и говорила там, ее тихий, мелодичный голос вряд ли был бы слышен в общем оре голосов.

Я мучительно долго вспоминал ее нескладную фигуру, опущенные глаза и худое лицо. Сколько ей было лет?.. Вряд ли больше двадцати пяти. Откуда появилась она там, в «бомжатнике», и зачем?..

Это была жалость. Обыкновенная, туповатая и почти животная жалость. Примерно такое же чувство человек испытывает к брошенному котенку, щенку или подраненной птице. Мои размышления (уже после того, как бомжи успокоились, и наступила тишина) привели меня к мысли написать рассказ о «Скрипачке». Вырисовывалась довольно любопытная тема: молодая девушка попала в компанию бомжей. Это был острая и, я бы даже сказал, душещипательная тема для писательского исследования.

Я долго ворочался с боку на бок и так и уснул в «обнимку» с этой идеей, которая, кажется, тогда заканчивалась тем, что «Скрипачка» стояла на коленях в церкви возле иконы и тихо плакала… А я – автор этого опуса – в это время уже громко храпел. Ни капли не сомневаюсь в последнем, потому что Наташка как-то раз сказала мне, что чем худшую по смыслу идею я обдумываю перед сном, тем громче храплю ночью. Моя жена неплохо научилась разбираться в творческих задумках своего мужа. С другой стороны, я мало и тревожно сплю, когда идея рассказа не придумана, а рождена, рано встаю и вообще стараюсь, как можно меньше попадаться жене на глаза.

– Когда тебе везет, ты маскируешься, как хамелеон, – однажды заключила Наташка. Она скорчила страдательную гримаску и запричитала:– Ой, лишь бы меня не трогали. Ой, мне работать нада-а-а. Ой, отстаньте вы все от меня!..

На следующее утро я едва не проспал. Но встал бодрым и готовым к работе. Уже дома, через пару часов после возвращения из церкви, я написал три страницы, и (была суббота) прочитал их жене.

Наташка вдруг помрачнела. Она взглянула на меня, словно видела впервые и сухо сказала, кивнув на отпечатанные на принтере листы:

– Сожги эту чушь.

Я удивился и обиделся. Я начал написать рассказ о том, как духовность поднимает человека из грязи и…

– А духовность это кто? – недобро усмехнулась Наташка. – Ты, что ли?.. Мысленно выжимаешь пятитонную духовную штангу, спортсмен?

Мне стало стыдно только потом, следующим вечером, когда «Скрипачка» снова пришла за водой. Наверное, я все-таки покраснел и, с каким-то особенным, болезненным интересом, снова принялся рассматривать ее. Худая и нескладная девушка в грязной одежде… Мало ли таких сейчас? Но тогда почему мне так неловко перед ней?

«Скрипачка» только еще хотела задать свой вопрос, можно ли взять воды, только на секунду подняла свои глаза, но я тут же испугался, что она заметит мой стыд, и торопливо махнул рукой в сторону крана:

– Бери-бери!..

Пока «Скрипачка» стояла возле крана, я понял еще одну простую вещь: я ничем не могу помочь ей. Например, у меня в кармане лежали пятьдесят рублей, но даже под угрозой расстрела, я не протянул бы ей эти деньги. Впрочем, деньги – ладно, я знал, что в колокольне лежат два десятка чистых пластиковых бачков, но даже это крохотное благодеяние оказалось мне не по плечу.

Почему так?.. Ответ, который я тогда нашел, был довольно простым: потому что, чтобы я ни попытался дать «Скрипачке» это стало бы ее унижением. Мое мелкое подаяние без ее просьбы ставило на ней клеймо – «бомж». Между нами было только одна реальность – пустота. Эта пустота спасла и ограждала «Скрипачку» от всего остального мира и попытка перейти через эту невидимую грань или, хотя бы, протянуть сквозь нее руку, – на, возьми! – казалось чем-то надуманным, а, главное, жестоким.

Я удивлялся собственному бессилию, клял себя за него, и смог поднять глаза только когда «Скрипачка» шла к воротам с полным бачком.

Мелькнула мысль: рассказ о ней написать хотел… Ах, гадина! «Человеку нужен человек». Но разве так литературно-виртуально – теоретически – нужен? Ты еще добавил, мол, человеку человека мало. О Боге хотел сказать?.. Но отшатнулся Бог от твоего бессилия.

… Я взял шланг и ушел в самый дальний конец двора, за киоск, поливать цветы. Пустота в душе редела, но я почему-то часто, как обиженный ребенок, всхлипывал носом.

Скоро я заметил, что цветы, которые я бездумно поливаю из шланга, почти засохли. К ним долго и никто, в том числе и я, не подходил, о них просто забыли. Теперь, когда густые капли бодро и мягко стегали по иссушенным лепесткам и листьям, они вдруг заблестели, и в этом блеске была сама жизнь.

«Заждались…»

Я подумал, что если бы не «Скрипачка», я бы не пришел сюда и сегодня, и цветы – уже неделю стояла сильная жара – наверняка завяли.

Я поливал цветы долго, словно решил вернуть им весь запас влаги, которого их лишали. Настроение постепенно уравнивалось и чем ниже опускалось солнце, тем увереннее я себя чувствовал.

Я забыл «Скрипачку». Я заставил себя забыть