В футбольном зазеркалье - Николай Кузьмин

Его подняли, оторвали с поля, он ничего не соображал. Кто-то поддерживал за спину, нос больно утирали и совали ватку с едким отрезвляющим нашатырем. «Гол! Штука!.. Скачок! Горбыль!..» —ревело и неслось со всех сторон, и это грохочущее ликование помогло ему острей нашатыря. Он поглядел вокруг, на шевелящиеся откосы отлого уходящих вверх трибун и вяло высвободился из поддерживающих рук.

Голуби уже летели над восточною трибуной, в окошке на табло перевернулся нуль и заменился единицей. Набирая воздуху, Скачков сначала похромал, затем решился на легкую пробежку, и это его воскрешение подняло новый взрыв восторга. «Скок! Скачок! Горбыль!..» Реабилитация, полное забвение былых грехов и первая любовь, признание и поклонение. Надолго ли? Тогда, в восемнадцать лет, казалось, что надолго – навсегда…

Оценивая в те дни итоги закончившегося футбольного сезона, Брагин, как обычно досконально знавший жизнь и быт команды, со сдержанной иронией отозвался о доморощенных специалистах (слово это он нарочно взял в кавычки, чем еще больше вызвал неудовольствие участников «чистилища»), которые твердо убеждены в том, что Земля имеет форму футбольного мяча, но забывают, что путь к успеху, к верхним строчкам в таблице лежит через ворота соперников.

На верхней площадке вышки для прыжков приготовился, пружиня сомкнутые ноги, кто-то из ребят. Вот он подвинулся на самый край и, вытянув перед собой руки, приподнялся на носках.

– Мама, мама, смотри! – услышал Скачков голос Маришки. Они были где-то здесь, за кустами.

Когда Скачков выбрался на отгороженный участок песчаного берега, прыгун уже прочертил по воздуху пологую кривую и вонзился головой в воду. На спокойной глади озера разбегались широкие круги. Рыболовы, засевшие в кустах на береговых откосах, взмахивали удилищами и ругались.

Завидев отца, Маришка бросилась навстречу. Косицы ее торчали задорно, рожками.

– Пап, а пап, а ты умеешь так?

Сынишка Звонаревых, полностью освоившись, подошел тоже и, дожидаясь, завел руки за спину, доверчиво выставив животик.

Нагнувшись, Скачков подхватил детишек на руки. Женщины сидели на разостланных подстилках, согнули скрещенные ноги. Валерия с неопределенной улыбкой не то ободряла довольного сынишку на руках у Скачкова, не то разглядывала вблизи тяжелые, перекачанные ноги футболиста, – за темными очками не разобрать.

– Геш, ты где так долго? – Клавдия указала на детей. – Они совсем извелись. Хотели бежать за тобой.

– Мячик, – потребовала Маришка, указывая на резиновый мяч, валявшийся в песке.

– Ты бы посмотрел, что они тут с мячом вытворяли!

Одними пальцами ноги Скачков поддел и бросил вперед себя игрушечный мячик.

Валерия, наклонившись, что-то вполголоса напомнила подруге, и Клавдия спохватилась, вскочила на ноги.

– Геш, Геш! Постой же, Геша!

Она подбежала к нему, счищая с ног налипший песок.

– Совсем забыта – вот склероз! Понимаешь, Геш, тут одно мероприятие намечается. Какое? Закачаешься! Просмотр, закрытый, – представляешь? Итальянская картина, даже не дублированная. Называется… называется… Постойте, как же она называется?

– «Джульетта и призраки». Или «Джульетта и духи», все равно, – подсказала Валерия.

– Феллини, – представляешь, Геш? Джульетта Мазини! Блеск!

С ребятишками на руках, ногой катая мячик, Скачков пожал плечами:

– А я-то тут при чем? Клавдия огорчилась.

– При чем, при чем… Валерия смогла достать пропуск только на двоих. А у тебя есть возможности, я знаю. Да, знаю! И нечего прикидываться. В редакции, на том же телевидении… Тебе не откажут.

Когда надо, она пользовалась его именем, как отмычкой.

– Геннадий, – наставительно вмешалась Валерия и подтянула ногу, поставила углом. – Клавдия права, картину стоит посмотреть. Кстати, ваш Серебряков тоже будет на просмотре.

– Вот видишь! – подхватила Клавдия. – Все идут. Ну, прошу тебя, Геш. Буквально умоляю! Это же раз в жизни. Да и тебе самому интересно… Я же знаю.

– Самому не выйдет, – возразил Скачков.

– Ну, так уж и не выйдет! А Владик? Чем он лучше? Что-нибудь придумать можно.

– Чего тут придумывать? У нас Вена!

– Вена, Вена!.. Ничего с вашей Веной не сделается. Один-то вечер! Ты слышишь меня? Ты сделаешь?

– Потом посмотрим.

– Ну вот, опять ты за свое: посмотрим! – возмутилась Клавдия, обращая взгляд к подруге, как к свидетельнице. – Что это, слушай, за разговор? Постеснялся бы… Вчера, кстати, в консерватории был потрясающий концерт. Потрясный! Но ведь тебя же не вытащишь. Как сундук, как дед столетний!

Скачков вспомнил рассказ Виктора Кудрина и улыбнулся:

– Симфония для пятнадцати барабанов? У Клавдии удивленно взлетели брови:

– Какие барабаны? Чего ты плетешь? Да и какая в конце концов разница? Главное, что этого никогда больше не сыграют. Понимаешь: ни-ког-да!

Она втолковывала ему, словно неразумному ребенку, и Скачков помрачнел:

– Тебе-то откуда все известно? Шашлычник рассказал?

– Какой шашлычник? – Клавдия замигала глазами. – У тебя с головой все в порядке? Я вчера смотрела: ты вроде головой совсем мало играл.

Она сделала попытку пощупать его лоб.

– Ладно, мы ушли, – отрезал Скачков.

Подбросив на руках присмиревших ребятишек, Скачков не стал больше слушать и погнал по тропинке мяч.

– Геш!.. Ге-ша! – требовательно позвала Клавдия, но он не оглянулся.

– Гешка, ты что – с ума сошел? Он уходил.

– Ну вот… видела? – еще расслышал он страдающий вопрос жены. Позади ощущалось сочувственное молчание подруги.

Скачков кипел. С недавних пор в присутствии кого-либо из посторонних Клавдия усвоила какой-то снисходительный, небрежно-покровительственный тон. Отчего это, Скачков прекрасно понимал, научился понимать. На стадионе, в обстановке разнузданного поклонения болельщиков, где жадное глазение трибуны распространяется и на табунчик принаряженных жен футболистов, там Клавдия довольна, даже счастлива. Но вот в компаниях, где надо было эрудитничать, трепаться без умолку, быть душою общества, там он терял все игровое обаяние и никак не походил на человека, которым только что на переполненных трибунах восхищались тысячи людей. И по дороге из гостей, в машине, она, не сдерживаясь больше, принималась выговаривать: ну как это не чокнуться, не пригубить, если уж так все просят, умоляют, и не найти о чем поговорить с хорошими и компанейскими людьми.

Пока ехали, Клавдия почти не умолкала, а он лишь отворачивался и мрачнел. Действительно, когда компания шумела за столом, он сидел бука-букой и замечал, что за ним украдкой наблюдают, пересмеиваются, пожимают плечами. Но о чем ему было с ними говорить, о чем? О тряпках заграничных, о Софи Лорен, Жане Габене? Послушать их, так все они со знаменитостями запанибрата. Им, трепачам, хотя бы один тайм прожить по-настоящему, с предельною отдачей сил и при любой погоде. А то… Когда-нибудь он все-таки не выдержит и встанет и выскажет им все, что футболисты думают о них. Пусть тоже знают!

У них в команде парни в общем-то, конечно, эрудиты не ахти какие – в объеме института, экзаменов, зачетов. Да и то… Бывает, что придешь, возьмешь билет, а экзаменатор, стеснительный доцент, все время ищет повод заговорить о последнем матче, о футболе вообще. Но не одною же застольной эрудицией полезен человек! Недавно на теоретическом занятии Иван Степанович сказал, что в наши дни спорт стал одной из составных частей общественной жизни. Недаром серые вулканы стадионов вписались в современный городской пейзаж необходимейшей деталью, не зря же тысячные толпы в дни матчей подчиняют все движение по улицам. Поистине, футбол стал пламенною страстью планеты!

Все это были мысли, размышления наедине с самим собой. Высказаться вслух, как того хотелось Клавдии он постеснялся бы. Ему, прошедшему отцовскую науку: относиться к своим словам с такою же серьезностью, как к делу, бывало странно наблюдать, с какою легкостью болтают люди обо всем на свете. Ему казалось, что откровенность раскрывает душу, и он не понимал, как можно так легко и беззастенчиво распахиваться настежь перед первым встречным, будто душа похожа на пустой заброшенный сарай, где одни сквозняки и мусор.

Только однажды он попал в застолье, где его вынудили заговорить и высказаться от души, – но та компания ему казалась чем-то симпатичной, да и момент попался подходящий: он отыграл удачный матч, забил красивый гол, а гром трибун, сознание победы после упорного сражения всегда поднимало его в своем мнении, укрепляло веру в себя. В тот вечер Скачкову задали вопрос, спросили его мнение как игрока: что же все-таки такое современный футбол – развлечение, страсть, забава от избытка сил или же… И все умолкли, ожидая, что он скажет. Сначала, стесняясь тишины и устремленного к нему внимания, он опустил лицо и принялся сплетать и тискать пальцы. (Клавдия потом очень похоже представила, как он замямлил, занудил: «Понимаете ли…» да «Это самое…). Все же победный матч, с которого они явились в гости, помог ему преодолеть проклятую застенчивость – мало-помалу он разговорился. Для него самого, да и не только для него одного, футбол не был ни развлечением, ни забавой. Иначе он не играл бы до сих пор, не режимил, не рисковал. Да и зрители, что тянет их с такою силой на стадион? Разве одна жажда забавы, развлечения? Футболист, забивший гол, ликует вместе со стадионом, а стадион ликует вместе с ним. И в этом-то как раз магия футбола, спорта вообще – зрители на трибунах не просто холодные очевидцы чуда, а самые горячие соучастники. Пускай их место на трибуне, вдалеке от поля, но все равно они сражаются вместе с обеими командами и после матча еще долго не могут остыть. Ну, а что касается самих ребят, самих футболистов… Скачков по себе знал: в футболе, в спорте заложено что-то более значительное и весомое… более государственное, что ли! Особенно ощутимо это за границей, вдали от родины, – даже если просто сидишь на скамейке запасных. Недаром же у каждого спортсмена во всю грудь вершковое название страны, а в честь победителей исполняется гимн и поднимается государственный флаг! Отсюда и стремление парней на поле… Тот же Пеле, король футбола, когда в Лондоне на чемпионате мира его намеренно калечили португальские защитники, Пеле – профессионал, ноги – его хлеб, а все же он, хоть и травмированный, не уходил с поля, помогал своим, как мог. А наш Тищенко в финальном матче в Мельбурне! Со сломанной ключицей, с рукой на перевязи, он не только не покинул поля, но и помог «сделать» решающий гол, принесший советским футболистам золото Олимпиады. Так что… это самое… парни, конечно, поиграют, пока могут, а потом возвратятся на свои места: в цеха, в мастерские, в учреждения и станут жить, как все. Одни, быть может, станут приходить на стадион, смотреть с трибун, другие сядут в кресло перед телевизором, третьи же, возможно, и совсем забудут о футболе, но все равно – футбол для них был важной частью жизни и не исчезнет без следа. Чему-то он их научил, что-то оставил в них и это будет помогать им в жизни до конца, – по неким неминуемым законам продолжения…