Серебряная пуля в сердце - Анна Данилова

– А ты чего здесь рыскала?

– Вот! Точно сказал, именно рыскала. Еще утром договорилась с одним твоим коллегой, который вел дело, которым я сейчас занимаюсь, что он принесет мне папку…

– Кто такой?

– Не скажу, иначе он сильно упадет в твоих глазах. Но деньги еще никогда и не для кого не бывали лишними. Вот и ему тоже.

– Ты заплатила ему только за то, что он дал тебе ознакомиться с делом?

– Причем с прошлогодним. Но так удобнее, Сережа, чем действовать по закону. Мне надо было срочно, и я получила это дело. Ты же помнишь, я тебе рассказывала…

Мирошкин слушал ее внимательно, не перебивая.

– Но почему вы вдруг все дружно решили, что ее убили? Какой идиот сделает это на глазах у целой толпы?

– Слишком уж сильный был удар. Ее явно хотели убить.

– Нет, Лиза, на этот раз ты ошибаешься. Да, я допускаю, что ее ударили, может, это произошло в контексте с развивающимися в зале и на трибуне событиями, но это не могло быть преднамеренным убийством, спланированным.

– Если только она не выступала на этой самой трибуне, и ее речь сильно не понравилась убийце, причем настолько, что он, когда она вернулась на место, зажал ее в самый угол и нокаутировал…

В дверь постучали.

– Да! – крикнул Мирошкин. – И кого еще несет?!

В кабинет вошел запыхавшийся Денис.

– Слушай, ты так тяжело дышишь, от тебя только что пар не идет, – рассмеялась Лиза. – Ты откуда, прелестное дитя?

– Занимался собранием, был в мэрии, навестил некоторых активистов, был на квартире помощника депутата, одной очень привлекательной женщины, Галины Галицкой, которая и вела то кошмарное собрание… Встретился с фотокором одной желтой газетенки, которая подробно освещала это событие, словом, пришел к вам не с пустыми руками.

– Но как ты догадался, что я здесь? – удивилась Лиза.

– Вы же сами сказали мне, что у вас встреча в шесть часов в прокуратуре, я даже догадался с кем, с тем следователем, который вел дело Арсениной… Я проезжал мимо, взглянул на окна Сергея, гляжу, светятся, подумал, что вы не можете не зайти к нему, припарковал машину и… вот я здесь!

– Действительно, как все просто. Ты, Денис молодец! Ну что ж, поедем к себе, ты мне все расскажешь.

Однако Денис даже не сдвинулся с места. Он переводил взгляд с Лизы на Сергея и словно собирался с духом, желая что-то сказать.

– Ну, говори! – улыбнулась Лиза. – У тебя такой загадочный вид!

– Я мигом, подождете? Одна минута!

Он убежал и вернулся с ноутбуком и папкой.

– Мне бы сканер и принтер, – сказал он, обращаясь к Сергею. – Но ничего пока не обещаю… Мне надо проверить.

– Не вопрос, вот, пользуйся.

Денис достал из папки несколько фотографий, отсканировал их, затем пропустил через свой ноутбук и, наконец, распечатал на принтере. Показал черно-белое изображение Лизе и Мирошкину.

– Это же та самая монета! – сказала Лиза. – Но откуда? Кто-то сфотографировал Белову, когда она была в гостинице? Ведь ты же был сегодня там, мне Сережа рассказал.

– Нет, вот, смотрите, – он положил на стол цветную, довольно четкую фотографию, на которой в толпе одетых в летнюю одежду людей выделялась молодая женщина в белом сарафане, стоящая позади раскрасневшейся полной дамы в зеленом костюме. – Видите эту девушку в белом платье? Это как раз и есть Стелла Арсенина на том самом злосчастном собрании в гимназии. Я бы, может, и не обратил внимания на то, что висит у нее на шее, если бы не этот кулон, такой же, как и у Фионовой! Видно же, что кулон довольно крупный, круглый.

– Ничего себе! – Мирошкин вертел в руках увеличенное изображение кулона, на котором смутно угадывался рисунок: женщина в шляпке. – Я тебе больше скажу, Денис: точно такой же кулон я видел сегодня еще на одном женском трупе…

– В загсе? – покачал головой Денис. – На Беловой? Да у нас маньяк!

– Как раз и нет, – возразила Лиза. – Эти кулоны что-то означают. Этих женщин связывало что-то такое, за что им пришлось расплатиться своей жизнью… А кулоны – это так, атрибутика, символ.

– Я завтра дам тебе большую, цветную фотографию кулона Беловой; Денис, ты пробежишься по ювелирным магазинам, поспрашиваешь, где такие продавались или продаются до сих пор.

– Мы с Сергеем подготовим тебе и фотографии убитых женщин, в случае, если ты найдешь этот ювелирный или банк, где тоже могли продаваться эти монеты, если это действительно монеты, а не стилизация…

– Где сейчас Глафира? – спросил Денис.

– Она, думаю, все еще беседует с Таисией, подругой Стеллы.

– Вот и отлично. Сейчас я отправлю ей на ноутбук изображение этого кулона, пусть она спросит эту подружку, что она знает о нем, а? Может, Стелла ей рассказывала что-нибудь?

– Конечно, отправь!

– А чего это она с ней так долго?

– Не знаю… Может, беседа получилась интересной? – предположила Лиза. – Сережа, смотри, мы снова в одной упряжке! Кто бы мог подумать, что мое прошлогоднее дело может быть как-то связано с твоими, свежими? А ты еще сомневался, что Стеллу убили, думал, что это несчастный случай!

– Значит, братец Стеллы был прав, когда сомневался в том, что она умерла от случайного удара. Смотри-ка, денег накопил, к вам снова пришел…

– Он не то что накопил, он разбогател! Вот ушел от жены, зажил своей жизнью и расцвел, понимаешь? Как художник расцвел! И теперь его картины просто улетают, представляешь? Ладно, Сережа, мы поехали. Да, я забыла сказать: я же сегодня утром встречалась с риелтором! И знаете что? Стелла Арсенина действительно собиралась продавать свою квартиру. Ровно год тому назад. Незадолго до смерти… Вот так-то вот.

– Представляю, как удивится ее брат, – сказал Денис.

10

– Я немного приболела, поэтому решила остаться дома. Иначе вы бы меня не застали. Я прихожу сюда затемно, иногда вообще ночью.

Таисия встретила Глафиру на пороге квартиры в домашних широких штанах черного цвета и трикотажной бежевой тунике. Горло ее было обмотано шерстяным красным шарфом.

Это была довольно высокая стройная женщина со светлыми стрижеными взлохмаченными волосами и розовым лицом. Внимательные карие глаза, курносый, покрасневший от насморка нос, слегка припухшие губы. Возраст Таисии из-за отсутствия морщин было довольно трудно определить, ее зрелость выдавал лишь серьезный и слегка надменный взгляд плюс, конечно, манера разговаривать. При всей скромности обстановки чувствовалось, что перед Глафирой начальница.

– Это ваша квартира? – спросила Глафира, следуя за хозяйкой в кухню.

– Вы извините, что я приглашаю в кухню, у меня в комнате не прибрано, – сухо сказала Таисия. – Вот, садитесь, пожалуйста.

И тут она улыбнулась. Совершенно неожиданно, осветив захламленное, полное запечатанных скотчем картонных коробок и тюков помещение.

– Понимаю, что вас шокирует вид жилища, но это не моя квартира, съемная, я здесь последние дни, уезжаю к матери и сестре в Украину. Так все сложилось. Вот, упаковываю весь свой скарб, не знаю только, как все это довезу.

– Вы поедете на поезде?

– Нет, на своей машине, у меня «Матис», маленькая машина, но очень вместительная… В тот день, когда я грузила в нее свою четырехконфорочную плиту…

– В «Матис»? – переспросила Глафира.

– Да-да, не удивляйтесь! Туда поместились еще кресло-качалка плюс чемоданы и коробки… Так вот, – Таисия поставила перед гостьей чашку с горячим чаем и придвинула сахарницу, – тогда, как раз накануне своего путешествия в Украину, я виделась со Стеллочкой в предпоследний раз. Ведь вы же пришли поговорить о ней?

– Да, конечно, я же сказала вам по телефону.

– Значит, это Дима никак не может успокоиться. Что ж, я хорошо понимаю его. Он обожал Стеллу, он бы все для нее сделал, для живой… Оказывается, и для мертвой тоже. Знаете, когда я произношу ее имя, мне кажется, что у меня челюсти сводит судорогой… Я до сих пор не могу поверить, что ее нет в живых. Она была самая живая из всех нас. Печенье? Пирожные?

Таисия встала и проворно наклонилась к какому-то ящику, выудив оттуда коробки с печеньем.

Сквозь плотные желтые шторы на окне в кухню пробивались скупые утренние солнечные лучи, окрашивая все в желточно-лимонный цвет.

Глафира подумала, что до того, как Таисия приняла непростое для себя решение покинуть этот город, в котором она, по словам Дмитрия, прожила больше двадцати лет, в этой или какой-то другой квартире, где ей приходилось жить, было гораздо уютнее и теплее. Что-то в этой женщине было такое, чего Глафира сначала не могла понять, разгадать, и лишь после того, как ее угостили чаем, она поняла, в чем дело: в Таисии накопилось слишком много нерастраченной любви. Неважно, к чему – к домашнему уюту ли, к любимой собаке или мужу. Словно она всю свою жизнь копила любовь, собиралась излить ее на что-то или кого-то, но так пока и не нашла подходящего объекта. Глафира и сама не могла бы объяснить, откуда вдруг в ней появились эти мысли и ощущение. Она видела перед собой очень сильного человека и одновременно очень слабого. Надломленного. И в этих картонных коробках были упакованы не только тарелки и кастрюли, продукты и консервы, а тяжелый багаж разочарований и неудач.