Пятая труба; Тень власти - Бертрам Поль

— Благодарю вас, — отвечал секретарь. — Боюсь, что у меня не будет свободного времени. Как вы сами сказали, эти бумаги нужно переписать к завтрашнему дню. Нельзя терять ни минуты. Кроме того, сегодня вечером я должен засвидетельствовать своё почтение кардиналу камбрийскому.

— Если вы хотите работать, то я, конечно, не буду вас отвлекать. У вас есть враги в совете, ибо вы наполовину иностранец, как вам известно. Поэтому будет не худо показать себя ревностным работником. Кроме того, кардинал камбрийский пользуется большим влиянием. Жаль, что вы не можете устроиться иначе. Подумайте, важная рыба в бургундском вине! В настоящем старом бургундском, а не в том, которое обычно употребляют при стряпне.

Круглое лицо бургомистра приняло нежное выражение при воспоминании о вине. Прежде чем отпустить его, Фастрада дала ему попробовать.

— Бургундское и мускат! Как жаль, что вы не можете! Впрочем, Фастрада оставит для вас кусочек и, надо думать, не худой. О, хитрец! Сам это знает!

Он ласково хлопнул его по плечу и вышел.

Секретарь посмотрел ему вслед с каким-то неопределённым выражением лица. Потом он привёл комнату в порядок и сел за работу.

Когда пробило одиннадцать часов, он встал и подошёл к окну.

— Фастрада обещала встретиться со мною в одиннадцать часов на площади, — прошептал он. — Но в такую погоду она, очевидно, не придёт.

Тем не менее он сошёл на площадь и с полчаса ждал. Но она не пришла.

Секретарь опять сел за работу. Закусить ему было нечем. Домой идти не хотелось, а деньги он все отдал, и теперь ему было не на что взять обед из таверны.

Он усердно писал до наступления вечера. Он зажёг свечи и ещё с час продолжал писать, пока не закончил работу. Захлопнув книги, он надел плащ и отправился к кардиналу камбрийскому. Он остался и без ужина, но не обращал внимание на это.

В это время кардинал обыкновенно принимал своих друзей, то есть всех тех, с кем он был более или менее близок. Каким образом в число этих друзей попал и секретарь, общественное положение которого не давало ему право на это и который, в своей гордости, сам старался держаться подальше от сильных мира сего, — этого не знал никто.

Буря бушевала ещё довольно сильно, когда он затворил за собой ворота ратуши. Она едва не сорвала с него плащ. Стоял март, и западный ветер в это время давал чувствовать себя в Констанце особенно сильно. Но Магнус только покрепче застегнул свой плащ и быстрым шагом шёл вперёд, время от времени глубоко вздыхая. Свежий воздух и неожиданные порывы ветра, встречавшего его на перекрёстках, как будто доставляли ему особое удовольствие.

Была тёмная ночь, и крыши и гребни домов резко выделялись чёрными пятнами на фоне неба, по которому ветер гнал кучи разорванных облаков. Иногда кое-где блестела звезда, переливаясь каким-то необычайно ярким светом, иногда на стене вспыхивало жёлтое пятно, когда на противоположной стороне за спущенными шторами зажигали лампу. Но таких световых пятен было мало: окна большей частью были с закрытыми ставнями, если только ветер не сорвал их с петель.

Улицы были безлюдны. Не встречая никаких препятствий, буря свободно носилась по ним. Раз или два секретарю встретилось несколько закутанных прохожих. Они шли, держась поближе к домам, и исчезали где-нибудь в ближайшем переулке. Женщина повстречалась ему всего один раз. Это было на перекрёстке, откуда широкий проезд спускался прямо к озеру. Дома здесь стояли далеко друг от друга, и мостовая была освещена слабыми, колеблющимися отблесками. Посредине перекрёстка она остановилась, тщетно борясь с ветром, который нёсся от пристани сплошным сильным потоком, пока не наталкивался на ряд домов, стоявших на площади. Для ветра не было другого выхода, как завернуть в соседние узкие извилистые переулки, где он бушевал, как разъярённый зверь. Дикими порывами бросался он от одной стены своей клетки к другой, крутясь около женщины, стоявшей на перекрёстке и едва державшейся на ногах. Под ногами было грязно и скользко — ветер целый день обдавал каменную мостовую, брызгами фонтана, и буря смело могла свалить её с ног. Она и упала, но с большим усилием быстро поднялась. Её одежды развевались вокруг неё, словно в каком-то безумном танце, и секретарь не мог рассмотреть, была ли она красива или нет, молода или стара. Если бы он был уверен в последнем, он, без сомнения, подошёл бы к ней и предложил ей свою помощь. Ведь принёс же он однажды с одного конца города на другой поклажу какой-то старушки. Пока он раздумывал, как ему поступить, ветер откинул словно парус, её плащ, под которым оказалась стройная, красивая фигура.

Секретарь пошёл дальше своей дорогой. В городе было целое полчище женщин лёгкого поведения. Может быть, буря послужит на пользу одной из них. Что делать молодой честной девушке на улице, одной, в этот час и в такую погоду?

Немного спустя он уже входил к кардиналу камбрийскому. Здесь, как он и опасался, уже собралось целое общество: кардинал Бранкаччьо, знаменитый гуманист мессер Франческо Поджио и великий проповедник Джиминьяно Ингирамини. Секретарю, впрочем, было не до общества, хотя бы и столь блестящего. Он пришёл для того, чтобы рассказать кардиналу о своём столкновении с монахом, а этого-то теперь и нельзя было сделать.

— Извиняюсь, что потревожил ваше преосвященство в то время, когда вы заняты со своими друзьями, — сказал он, отвешивая церемонный поклон. — Позвольте засвидетельствовать вам моё глубочайшее почтение и прийти как-нибудь в другой раз.

— Нет, не позволю. Оставайтесь с нами до вечера, — отвечал знаменитый отец церкви. — Вы тоже принадлежите к числу моих друзей. Я по крайней мере уверен в этом. А высокая компания, блестящая по своим талантам, без сомнения, будет рада, что она увеличивается новым достойным её членом.

— Мы все гордимся дружбой нашего достопочтенного хозяина и рады видеть ещё одного из его друзей. Особенно такого, который показал себя мастером в языке богов, — промолвил Поджио с лёгким итальянским акцентом.

Секретарь действительно хорошо говорил на латинском языке — языке всех тех, кто претендовал на образованность, изящество и эрудицию. Говорить настоящими классическими оборотами считалось, в Италии по крайней мере, верхом благородства. Многие зажиточные люди говорили и понимали по-латыни, но, в противоположность прежним временам, люди стали теперь строже, и варварская латынь средних веков сделалась предметом ужаса и насмешек. На неё сыпались жестокие удары со стороны учёных, неутомимо изучавших писания древних.

Остальные гости кардинала камбрийского, в свою очередь, сказали несколько любезных слов, на которые секретарь ответил, как подобало.

Когда все снова заняли свои места, хозяин сказал:

— Я очень счастлив, что вижу сегодня столько друзей вокруг себя. Не явился только один, хотя и обещал прийти. Впрочем, едва ли можно ожидать, чтобы дама пришла в такую погоду.

— Будем надеяться, что она придёт, — с жаром сказал знаменитый гуманист. — Ибо одних мужчин, без дам, недостаточно. Будем надеяться, что сегодня она будет не только Венерой, но и Минервой, которая находит удовольствие в грозе и буре, хотя я и верю, что придёт час — и она опять станет Венерой...

— Никто не сомневается в вашем желании, мессер Франческо, — отвечал с улыбкой хозяин. — Служителям муз следовало бы, впрочем, отдавать пальму первенства Минерве.

— Они обе великие богини. Каждая в своё время. Надеюсь, что дама, которую мы ждём, соединяет в себе их обеих.

— Это правда. Она — прекрасный, милый ребёнок, но по временам проявляет мудрость, дающуюся долгой жизнью. Её не оценили, как следует, при французском дворе. Я же говорил с нею несколько раз, как отец с дочерью. Хотя, правду сказать, такая красота, как у неё, — опасный дар.

— Я догадываюсь, о ком идёт речь, — вмешался в разговор кардинал Бранкаччьо. — Здесь к этому описанию подходит только одна — леди Изольда Монторгейль.

— Прекрасная грешница, клянусь Юпитером! — воскликнул Поджио. — Я видел её лицо только мельком, это было на улице, когда она приехала. Но у меня дух захватило. Вы сделаете мне величайшее одолжение, ваше преосвященство, если представите меня ей.