Звезда Одессы - Герман Кох

— А у тебя? — спросил Макс.

— Что — у меня? — спросил я.

— У тебя есть дети?

— Да, один… Ты его не видел? На моем дне рождения.

Макс задумчиво посмотрел на меня. Я и сам задался вопросом, куда подевался Давид на моем дне рождения, и смутно вспомнил, как сын выходил из кухни с бутылкой пива в руке. Свернул ли он потом направо, в гостиную, или налево?.. Чем дольше я об этом думал, тем более вероятным находил, что в тот вечер он в основном сидел, закрывшись, в своей комнате: значит, Макс его совсем не видел.

— Давид, — сказал я. — Ему четырнадцать.

Макс покачал головой.

— Спрошу у Сильвии, — сказал он. — У нее лучше память на лица.

Я воззрился на него; возле нашего столика появилась официантка с блокнотом наготове.

— Мне, пожалуйста, сэндвич с горячей пастромой и хреном, — сказал Макс, — и свежевыжатый сок. Большой.

Я посмотрел на свои часы.

— А мне пиво, — сказал я. — Тоже большое.

— Тебе надо узнать, который час, чтобы разрешить себе выпить пива? — рассмеялся Макс.

Я тоже засмеялся, одновременно спрашивая себя, вправду ли он не помнит, с кем был у меня на дне рождения.

— Как дела у Ришарда? — спросил я.

— «Как дела у Ришарда», — повторил Макс мои слова, но без вопросительной интонации.

Внезапно я почувствовал необъяснимый жар — мое лицо залилось краской, что, несомненно, было заметно издали. Я уставился на дверь туалета в глубине кафе, но она все еще была закрыта.

— Утро пятницы — действительно удобное время, чтобы забрать машину, — сказал Макс. — Мне никуда не надо ехать.

Он снова осмотрел свои пальцы. Я почувствовал, что жар добрался до моих глаз.

— Вот только двадцать четыре тысячи километров пробега — это чересчур, когда на счетчике едва шесть тысяч, — продолжал Макс, по-прежнему разглядывая собственные пальцы. — Хенк как-его-там тоже так считает. Хенк Лерхейс, или что-то в этом роде, хоть и не совсем так. Он перезвонил оттуда, чтобы уточнить, подразумеваем мы оба одно и то же или нет…

Официантка поставила на стол свежевыжатый сок и мое пиво. С помощью пива я, наверное, смог бы погасить жар или хотя бы залить его источник, но рука предательски отказывалась схватить бокал.

Макс выпустил голубое облачко дыма, повисшее над нашими напитками, и впервые посмотрел мне прямо в глаза.

— Поэтому когда Сильвия утром увидела, что ты «случайно» курсируешь по улице Бетховена, я быстренько сложил один и один и получил, как ты понимаешь, два.

Я не уловил его взгляда, а потом подумал, что моя идея была вовсе не так хороша. Я посмотрел ему в глаза и снова не уловил его взгляда.

— Ничего страшного, — продолжил Макс. — Надо же установить на машину новую правую фару после небольшого столкновения у Северного морского канала. Но к чему все эти старания? Мой номер есть в телефонной книге. Ну и потом, в Амстердаме не так много Г.

Где-то в нижней части моей грудной клетки что-то оборвалось; точнее, такое ощущение бывает, когда ты спускаешься по лестнице и оступаешься, ошибочно думая, что уже побывал на нижней ступеньке.

— Лемхейс, — сказал я, решив, что ничего лучше этого я сказать не могу.

— Что? — спросил Макс.

— Лемхейс. Тот человек в гараже. Его фамилия не Лерхейс, а Лемхейс. Хенк Лемхейс.

— Я сказал «Лерхейс»?

— Да.

Мы помолчали. Макс закурил еще одну сигарету и залпом выпил бокал сока; я сделал то же со своим пивом.

— Ты хотел меня о чем-то спросить, — сказал Макс наконец.

— Что? — сказал я.

— Разве ты не хотел меня о чем-то спросить? Сначала ты заявляешься в «Тимбукту», потом пристаешь на улице к моей жене…

Я хотел было что-то ответить, но Макс поднес указательный палец к губам.

— Шутка, — сказал он. — Нет. Но я все время думал: когда же он наконец перейдет к делу? Может, я ошибаюсь. Но если я ошибаюсь, то хочу в этом убедиться.

Мне захотелось еще пива, и, попытавшись привлечь внимание официантки, я увидел, как открылась дверь туалета; господин Бирворт наконец управился со своими делами. Он попрощался с девушкой за стойкой и направился к выходу.

— Не смотри сразу, — сказал я.

— Куда? — спросил Макс и всем телом слегка повернулся на своем стуле.

— Тот тип, вон там, — сказал я, — который сейчас подойдет. Помнишь, кто это?

Макс прищурился и покачал головой.

— Понятия не имею, — сказал он. — Твой отец?

— Это Бирворт. Помнишь, учитель французского, который грыз ногти. У него еще была такая жена, похожая на свинью, с волосами ежиком. Она работала в библиотеке.

— Да иди ты! — сказал Макс. — Они же в свободное время занимались грязными делишками? Делишками, о которых лучше не думать слишком долго?

Между тем господин Бирворт поравнялся с нашим столиком. Как раз в это время в ресторан вошли две женщины с хозяйственными сумками, и он остановился, чтобы их пропустить.

— Господин Бирворт!

Услышав свое имя, учитель обернулся; сначала он повернулся слишком сильно и беспомощно уставился в какую-то точку через несколько столиков от нашего.

— Господин Бирворт! — снова окликнул его Макс.

Он помахал рукой, привлек внимание учителя и жестом пригласил его подойти поближе.

Господин Бирворт сделал несколько шагов в нашу сторону; из-за стекол его очков недоверчиво смотрели на Макса влажные глаза. Как я теперь увидел, руки он держал в карманах пиджака.

— Мы ваши бывшие ученики, — сказал Макс с широкой ухмылкой. — Это Фред. Вы его точно помните. Фред Морман.

Господин Бирворт наклонил голову поближе к нашему столику и уставился на меня.

— Фред Морман, — сказал он.

Возможно, он думал, что, произнеся мое имя вслух, пробудит в себе какое-нибудь воспоминание. Но на его лице не появилось никаких признаков узнавания. Он посмотрел на Макса.

— Макс, — сказал Макс. — Макс Г.

Услышав эту фамилию, господин Бирворт шевельнул губами. Раздалось короткое чмоканье, и он облизнулся; в одном из уголков рта осталась горчица.

— Да-да, — сказал он тихо. — Я помню, кто ты такой.

Казалось, он хочет идти дальше, к двери, но удерживает себя. Его глаза приняли строгое выражение, словно он собрался выставить кого-то из класса за безобразное поведение.

— Могу я надеяться… — начал он, но не закончил фразу.

Между тем Макс скрестил руки на груди: он явно забавлялся. Господин Бирворт одернул пиджак и перевел взгляд с Макса на меня.

— Надеюсь, вы оба смогли пожать плоды обучения, независимо от того, чем занялись впоследствии. Всего доброго.

Быстрее, чем можно было бы ожидать от человека его возраста, он оказался у двери и, не оборачиваясь, вышел на улицу. Там он выпрямил спину и хотел было пройти мимо витрины, за которой стоял наш столик, но передумал и пошел по улице Бетховена в противоположную сторону.

— Ты можешь перевести мне это? — сказал Макс. — В последнее время мой французский стал не очень хорошим.

Я тяжело вздохнул, взял свой пивной бокал, увидел, что он пуст, и поставил его обратно.

— Плоды, — сказал я. — В этой метафоре школа предстает деревом, с которого собирают плоды. Потом мы начинаем заниматься делами. К счастью, у нас еще есть эти плоды. Для чего бы то ни было. Всего доброго.

— Да, — сказал Макс. — Или, как красиво говорят французы, oui.[27]

Он подозвал официантку.

— У меня тоже жажда, — усмехнулся он. — Посмотри-ка на часы, можно ли.

Я протянул руку к пачке «Мальборо» и подвинул ее к себе. Я ничего не спрашивал — в тот момент мне казалось, что лучше ничего не спрашивать. Я взял сигарету и схватил Максову зажигалку.

— Самое время, — сказал я, давая огоньку поиграть с кончиком сигареты.

Я глубоко затянулся и с силой выдохнул облачко дыма в сторону окна.

Возле нашего столика остановилась официантка.

— Два пива, — сказал я. — Больших.

Рука Макса скользнула к пачке «Мальборо».

— Так о чем ты хотел меня спросить? — произнес он.

Часть 2

1

Обычно, просыпаясь посреди ночи, ты уже знаешь, который час. Это начинается во сне, который не отклоняется от своей сюжетной линии, — в таком сне вдоль тротуара сложено слишком много мусорных мешков или белая лошадь все скачет и скачет рысью по богом и людьми забытой дороге. Мусорные мешки, по два сразу, надо закинуть сзади в мусоровоз. Приоткрываешь глаза — и видишь светлую щелочку между занавесками. Тогда все ощущается острее, чем обычно. А если закрыть глаза, перекидывание мусора просто начинается снова. И лошадь еще долго не прискачет туда, куда ей надо.

— Я заболел, — сказал я жене, когда зазвонил будильник.

Рядом со мной раздался тяжелый вздох. Я мог бы вспомнить время, когда после такого сообщения она сразу поворачивалась ко мне, полная любви, брала мою пылающую голову прохладными руками и спрашивала, сколько тостиков, один или два, я хочу в постель во время завтрака. Но в последние годы она только вздыхала.