Гостеприимная Арктика - Вильялмур Стефанссон

На следующий день мы вышли на сушу, но еще не на материк, а на Амауликток, крайний из цепи островов Джонса, расположенный примерно в четырех милях от берега. Между островами и материком лед оказался молодым и очень непрочным, так что мы решили остановиться и переночевать на Амауликтоке. Для того чтобы согреться и приготовить еду, мы затопили железную печку, используя плавник, которого в этих местах очень много.

На следующее утро я хотел было послать Мак-Коннелля и одного из эскимосов с легкими санями обратно на «Карлук», чтобы привезти некоторые понадобившиеся нам вещи и передать капитану Бартлетту мои дополнительные инструкции. Пока запрягали сани, я поднялся на прибрежный холмик и посмотрел на море.

То, что я увидел, меня очень встревожило. В течение ночи дул сильный восточный ветер, и температура повысилась. Темные пятна в облаках над морем доказывали, что лед взломан, так как были отражением открытой воды; над полыньями поднимался густой туман. Очевидно, посылать теперь Мак-Коннелля на «Карлук» было бы опасно, и поездку пришлось отменить.

В течение следующих 2–3 часов погода все ухудшалась, и наконец разразился такой сильный шторм, какого в это время года мне еще никогда не приходилось видеть на севере. Мы построили из плавника нечто вроде сторожевой вышки, с которой нам иногда удавалось на мгновенье разглядеть «Карлук»; но большую часть времени он был скрыт от нас метелью и мглой. После полудня я едва мог поверить собственным глазам, увидев, что «Карлук» движется к востоку — против ветра и против течения; это казалось совершенно необъяснимым, и оставалось только предположить, что судно освободилось ото льдов и идет под парами. Впрочем, эта картина была настолько мимолетной и туманной, что я, пожалуй, мог принять за судно большую льдину; несомненно лишь, что виденный мною предмет двигался к востоку, так как он прошел за более близкими льдинами, которые, как я знал, были неподвижны.

Ночь мы провели тревожно, хотя я и сознавал, что предотвратить случившееся с «Карлуком» было не в нашей власти. В течение последних недель я привык к мысли о том, что его судьба, по крайней мере до весны, будет зависеть исключительно от стихийных явлений и от законов теории вероятностей.

Наутро вопрос о том, что нам делать дальше, решился сам собой: морской лед взломало ветром, а лед между островами и материком подтаял вследствие оттепели, так что приходилось оставаться на острове и ждать похолодания. Конечно, это было вопросом лишь нескольких дней, так как в конце сентября оттепель не бывает здесь продолжительной.

Действительно, через 2–3 дня береговой лед достаточно окреп. Когда над морем прояснилось, «Карлука» уже не было видно, и мы не знали, где он и что с ним. Отправиться на санях искать его мы не могли, так как в море было гораздо больше открытой воды, чем льда. Поэтому мы перешли на материк.

На следующий день я отправился на охоту один, оставив своих спутников на стоянке, так как погода была туманная и я боялся, что они заблудятся в незнакомой им местности. После долгих и безуспешных поисков к вечеру я увидел одного самца карибу, но подойти к нему на расстояние выстрела мне не удалось, так как стемнело и пришлось прекратить охоту.

Наутро мороз усилился, и мы решили идти вдоль берега на запад, чтобы попытаться найти «Карлук». Хотя во время бури мне показалось, что он освободился и шел под парами на восток, правдоподобнее было, что льды, сковавшие «Карлук», унесло вместе с ним на запад, по направлению к мысу Барроу.

На третий день пути, когда мы находились на береговом льду, примерно в 8 милях от суши, один из наших эскимосов сказал, что в воздухе пахнет дымом. Остальные спутники не чувствовали этого запаха, но я поверил эскимосу, так как мне по опыту известно, что у туземцев обоняние гораздо тоньше, чем у белых[8]. Не знаю, объясняется ли это какой-либо анатомической или физиологической особенностью эскимосов или же просто тем, что они проводят всю жизнь на чистом воздухе, где их обоняние ничем не притупляется.

Встав на сани, я начал рассматривать берег в бинокль и обнаружил нечто, оказавшееся впоследствии строением, но сначала, из-за дальности расстояния, нельзя было определить, что это такое. Тем не менее мы направились к замеченному мной предмету и, пройдя 5–6 миль, распознали в нем несомненное человеческое жилище. В доме жила семья эскимосов из племени, населяющего район р. Колвилль; эта семья рассказала мне о многих других эскимосах, живших в окрестностях и знакомых мне по прежней экспедиции. Сообщения о том, где сейчас находятся все эти знакомые, были бы для меня непонятны, если бы я не знал здешних эскимосских географических названий, так как даже на лучших современных картах Арктики обозначаются лишь названия, являющиеся именами европейских исследователей, шефов экспедиций или же друзей составителя карты. Для того, чтобы карта была действительно полезна полярному путешественнику, на ней необходимо проставлять и эскимосские названия.

Считаю необходимым воздать должное способности моих спутников приспособляться к новому образу жизни. На «Карлуке» им не нравилось тюленье мясо, которое судовой кок приготовлял с разными ухищрениями, чтобы заглушить его специфический запах и вкус; однако все безропотно ели это кушанье. Когда же мы убили первого тюленя после ухода с корабля, разрезали мясо на куски, опустили в холодную воду, довели ее до кипения и, по эскимосскому обыкновению, выложили мясо на блюдо недоваренным, все три моих спутника признали, что в таком виде тюленье мясо гораздо вкуснее, чем было на корабле. Уилкинс даже нашел, что оно напоминает свежую баранину, к которой он привык, так как вырос в Австралии. Впрочем, я и раньше слышал от многих, что тюлений жир сходен на вкус со свежим бараньим жиром. Вообще люди, которые, подобно моим спутникам, привыкли к разнообразной пище, менее предубеждены против новых видов еды, чем люди, привыкшие к простому и однообразному питанию.

Ввиду того, что многие современные теории человеческой диететики основаны на опытах с крысами или морскими свинками, подобные же умозаключения по аналогии от собак к людям должны быть не менее интересны и поучительны. Поэтому я хотел бы сообщить здесь о некоторых наших опытах кормления собак непривычной для них пищей. В 1908 г., на пути к устью р. Маккензи, я купил упряжку, состоявшую из собак, выросших на «диете» из пресноводных рыб, с добавлением оленины, кроличьего и, может быть, куропаточьего мяса. Когда мы прибыли на морское побережье, трудно было заставить этих собак есть тюленье мясо. Я предположил, что их смущает не вкус его, а запах: во-первых, собаки даже не брали в рот тюленьего мяса, а во-вторых, вкусовые нервы у собаки, вероятно, не особенно чувствительны, так как она всегда глотает пищу очень быстро. Чтобы опыту не мешало острое обоняние моих собак, я попробовал кормить их более или менее гнилым тюленьим мясом, так как в этом состоянии оно не отличается своим запахом от гнилой оленины: все виды гниющего мяса пахнут одинаково. Придуманное мною средство сразу же подействовало, и, постепенно переводя собак на все более свежее тюленье мясо, мы вскоре приучили их к нему. Впоследствии мы подобным же способом приучили тех же собак есть гусей, от которых они отказывались целую неделю.