Пикник на обочине - Аркадий Стругацкий

Рэдрик усмехнулся, сделал еще глоток.

— Звонил кто-то, — продолжала Гута. — Себя не назвал, я сказала, что ты на рыбалке.

Рэдрик поставил кружку на стол и поднялся.

— Ладно, — сказал он. — Пойду все-таки помоюсь. Куча дел еще у меня.

Он заперся в ванной, бросил одежду в бак, а кастет, оставшиеся гайки, сигареты и прочую мелочь положил на полочку и долго крутился под горячим, как кипяток, душем, кряхтя, растирая тело варежкой из жесткой губки, пока кожа не стала багровой, потом выключил душ, сел на край ванны и закурил. Урчала вода в трубах. Гута на кухне позвякивала посудой, запахло жареной рыбой, потом Гута постучала в дверь и просунула ему чистое белье.

— Давай побыстрее. — скомандовала она. — Рыба стынет. Она уже отошла и снова принялась командовать. Усмехаясь.

Рэдрик оделся, то есть натянул майку и трусы, и прямо в гаком виде вернулся на кухню.

— Вот теперь и поесть можно. — сказал он, усаживаясь.

— Шмотки в бак положил? — спросила Гута.

— Угу… — проговорил он с набитым ртом. — Хороша рыбка…

— Водой залил?

— Не-а… Виноват, сэр, больше не повторится, сэр… Да брось ты, успеешь, посиди… — Он поймал ее за руку и попытался посадить к себе на колени. Она вывернулась и села за стол напротив.

— Пренебрегаешь, значит, мужем. — сказал Рэдрик. снова набивая полный рот. Брезгуешь, значит…

— Какой из тебя сейчас муж, — сказала Гута. — Ты сейчас пустой мешок, а не муж. тебя сначала набить надо.

— А вдруг? — сказал Рэдрик. — Бывают же на свете чудеса.

— Что-то я таких чудес от тебя еще не видела. Выпьешь, может быть?

Рэдрик нерешительно поиграл вилкой.

— Н-нет, пожалуй. — проговорил он. Он взглянул на часы и поднялся. — Я сейчас пойду. Приготовь мне выходной костюм… по классу «А». Рубашечку там, галстук…

С наслаждением шлепая босыми ногами по прохладному полу, он вышел в гостиную, забрал корзину и заперся с нею в чулане. Там он надел резиновый фартук, натянул резиновые перчатки до локтей и принялся выгружать на стол то, что было в мешке. Две «пустышки». Коробка с «булавками». Девять «батареек». Три «браслета» и один какой-то обруч — тоже вроде «браслета», но из белого металла и диаметром побольше миллиметров на тридцать. Шестнадцать штук «черных брызг» в полиэтиленовом пакете. Две великолепной сохранности «губки» с кулак величиной. Три «зуды». Банка «газированной глины». В мешке еще оставался тяжелый фарфоровый контейнер, тщательно упакованный в стекловату, но Рэдрик не стал его трогать. Он достал сигарету и закурил, рассматривая добро, разложенное на столе.

Потом он выдвинул ящик, вынул листок бумаги и огрызок карандаша. Зажав сигарету в углу рта и щурясь от дыма, он писал цифру за цифрой, выстраивая все в три столбика, а потом просуммировал первые два. Суммы получились внушительные. Он задавил окурок в пепельнице, осторожно открыл коробку и высыпал «булавки» на бумагу. В электрическом свете «булавки» отливали синевой и только изредка брызгали вдруг чистыми спектральными красками: желтым, красным, зеленым. Он взял одну «булавку» и зажал между большим и указательным пальцами. Осторожно, чтобы не уколоться. Потом он выключил свет и подождал немного, привыкая к темноте. Но «булавка» молчала. Он отложил ее в сторону, нашарил еще одну, тоже зажал между пальцами. Ничего. Он нажал посильнее, рискуя уколоться, и «булавка» «заговорила». Слабые красноватые вспышки побежали но ней и вдруг сменились более редкими, зелеными. Несколько секунд Рэдрик любовался этой странной игрой вспышек, которая, как он узнал из «Докладов», должна была что-то означать, может быть, что-то очень важное, очень значительное, а потом положил ее отдельно от первой и взял новую…

Всего «булавок» оказалось семьдесят три, из них «говорили» двенадцать, остальные молчали. На самом деле они тоже должны были разговаривать, но для этого пальцев было мало, а нужна была машина величиной со стол. Рэдрик снова зажег свет и к уже написанным цифрам добавил еще две. И только после этого он решился, засунул обе руки в мешок и, затаив дыхание, извлек и положил на стол мягкий сверток. Некоторое время он смотрел на этот сверток, задумчиво почесывая подбородок тыльной стороной ладони. Потом он все-таки взял карандаш, задумчиво повертел его в не уклюжих резиновых пальцах и снова отбросил. Достал еще одну сигарету и, не отрывая глаз от свертка, выкурил ее всю.

― Кой черт! — сказал он громко, решительно взял сверток и сунул обратно в мешок. — И все. И хватит.

Он быстро ссыпал «булавки» обратно в коробку, отложил коробку в сторону, присоединил к ней «браслеты», одну зуду» и, подумав, обруч из белого металла. Остальное добро разложил по разным ящикам в столе. Пора было идти. Наверное, часок можно было бы поспать, но, с другой стороны, было гораздо полезнее прийти на место пораньше и посмотреть, как и что. Он сбросил перчатки, повесил фартук и, не выключив света, вышел из чулана. Костюм уже был разложен на кровати, и Рэдрик принялся одеваться. Он завязывал галстук перед зеркалом, когда в комнате за его спиной тихонько скрипнули половицы, раздалось азартное сопение, и он сделал хмурое лицо, чтобы не расхохотаться.

— У! — крикнул вдруг рядом с ним тонкий голосок, и его схватили за ногу.

— Ах! — воскликнул Рэдрик и упал в обморок на кровать.

Мартышка, хохоча и взвизгивая, немедленно вскарабкалась на него. Его топтали, дергали за волосы и окатывали потоками информации. Соседский Вилли оторвал у куклы ногу. На третьем этаже завелся котенок, весь белый и с красными глазами, наверное, ходил в Зону. На ужин была каша с вареньем. Дядя Гуталин опять засосал и чувствовал себя плохо, он даже плакал. Почему рыбы не тонут, если они в воде? Почему мама ночью не спала? Почему пальцев пять, а рук две, а нос один?.. Рэдрик осторожно обнимал теплое существо, ползающее по нему, вглядывался в огромные, сплошь темные, без белков, глаза, прижимался щекой к пухлой, заросшей золотым шелковым пухом щечке и повторял:

— Мартышка… Ах ты, Мартышка… Мартышка ты этакая… Потом над ухом резко зазвонил телефон. Он протянул руку и взял трубку.

— Слушаю.

Трубка молчала.

— Алло! — сказал Рэдрик. — Алло!

Никто не отозвался, потом в трубке раздались короткие гудки. Тогда Рэдрик поднялся, опустил Мартышку на пол и, уже больше не слушая ее, натянул брюки и пиджак. Мартышка тарахтела не умолкая, но он только рассеянно улыбался одним ртом. Наконец ему было объявлено, что папа язык проглотил, и он быт оставлен в покое. Он вернулся в чулан, сложил в портфель то, что осталось на столе, сбегал к ванную за кастетом, снова вернулся в чулан, взял портфель в одну руку, корзину в другую, вышел и тщательно запер дверь чулана на оба замка и крикнул Гуте: «Я пошел!»