Древо Жизора - Стампас Октавиан

— Он уронил факел! — воскликнул Бертран де Бланшфор. — Тяните быстрее! С ним что-то случилось.

Когда беднягу Шарля вытащили наружу, он был мертв. Тамплиер по имени Дени принялся оживлять его, но ничего на помогало. Наконец, он встал, вытер пот со лба и тяжело вздохнул:

— Бесполезно. Он мертв. Судя по всему, у него лопнуло сердце. Возможно, там, на большой глубине, обнаруживаются скопления каких-нибудь ядовитых газов.

— Бедняга Шарль! — воскликнул Жорж де Куртре. — Он вызвался вместо меня и тем самым спас меня от смерти.

— Увы, но зато теперь мы можем точно быть уверенными, что глубже нет второго тайника, — сказал Бертран де Бланшфор.

В течение года в Жизоре была образована настоящая тамплиерская комтурия, во главе которой стоял шестнадцатилетний комтур Жан де Жизор. Не менее десяти-двенадцати тамплиеров постоянно проживало здесь. Над старинным колодцем, ведущим в ужасное подземелье, была возведена часовня, а сам колодец накрыли большой чугунной плитой, на которой были выбиты слова: «Здесь покоится прах храброго рыцаря Ордена Храма. Его звали Шарль де Бонвиль. Лето 6656 от Сотворения мира». Гроб с телом несчастного Шарля и впрямь стоял на самом дне колодца у входа в подземелье.

Жан де Жизор, любопытства ради, произвел расчеты. Ему интересно было, что находится на поверхности над тем подземным залом, где расположена бездонная скважина. Результат изысканий потряс его до глубины души. Выяснилось, что страшная шахта, быть может, ведущая прямо в ад, пролегает точно под тем местом, где растет великий жизорский вяз. Нетрудно было догадаться, что кто-то посадил это дерево нарочно, чтобы пометить место..

Небывалой величины вяз, выше которого не росло деревьев на сотни лье в округе, продолжал мощно шуметь листвою и жить полноценной древесной жизнью, упираясь корнями в свод подземной пещеры, летом осыпаясь крылатыми орешками, а осенью укрывая землю вокруг себя густым слоем опавшей листвы.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Робер де Шомон наслаждался жизнью среди тамплиеров. Выехав вместе с отрядом, присутствовавшим при посвящении Робера в рыцари, а затем и в тамплиеры, он присоединился к войскам крестоносцев на полпути между Мецем и Регенсбургом. Огромное воинство, трепет знамен и хоругвей, воодушевленные лица — все производило на него радостное впечатление. Он восторгался красотой королевы Элеоноры, которая оказалась вовсе не такой распущенной, как о ней судачила молва, отправилась в поход вместе со своим мужем, вместо того, чтобы предаваться сластолюбию в легендарном замке Делис, которого, как выяснилось, не существовало на свете. Он преклонялся перед благородством короля Людовика и императора Конрада, видя в них новых Годфруа и Боэмунда. Но более всего он влюбился в тех, кому отныне повиновался, став новициатом ордена тамплиеров. Они заслонили для него и Элеонору и обоих блестящих монархов. И немудрено, ведь у них все было необыкновенно, во всем сквозила некая священная игра, связанная с какой-то особенной тамплиерской тайной.

Начать с того, что общались они между собой на особенном языке, которому Робер принялся с жадностью обучаться. Например, они не говорили «поесть», «поужинать», «пообедать», а говорили — "прочесть «Отче Наш». «Он два дня не читал „Отче Наш“ означало, что кто-то два дня ничего не ел. И наоборот, они там только и делают, что с утра до вечера „Отче Наш“ читают» значило, что кто-то где-то слишком хорошо живет и объедается. Сон у них назывался «встречей с ангелом-хранителем», а вместо «лье» или «мили» они обозначали расстояние «псалмами», которые по длине ничем не отличались от лье. Сражение они называли справедливостью Божьей, а свидание с женщиной — Божьим попущением. Начиная какое-либо дело, надо было произнести: «Не нам, не нам, а имени Твоему», а вступая в бой кричать что есть крику:

«Босеан!»

В отличие от подавляющего большинства воинов, идущих в поход, тамплиеры всегда четко соблюдали устав, предписывающий им определенные правила устройства лагеря. Прежде всего, они ставили палатку-часовню, в которой устанавливался святой образ и хранились реликвии. Совершалась краткая молитва и затем все вместе обустраивали сначала палатку для магистра, а потом для провиантмейстера и членов Ковчега, то есть, высших чинов ордена. И лишь после всего этого магистр трубил в рог и объявлял: «Располагайтесь, господа братья, во имя Господне!» Ни у кого не было такой дисциплины в установке часовых, в распределении пищи, в соблюдении молитв и постов, как у братьев храмовников. Злые языки поговаривали, что до недавнего времени ничего этого не было, и что, якобы, магистр де Трамбле возродил традиции Гуго де Пейна и Робера де Краона в страхе, что Бернар Клервоский проклянет, а папа запретит деятельность ордена, поддавшегося растлению во время Рене де Жизора по прозвищу Тортюнуар. Робер пропускал все мимо ушей и не верил, что как только темные подозрения будут сняты с ордена, в нем снова наступит пора разврата, а дисциплина и порядок исчезнут. Он видел, что в отличие от многих крестоносцев тамплиеры даже в разговорах не допускали, что можно чуточку пограбить местное население по мере продвижения на восток. Когда вышли из Вены и вступили во владения венгерского короля, император Конрад обратился ко всему воинству с требованием обращаться с венграми учтиво и не грабить, ибо народ сей здорово может за себя постоять, но небогатые рыцари, в основном брабантцы, наваррцы, фламандцы и саксонцы, несмотря на запрет императора, грабили, за что многих из них, по приказу Конрада, пришлось казнить, приводя в пример остальным бедных рыцарей Храма, которые исключают из своего ордена любого, кто хотя бы, заикнется о нечестной и легкой наживе.

Тамплиеры Бернара де Трамбле и впрямь отличались неприхотливостью и бессеребренничеством. Никто из них не рассуждал о потребностях своего кошелька или заботах желудка. Лишь изредка можно было услыхать от них: «Неплохо бы уж и „Отче Наш“ прочесть». И все равно о них сочинялись сплетни и многие, издеваясь над тем, что на печати тамплиеров изображен конь с двумя всадниками, частенько спрашивали;

— Эй, храмовник, что это ты один на коне едешь, где же твой напарник?

На это у каждого тамплиера заведомо был припасен один и тот же ответ:

— Если бы ты мог видеть по-настоящему, то увидел бы его — душа Гуго де Пейна едет со мной в одном седле.

Разница в ответах состояла лишь в том, что вместо Гуго де Пейна мог быть назван любой из ныне покойных рыцарей, прославивших орден — Андре де Монбар, Роже де Мондидье, Людвиг Зегенгеймский, Робер де Краон, Амбруаз де Шатору, Бизоль де Сент-Омер, Гуго де Лангр и так далее. Робер де Шомон решил всегда говорить, что с ним в седле — душа Робера де Пейна, его дальнего родственника, которого, после взятия Иерусалима, Годфруа Буйонский назначил рыцарем Христа и Гроба, и хотя орден сепулькриеров просуществовал немногим больше года, Робер де Пейн был славным рыцарем, и к тому же тезкой.

До Константинополя удалось дойти только осенью, к этому времени зарядили дожди, начались болезни. У тамплиеров прибавилось заботы — имея при себе разные восточные снадобья, они лечили больных, отказываясь от мзды. Ожидалось, что в столице Восточной империи будет отдых, пополнение провианта, передышка в долгом и трудном пути. Но василевс Мануил потребовал от крестоносцев, чтобы они не задерживались в его великом городе и весьма скудно пополнил запасы продовольствия. Переправившись через пролив, крестоносцы разделились на три потока — часть немецкого войска, под предводительством епископа Фрайзингенского двинулась вдоль берега Эгейского моря, обходя все заливы и бухты; Конрад горел желанием пройти дорогой первых крестоносцев через места знаменитых, сражений — Никею, Дорилей, Икониум; король Франции, войско которого было страшно обозлено на немцев, двигавшихся постоянно впереди и забирающих себе все подношения жителей тех местностей, через которые двигался поток, решил идти между епископом Фрайзингенским и императором — через Пергам, Смирну, Эфес и Лаодикию. Робер сожалел, что дорогой Годфруа Буйонского, Боэмунда Таррентского и Раймунда Тулузского пойдут не французы, а немцы, но таинственное звучание названий городов Апокалипсиса завораживало его слух, и он смирился, тем более, что тамплиеры одобряли путь, выбранный Людовиком.