Радуга - Кэтрин Стоун

Не сдерживая более дрожь, охватившую его, Джеймс взял в ладони ее лицо и приблизил к своим полыхавшим страстью губам.

Алекса не отступила и встретила его откровенно радостно и чувственно. Их губы и руки скользили по телу друг друга ласково и требовательно, нежно и властно, изнуряя любовников таким трепетным томлением, что обоим казалось, будто они лежат на раскаленном песке под полуденным знойным солнцем. И под этим полыхающим солнцем было дозволено все: самые интимные прикосновения, самые откровенные ласки, самые сокровенные слова, самые страстные стоны и крики…

— Алекса, — прошептал он, когда оба уже находились у порога наслаждения. — Александра.

— Привет! — Джеймс отвел золотистые шелковые волосы Алексы в сторону, потому что хотел снова видеть ее глаза.

— Привет.

— Это было очень приятно, — ласково прошептал он.

— Да.

— Необычно.

— Да, — тихо согласилась Алекса. — Очень необычно. Очень приятно.

«Приятно, — подумала Алекса, внезапно полюбив это слово, прежде всегда казавшееся ей несколько ироническим. — Как вечно советуют мудрые взрослые: если ты не можешь сказать о чем-то: „Приятно“, — лучше промолчи. Наверное, именно поэтому провозглашение чего-нибудь „приятным“ всегда носит оттенок снисхождения и легкой похвалы. Но произнесенное мягким шепотом „приятно“ в устах Джеймса совсем не звучит иронически, тем более снисходительно. Оно звучит и нежно, и как-то по-особенному, и гораздо лучше, чем ложь о любви, обычно выдаваемая мне в неловкие минуты растерянности после занятия любовью. Сейчас же эти мгновения были прекрасны: так естественны, так откровенны, так приятны… пока на лице мужчины не появилось серьезное выражение. О, Джеймс, только не превращай их в обычную банальщину словами ложной любви! Особенно теперь, когда мы оба знаем, что ты в нее не веришь».

— Что? — переспросила Алекса, удивив Джеймса резкостью своего тона.

— Ты знаешь о проблеме, возникающей, когда тебя соблазняют в чужой постели?

— Нет.

— Это то же самое, что твоя проблема на яхте: ты не можешь уйти, даже если считаешь, что для тебя вечеринка окончена.

— Я-ясно, — почувствовав огромное облегчение, спокойно и благодарно протянула Алекса.

Джеймс не собирался врать о любви. Просто он в очередной раз давал ей возможность выбора: заняться тем, что в данную минуту наиболее важно для Алексы. Джеймс был совершенно прав, оставив ее днем в саду. И сейчас… неужели Стерлинг догадался, что ей всегда хочется, чтобы любовник сразу же уходил, предпочитая свое уединение парадоксальному чувству жуткого одиночества, которое наваливалось на Алексу, если мужчина оставался? Да, очевидно, Джеймс это понял. Может быть, потому что и сам предпочитал в такие минуты уединение? Алекса поняла, что это именно так.

Но сегодняшняя ночь была иной… для них обоих. Сегодня Джеймс не хотел уходить. Он спрашивал у Алексы разрешения остаться… если, конечно, он ей нужен.

— Я начинаю думать, что ты очень приятный человек, — ласково произнесла она и про себя добавила: «Очень приятный, очень нежный, очень деликатный, в общем, самый-самый».

— Только начинаешь? В отношении тебя я решил это в тот же момент, как только мы встретились.

«О нет, Джеймс, я вовсе не „приятная“!» Мысль пришла мгновенно, по старой привычке, при воспоминании о неопровержимой правде. Стоит ли Алексе поделиться ею с Джеймсом? Или следует предупредительно оттолкнуть его? Пристальный взгляд Джеймса говорил о том, что он хочет знать, почему Алекса вдруг помрачнела, и она поняла, что Джеймс Стерлинг не нуждается в предупреждениях. У этого мужчины такое самообладание, которое позволяет ему противостоять любви и горьким ее последствиям. Джеймсу ничего не грозило. Но он был опасен для Алексы, так же как опасны были для нее непреодолимый зов их страсти, властный призыв темно-голубых глаз, каким-то непостижимым образом заставлявших Алексу рассказать о себе всю правду.

— Алекса…

— Я хочу, чтобы ты остался.

— Отлично. Я тоже этого хочу. Так, а какая у нас программа на вечер?

— Какой вечер? Разве мы свою программу уже закончили? — Алекса рассмеялась, и Джеймс ласково привлек ее к себе. — Конца не будет, — прошептала она, встречаясь губами с губами Джеймса.

Он медленно-медленно провел рукой снизу вверх — от ее круглого колена до маленькой нежной мочки уха, и Алекса ответила на эту возбуждающую ласку каждой клеточкой своего тела. Ей казалось, что она утонула в колдовских ощущениях, которые теперь уже были вызваны приятными воспоминаниями, а не грустными надеждами.

— Роуз-Клифф[7].

— О чем ты?..

— Роуз-Клифф.

— А-а-а, — выдохнула, наконец сообразив, Алекса. — Название моего крошечного поместья? Мне нравится.

— Это только предложение. Можно еще что-нибудь придумать, — пробормотал Джеймс в коротких промежутках между жадными поцелуями, — только как-нибудь в другой раз.

— Как-нибудь в другой раз. Но мне нравится это, — горячо прошептала Алекса и тут же, пока уста ее не закрыли страстные поцелуи, повелевавшие забыть обо всем на свете, тихо добавила:

— Очень приятное.

Глава 5

Манхэттен

Май 1989 года

Сердце Алексы учащенно билось в сладком предчувствии, пока бесшумный лифт стремительно возносил ее из мраморного вестибюля здания на Мэдисон-авеню в офис адвоката Джеймса Стерлинга. Последние двенадцать дней он находился в Токио, и разлука эта стала чем-то гораздо более интригующим, чем просто антракт в их страстных отношениях. Было что-то особенное, замечательное в разнице их деловых графиков и часовых поясов, ибо комбинация эта вызвала серию удивительных ночных телефонных звонков, ставших важной частью во взаимопонимании между ними.

Благодаря долгим, откровенным разговорам оба почувствовали себя так, словно знали и заботились друг о друге вечность, а не какие-то семь недель.

Джеймс вернулся в полдень, а сейчас уже было шесть, но Алекса заставила себя дождаться этого часа, понимая, что ему необходимо время разобраться с наиболее важными телефонными звонками, поступившими за двенадцать дней отсутствия, после чего он мог бы полностью принадлежать только ей.

До чего же она жаждала Джеймса! Алекса хотела его всего, без остатка и сразу: его глаза, улыбку, голос, прикосновения. Она хотела услышать все подробности успешных переговоров в Японии и хотела рассказать, потому что Джеймс тоже этого страстно желал, подробности своей жизни за двенадцать дней разлуки. Алексе хотелось смеяться, и говорить, и делиться…

Но, выйдя из лифта и направляясь по мягкому плюшевому ковру в кабинет Джеймса, она призналась себе, что больше всего сейчас хочет увидеть в счастливых глазах Джеймса то, что он тоже рад встрече с ней… и почувствовать, как его руки умело и, нежно ласкают ее кожу… и услышать тихие вздохи наслаждения, когда Джеймс станет раздевать ее и любоваться ее телом.