Белый конь - Арчил Сулакаури

Крик паровоза разбудил его. Старик сел на кровати, прислушался. Кругом была тишина. Габо напряг слух: на улице мяукала кошка.

Он накрыл голову одеялом, попробовал уснуть. Душераздирающее мяуканье на улице продолжалось. Габо встал, сунул ноги в тапочки. Пошарил рукой по стене, включил свет. Вышел на железный балкон. Посмотрел вниз на улицу. Кошка должна была быть где-то здесь, поблизости.

— Брысь, кошка!

Кошка замяукала сильнее. Старик вернулся в комнату. Чиркнул спичкой, зажег железнодорожный фонарь и снова вышел на балкон. Осветил фонарем углы улицы.

— Брысь! Кошка, брысь!

Кошка перестала мяукать…

Погасил фонарь, закрыл дверь.

После ночной прохлады старику была приятна теплая постель.

Он как следует подогнул по бокам одеяло. И вот уже незнакомая станция всплыла в тумане, битком набитый людьми, ярко освещенный вокзал.

Пассажиры суетятся, прощаются друг с другом, целуются… Звонок. Поезд сейчас отойдет, вот-вот тронется… Тронулся уже. Габо глядит на перрон. Там пусто, только красивая беленькая девочка стоит и машет ему рукой. Габо узнал ее, позвал даже, но крик паровоза перекрыл его голос… Крик разбудил старика.

На улице истошно мяукала кошка.

— Тьфу, проклятая, чья это кошка!.. И чего она орет в самую полночь. — Потом добавил: — А со мной-то что творится: кошачье мяуканье принял за гудок паровоза.

Старик опять встал, зажег свет. Одевшись, осторожно спустился по лестнице, прошел через двор на улицу.

Под железным балконом сидела и мяукала здоровенная кошка; завидев человека, она зло сверкнула зрачками и скрылась в ночную тьму.

Он встал рано. Подмел комнату, прибрал ее. Габо любит порядок… Любит, чтобы все было на своем месте.

Габо вынес на железный балкон стул и уселся погреться под утренним солнцем. Старик закрыл глаза, нет, он не спит, просто глаза у него закрыты. Он ждет, когда закипит чайник. Габо и чай любит, горячий, ароматный чай и грузинский хлеб с тушинским сыром.

Раздался осторожный стук в дверь. Старик поднялся, возя по полу тапочками, поплелся открывать.

Он открыл дверь. На пороге стояла круглолицая, краснощекая, светловолосая женщина.

— Дедушка Габо! — вскрикнула женщина и кинулась на шею старику. — Не узнал? Я ведь Гугута!

У Габо подогнулись колени, задрожало все тело. Трясущимися руками водил он по спине внучки, ласкал ее, гладил.

— Гугута!.. Гугута!

За Гугутой стояли три черненьких мальчика, один в одного, загорелые, круглолицые, все как налитые… А за ними — их отец, тоже весь как налитой. Большое четырехугольное скуластое лицо. Кепка со вздернутым вверх козырьком, не охватив всей головы, улеглась на макушке. Отец улыбался вместе с детьми. И черные четырехугольные его усы растянулись до ушей. Гугута представила дедушке все свое семейство.

Габо пригласил их в комнату, засуетился.

«Бог ты мой, Гугута приехала», — бормотал он про себя и на скорую руку накрывал стол. Завтра придет он в парикмахерскую и скажет: Гугута приехала!

Гугута приехала! — завтра весь город узнает об этом.

А Гугута тем временем достала из чемодана хлеб домашней выпечки «шотис пури», крутые яйца, вареную курицу. Давно притихшая комната Габо ожила, зашумела. На радостях старик никак не мог усидеть на месте, вертелся, суетился, ласкал то Гугуту, то правнуков. Видно было, что мальчики изрядные шалуны. Едва освоившись, они уже сцепились, пустили в ход кулаки, не давали поесть друг другу.

Отец терпел, терпел, а потом как стукнет каждого по голове. Да так, что Габо чуть не лишился чувств, но не позволил себе сделать замечание зятю.

— Они у меня, — сказал зять, — и клопа в стенке не оставят в покое.

Мальчики примолкли, успокоились и снова принялись за еду.

— Почему не сообщила, что собираешься приехать? — спросил Габо у Гугуты.

— Не знаю… Я и не собиралась приезжать… Это потом как-то надумали.

— Оказывается, замуж вышла, и дети уже у тебя… А я и не знал ничего… Разве так можно, доченька.

— Не знаю… Мама говорила, не пиши, мол.

— Почему же?

— Потому… — Гугута застеснялась, покраснела, наконец все-таки сказала: — Если, говорит, узнает о твоем замужестве, денег больше не будет присылать.

— Эх, как могла она сказать такое… На кой черт мне эти деньги, все, что видишь здесь, все твое, доченька. Мне-то ведь на два дня жизни осталось, какого же дьявола держаться мне за все это… Или в могилу с собой тащить?

До конца завтрака зять еще раз отлупил детей, еле унял их. Потом все встали, Гугута попросила деда повести их по городу, сказала, что ей надо сделать кое-какие покупки. Старик сменил одежду (надел железнодорожную форму) и пошел впереди внучки и зятя. Мальчиков оставили дома. Строго-настрого наказали им ничего не трогать, вести себя смирно, не устраивать беспорядка, а то, мол, худо вам будет…

И мальчики остались в комнате одни. А взрослые ушли в город сделать кое-какие покупки.

Вечером вернулись домой усталые…

Мальчики на славу поработали за день. Габо не узнал свою комнату, так она была разорена и разгромлена. Все переломали, перемешали, перевернули вверх дном. Выбили стекло в окне, разбили графин, пол залили водой. Обшарили ящики шкафа, раскидали по мокрому полу разные бумаги, письма, карточки, вилки и ножи, тарелки… Сами тоже вымазались, перепачкались. Разодрали друг на друге одежду, в которую их специально нарядили по случаю поездки в город.

Старик в отчаянии опустился на стул. Гугута стала прибирать комнату, а отец набросился на детей.

Габо хотел было остановить зятя, но ничего из этого не вышло. Зять не успокоился, пока не вздул мальчишек.

Потом все как-то улеглось. Гугута накрыла на стол, сели ужинать.

— Дедушка, если все это мое, — нерешительно начала Гугута, — тогда… Тогда мы кое-что, сколько осилим, заберем с собой…

— Твое, дочка… Сказал ведь, что твое…

Гугута многозначительно посмотрела на мужа: вот мол, тебе, а ты еще не верил, что старик правду говорит.

Габо пил чай и смотрел на Гугуту. В этой полной, сильной, краснощекой женщине он искал свою маленькую Гугуту, красивую, беленькую Гугуту. На миг у него даже появилось сомнение, может, это не она, но старик сразу же отбросил эту мысль. Конечно, это была Гугута, только она очень изменилась. Повзрослела, пополнела. Выражение ее глаз не узнал старик, целый день думал он об этом и только сейчас догадался: во взгляде Гугуты пряталась незнакомая ему жадность. Только одни волосы остались прежними, светлые, блестящие волосы.

Гугута… Гугута… Маленькая, красивая, беленькая Гугута…

— Сейчас бы самое время укладывать спать, — сказал зять.

— Да, ложитесь, дети мои.

— А ты?

— Я тоже лягу… Все будем спать…

Габо постелил себе на тахте. Детей уложил на одну кровать, на другую легли муж и жена.

Потушили свет.

А дети — никто, мол, нас не видит — принялись колотить друг друга ногами.

— Тихо! — раздался голос зятя.

Дети ворочались, смеялись, прямо давились от смеха.

— Сейчас же спать, не то дождетесь у меня!..

Теперь у Гугуты начался приступ смеха. Муж что-то шептал ей, а она смеялась, сунула голову под одеяло и тихо хохотала.

Заснули.

Потом все стихло.

— Ребятки, спите? — спросил зять, потом этот же вопрос повторила Гугута:

— Ребятки, спите?..

Дети не отвечали.

Габо неподвижно лежал на тахте. Широко открыл глаза и уставился в темноту.

Он ни о чем не думал. Он так вымотался за день, что и не мог думать о чем-нибудь. Вдруг послышался шорох и шепот. Габо невольно прислушался. Смутился, покраснел, лицо у него запылало. Он накрыл голову подушкой, одеялом… Невозможно… Ведь он, Габо, здесь, в этой комнате, еще не спит… Хоть бы подождали, пока старик уснет…

И снова все затихло… Зять повернулся и захрапел…

Габо не пытался уснуть. Он лежал лицом вниз и плакал старческими слезами.

Гугута… Гугута… Маленькая, красивая, беленькая Гугута…

— Дедушка, этот матрац и одеяло мы тоже возьмем. Хватит тебе одной пары, на что тебе больше?

Габо хотел сказать: «Ко мне иногда приходят друзья. Захмелеет кто-нибудь — я укладываю его вот в эту постель: пусть отдохнет до утра». Но не мог сказать. Да и как скажешь, быть может, им одеяло и матрац нужней, чем ему…

— Возьми, доченька…

— Дедушка, и эти тарелки, куда тебе столько тарелок?

Габо хотел сказать: «Иногда друзья собираются у меня. Я накрываю им на стол… Вот из этой тарелки с позолоченной каемкой любит кушать Михо…» Не сказал. Как он мог сказать?..

— Возьми, доченька.

— Дедушка, и эти бокалы возьмем… Зачем тебе одному так много бокалов?

Габо хотел сказать…

Ничего не сказал. А сердце сжалось: ведь большеголовый Гогия любил как раз вон тот высокий стройный бокал, только из него и пил.