Аморальное поведение. Когда есть те, на кого можно положиться - Екатерина Мельникова

– Кипятков, тебя прям на Луне слышно. Что ты такое интересное рассказываешь? – вмешивается между нами с Паштетом Дмитрий Валерьевич. С немым отвращением я замечаю, что он обладает способностью так смотреть на учеников, что любой из них чувствует себя виновным во всем, что он захочет на них навешать, включая безработицу, глобальное потепление и откол ледника. Я начинаю его ненавидеть за то, что при этом учитель остается неотъемлем от своей гипнотической внешности. Да и что у него за уши такие, которые способны подслушивать разговоры даже между жителями Луны?

– Я со своим другом секретничаю.

– Ты опять огрызаешься, Кипятков. – Шипит Дмитрий Валерьевич, своим тоном навевая мысли о том, какой это злостный грех – огрызаться с учителем. – Где сегодня твой отец?

– Почем я знаю? – теперь я действительно огрызаюсь. Я не могу понять, с каких пор сказать правду стало считаться неприличным? И что плохого в том, чтобы секретничать с другом? – Он за мной по выходным не приезжает. По субботам он с девушкой, ему не до меня.

Паштет пытается скрыть усмешку, вместо чего получается фырканье и вспышка красного цвета на щеках.

– Так, все идем в класс, садимся за парты! Я продиктую новое расписание. Дежурят сегодня Кипятков и Пашутин! – провозглашает Дмитрий Валерьевич, отзываясь эхом через весь коридор, захватив лестничный пролет, спортзал и вселенную. Думаю, ему нравится орать. Когда он орет, что-то маленькое и подлое, шевелясь, приятно щекочет его изнутри. Абсолютно уверен, что это его самоуважение.

Лали целует меня перед нашим с Яриком дежурством, когда расходится народ. Она говорит «увидимся на Точке», а я так сосредоточен на ее руках, что мне не удается признаться, что ни на какой футбол я сегодня уже не хочу. У меня созревает один план, который я должен хорошо обдумать в одиночестве, а еще неземное чутье подсказывает, что сегодня, да-да, не завтра, не через год, а именно сегодня, мне необходимо остаться в школе после ухода всех.

– Кипятков, – слышу я. И, не отвлекаясь от мытья пола, переспрашиваю: «Что?» – Повернись, когда я говорю с тобой.

Я заканчиваю мыть пол, поворачиваюсь и повисаю одной рукой на швабре. Как меня бесит этот тиран. Да не хочу я с тобой общаться! Мне надо быстро пол домыть и пойти на улицу, попытаться объяснить своему другу, почему я не хочу играть в футбол, хотя сам пока не знаю окончательной причины. Во всяком случае, чего бы я ни хотел, это точно не разговор с Ковтуном.

«Кипятков, посмотри на меня! Кипятков, не огрызайся. Кипятков, равняйсь, смирно, не крутись, не кипятись, не говори, закрой рот, отвечай на вопрос, закрути крышку».

ААА! Достал.

– Что? – повторяю я, натягивая это слово, как малой носок.

– Перестань говорить со мной в таком тоне. А обращаюсь я к тебе все по тому же вопросу. Хочу видеть твоего отца. Как бы нам с тобой это провернуть? – В другой ситуации я бы предположил, что это из-за моей дерзости, особенно в начале недели, особенно когда он попросил меня рассказать биографию Тютчева, и я не сказал ничего умного; но теперь я точно уверен, это из-за моих синяков учитель загорелся еще большим желанием видеть папу. В общем, того, кто мне их оставил. И говорит он на этот раз так, словно мы теперь сообщники. Станет ли мне после их общения лучше? Я уже ни в чем не уверен. Отец передо мной не извинился, я перед ним не извинился. Между нами уплотнилась стена, через которую мы не слышим друг друга, даже если сложить вокруг уха ладони. И не поможет нам никакой хитрый план. До тех пор, пока я новый не придумаю, гениальный. Решаю дать учителю очередной от ворот поворот, когда Дмитрий Валерьевич меняет одно лицо на другое и добавляет новым голосом: – Ничего не бойся. Ты для меня не плохой. Дети не бывают плохими, бывают родители с плохим поведением. Все идет из семьи. Обещаю, я не позволю ему нанести тебе вред. Сколько папе лет?

– Двадцать семь.

– Ага, сам еще малой. Я не намного его старше, и знаю, многие из мужчин в этом возрасте еще дети. Так что может это его надо воспитать, а вовсе не тебя. Ты меня слышишь? Идея, а может, пообщаешься пока с нашим школьным психологом? А что?

Я снова застываю со шваброй. Я и швабра. Мы теперь оба застывшие и прямые, потому что это предложение на счет мозгоправа бьет меня электрошокером. Он серьезно?

– Да. Конечно. – Говорю с сарказмом. – Только если решите подобное у меня за спиной замутить, предупредите заранее, чтобы, когда на меня налетят санитары, я был бы морально готов.

Дмитрий Валерьевич хмурится, и я морально готовлюсь к очередной словесной расправе, однако учитель не сдерживается и ржет, переглянувшись с Ярославом, который на этом моменте решается вклиниться в разговор и заступается за меня, каким-то образом наступив на горло своему смущению:

– Не обижайтесь на Степу. Он в душе лучше, чем ведет себя иногда. Он отличный друг. Думаю, он из тех людей, который не покинет горящее здание до тех пор, пока не спасет каждое живое существо, которое попадется ему на пути.

Я пробую эту мысль на вкус. Мы с Дмитрием Валерьевичем оба пробуем ее на вкус. Лично я ничего подобного не пробовал. Никогда не ожидал, что Паштет отзовется обо мне так. Вижу, когда люди говорят честно. Голос учителя, например, звучал честно, когда он утверждал, что желает мне всех благ и с папой хочет увидеться, чтобы урегулировать в моей семье бомбардировку. Мне остается надеяться, что я соответствую ожиданиям Ярослава. Я действительно не растерялся бы в горящем доме? Я бы рисковал своей жизнью ради спасения другого существа? Ярик действительно так считает?

– Ты задал мне дилемму! – говорю Паштету, когда мы выходим из школы на улицу. В воздухе вкусно пахнет тополями. Вдох за вдохом в моих легких как будто распускается тополь.

– Дилемма это что?

– Сложная задача. Ты сказал, что я герой, а я не могу решить, так это или не так. Склоняюсь к обоим вариантам. Все может быть. Я, правда, такой, по твоему мнению?

– Да. Такой. Сегодня тебе хватит геройства красиво победить на поле? Пошли, что ли! Все, наверное, уже там кучкуются.

– Паштет, я не могу. – Решаюсь я.

Ярик роняет челюсть, так что мне виден весь его язык. С минуту он стоит, грозовое облако, которое повисло над его головой, мечет стрелы и хлещет холодным дождем на его пламя волос в этот солнечный день.

– Чо? Ну ты и пошутил.

– Не пошутил. Я немного планы поменял. Потом расскажу.

– Ты хочешь есть? Да после игры поедим! Если разбежимся по домам, не всех ребят предки смогут отпустить, ты же знаешь этих взрослых! У них тараканы в голове! Не знаешь, что они могут выкинуть! Но… чтоб у тебя были тараканы… Это какая-то лента новостей!

– Мне нужно прогуляться кое-куда одному.

– Одуреть. Ты капитан команды! А не полоумный, странный и одинокий художничек. Или все-таки художничек?

Что за слово – художничек? Можно подумать, что это синоним слова «отстой».

– Как будто это по-настоящему! – продолжаю я, вопя о футболе специально, чтоб перебить все иные мысли и слова Ярика. Он видел. Как я рисовал в тетради. И считает, что я спятил сильнее обычного, ведь я бросил рисовать на неделю, но это оказалось тяжелее, чем бросить курить. Когда кого-то любишь, сложно оставить творчество. Все равно, что оставить человека, которого любишь (рисуешь). Для меня это синонимы, любить и рисовать. – Футбол – это просто игра. – Я говорю правду. По сравнению с магией творчества – это всего лишь игра.

– Это весело, ты сам говорил. – Напоминает Паштет. – Что еще не по-настоящему? Может, дружба наша?

– Не устраивай сцену. Причем тут дружба? – или как еще объяснить Ярославу, что мне не хочется выяснять отношения, когда они и так предельно ясны. Мы друзья и изменять этого я не собираюсь. Просто иногда у меня появляются дела, в которые я не хочу посвящать никого. То есть, совсем никого. Даже дедулю.

– Ладно. Можешь кинуть команду. Скажи Лали, пусть тоже кидает. И пока мы будем гулять, вы будете с ней ходить целоваться в лес. Не нацепите только на задницы клещей.

– Но я не кидаю команду. Лали тоже. Подожди. Ты завидуешь мне? Хочешь так же с Кристиной?

От этих моих слов гроза над головой Ярика усиливается. Я могу заглянуть в его глаза и увидеть ледники. Его уже всего залило дождем, и никто кроме меня не замечает.

– Вот теперь и ты мне задал эту, как ее? Дилемму. Я думаю, придурок ты или полный дурак, и склоняюсь к обоим вариантам. Не хочешь гулять сегодня с нами, вали. Но если еще раз нарушишь наши планы (не важно, с Лали или без нее), можешь искать себе другого Паштета.

Мой друг меня покидает, забирая с собой мое настроение, и мне за все его психи хочется размазать его по хлебу. По пути Ярик выбрасывает в мусорку мое хорошее настроение, и свое. Я не думаю, что скажут Ковчег, Дэн, Кристина и даже Лали, когда на игру явится один Паштет, а не Паштет с Кипятком. Сейчас я думаю только о том, чтобы как-то дать Ярику понять, что я не найду другого Ярика и главное не захочу никогда, но слова остаются у меня в голове, как пельмени в тарелке, которые стынут, не успев попасть в горло, поэтому я медленным шагом иду к воротам, придумывая, чего бы такого купить для Юлии Юрьевны. Мне хочется придумать такой же оригинальный подарок, как она. Юлия Юрьевна беспрепятственная и оригинальная, как мой папа. Они слушают одну и ту же музыку. Отец любит таких женщин, но не нашел свою среди них. Пора мне взять эту обязанность на себя.