Двуллер-3. Ацетоновые детки - Сергей Тепляков

– А чего бы ей замечать-то, если и сети дырявые, и рыбаки полорукие… – ехидно вымолвил Бесчетнов. – если бы не сказал я тебе про эти сапоги, до сих пор бы убийцу искали…

– Не, не искали бы… – хмыкнул Гранкин. – Поймали бы какого-нибудь алкаша, и он бы уже нам все подписал. Мы же не можем такое резонансное дело оставить не раскрытым. Отчитались бы в лучшем виде!

Он отвалился на спинку стула и весело – ну что, выкусил?! – посмотрел на Бесчетнова.

– Тьфу ты! – плюнул Бесчетнов. – Ладно, давай твой чай. Хотя он у тебя вечно вениками пахнет…

– Вениками… вениками… – забормотал Гранкин. – Это смотря какие веники…

– Вот именно! – сказал Бесчетнов. – А ты чай завариваешь из той поганой метлы, которой всю вашу прокуратуру давно надо разогнать…

– Не боись, разгонят… – хмыкнул Гранкин. – Вот скоро будет вместо прокуратуры следственный комитет, и погонят нас всех кого куда…

– А ты? – спросил Бесчетнов.

– А я чуток отдохну – и в адвокаты…

– В защитнички? – поинтересовался Бесчетнов. – Давай-давай. Как раз для тебя место. Сажать не умеешь – так может хоть защищать получится.

– Злой ты… – покачал головой Гранкин.

– Я справедливый! – ответил на это Бесчетнов.

– Но злой… – добавил Гранкин.

– От такой жизни я скоро кусаться начну… – усмехнулся Бесчетнов. – И тебя, Аркадьич, я покусаю первым…

Оба засмеялись – тихо, грустно – и стали молча пить чай.

Глава 3

На следующий день к Бесчетнову вдруг пришел иван Коржавин, офицер из пресслужбы тюремного ведомства. Круглое лицо Коржавина с усами подковой было красным. Бесчетнов еще от порога понял, зачем пришел иван, и не ошибся.

– Предлагаю пивка для рывка… – сказал Коржавин, конспиративно понизив голос, хотя в кабинете никого, кроме них двоих, не было.

– Да не, я теперь не пью…

– Чего так? – удивился Коржавин.

Бесчетнов подумал, потом решился и сказал:

– Да вот, дети у нас с Наташкой будут. Беременная она. Расстраиваться ей нельзя, а я если приду выпивши, вижу – грустнеет она. Не говорит, но я-то не слепой. Так что все. Здоровый образ жизни. И курить бросаю…

Он достал пачку сигарет, покрутил ее и опять сунул в карман, так и не закурив.

– Ого! – сказал Коржавин. – Силен. А я вот не могу курить бросить. Я, правда, и покуриваю так, по мелочи… А то, может, сходим, по кружечке?..

– Нет… – твердо сказал Бесчетнов. – Мне и так в голову всякие мысли лезут.

– Что за мысли? – спросил поскучневший – в пивную хотелось – Коржавин.

– Да вот думаю, какие от меня дети будут? Получится такая же зверушка, как этот Кулик. И куда мне потом от людей прятаться?

Коржавин помотал головой.

– А с чего ты решил, что зверушка будет такая?

– Зла много принимаем… – сказал Бесчетнов. – Таскаем в себе. Во мне ненависти столько не было никогда, даже на войне. Сейчас иногда специально вечером по таким закоулкам хожу, куда раньше и не сунулся бы. А сейчас думаю – ну подойди кто-нибудь, хоть башку на память разобью.

– И что?

– Не подходят. Чувствуют. Так что ненависть материальна. И если она передается вокруг, так может и ребенку передаться…

– Да брось… – недоверчиво сказал Коржавин. – Воспитаешь…

– Воспитаешь… – усмехнулся Бесчетнов. – А как воспитывать? Вот тебя – воспитывали?

Коржавин задумался и сказал:

– Да вроде нет. Так как-то все. Я в деревне рос, там в те времена на баловство времени не оставалось.

– А теперь остается… – сказал Бесчетнов. – А я в городе рос. Мама с утра до ночи на работе. И меня не больно-то воспитывали. Чтобы она мне речи толкала – не помню такого. Дорога была, тропинка. Тебя на нее ставят – ты идешь. Школа-институт-работа. Пионерия-комсомол.

– Вот, и ты, хоть демократ, а о пионерии пожалел…

– Я не о пионерии. Я о дороге.

– Ну так она и сейчас есть.

– Ты имеешь в виду – «украл, выпил, в тюрьму?»

– Ну, примерно, – засмеялся Коржавин, вздрагивая заметно выдававшимся над штанами животом. – Чего ты переживаешь? Есть и другие дороги: школа-институт-работа…

– Есть… поморщился Бесчетнов. – Только уж больно часто в последнее время эти дороги одна с другой перекрещиваются. Окажется такой вот Кулик у тебя на пути – и все.

– Ну, а что ты предлагаешь? Расстреливать?

– А хоть бы и расстреливать… – сказал Бесчетнов. – Он ведь будет на мои деньги в тюрьме жить. И на деньги Петрушкиных. Он им всю жизнь искалечил, а они его теперь кормить будут.

– Ну так у нас же мораторий. Гуманизм… – пожал плечами Коржавин, всем своим видом говоря, что ему и самому этот гуманизм поперек горла. – Государство надеется, что из него еще выйдет человек.

– А что-то еще государство делает, чтобы из него вышел человек, кроме того, что надеется? – разозлился вдруг Бесчетнов. – Свобода должна быть такая, чтобы ее жаль было лишиться. А вот тот же Кулик – что он видел на свободе? Его дом – халупа такая, что зайти страшно. Живут всей семьей на детские пособия, а они в нашей богатой стране пятнадцать копеек. А вот попадет он в тюрьму, тут уж государство для него расстарается, спляшет вокруг него краковяк вприсядку и железное болеро! В тюрьме-то сейчас не только макароны дают, но и самодеятельность будет, в КВН будет, сука, играть, телевидение приедет и девчушки-журналисточки будут ему вопросики задавать, хихикать с ним. Для него в тюрьму попасть, как для нас с тобой на острова в Тихом океане съездить.

– Ну это ты уж загнул.

– Если и загнул, так не сильно.

Они помолчали.

– Слушай, а там в тюрьме-то как относятся к тем, кто детей убил? – спросил Бесчетнов.

– Да никак… – со вздохом, поморщившись, ответил Коржавин. – нету уже никаких традиций и законов и там. Это раньше, например, насильников самих насиловали. А теперь этих насильников столько, что они сами кого хочешь изнасилуют. Кто как устроится, как себя поставит, так и будет жить.

Бесчетнов грустно уставился в стол. Ему становилось все тошнее.

– Ладно… – сказал он. – По кружке. Начну новую жизнь с завтрашнего дня…

– И правильно! – горячо поддержал мгновенно повеселевший Коржавин. – А еще лучше – с послезавтрашнего: завтра я в отпуск ухожу, хотел отметить.

– Нет… – сказал ему Бесчетнов. – Завтра я попытаюсь целый день думать о хорошем, а писать буду, например, про урожай. Или найду себе какого-нибудь ветерана, поговорю с ним – отдохну душой…

– Это сейчас мы с тобой отдохнем душой! – веско сказал Коржавин. Они быстро собрались и вышли из кабинета.

– Кстати, поехали с нами в детскую тюрьму! – сказал Коржавин, когда они уже спускались по лестнице. – На следующей неделе там будут паспорта вручать. Посмотришь, как они живут…

– Вот только я хотел душой отдохнуть, а ты мне такие предложения делаешь… – вздохнул Бесчетнов. – Но поехали. Посмотрю на ваших зверушек. Надеюсь, не загрызут…

– Там не загрызут. Там они в намордниках… – захохотал Коржавин.

Глава 4

– А вчера – это просто, уж извините, сумасшедший дом! – ваша дочь подралась с учительницей русского языка! – в голосе директора школы было не столько негодование, сколько удивление. – Учительница поставила Даше «два» за работу, а Даша, увидев свою тетрадь, кинула ею в учительницу, а потом еще и бросилась на Лилию Ивановну с кулаками…

Игорь Шпагин тяжело вздохнул. Учебный год начинался так, что короткие юбочки и прозрачные блузки дочери уже и не казались Игорю проблемой. Прошло два месяца, а эта школа была уже второй – из той, прежней, где Даша училась с первого класса, ее пришлось перевести после первой четверти из-за неуспеваемости и конфликтов с одноклассниками. Но и здесь она не уживалась.

Он посмотрел на сидевшую здесь же Дашу. Она молчала. Шпагин перевел взгляд на директора. Тот смотрел на Шпагина хмуро и без сочувствия.

– У нас приличная школа. Есть такие, куда инспектор по делам несовершеннолетних без газового баллончика не ходит, а у нас спокойно. И тут к нам попадает ваша Даша и начинается! – заговорил директор. – Мы пошли вам навстречу, приняли вашу дочь посреди четверти… Даша уверяла нас, что ей нужно углубленное изучение русского языка. Брала на себя, можно сказать, соцобязательства! И вот – на тебе! Даша, ты можешь нам пояснить, что произошло?

Даша исподлобья глянула на него и ответила:

– Она придирается. У меня не на «двойку» была работа!

– А на что? – с интересом спросил директор. – У тебя там элементарные ошибки. Зачем браться за дело, к которому у тебя не то что душа не лежит – которое тебе глубоко безразлично! Учитель ведь в каждого из вас душу вкладывает…

Даша хмыкнула.

– Да, Даша, душу! – надавил директор. – А в того, кто учится хуже, этой души вкладывается больше. Потому что настоящий учитель не может вот так просто бросить ученика: не хочешь – ну и не учись. Настоящий учитель постарается увлечь ученика. Лилия Ивановна так преподает, что у нее и двоечники становятся отличниками и на олимпиадах по русскому берут первые места. И если ей не удалось увлечь тебя, то проблема, Даша, в тебе…