Камень-1. Часть 4. Чистота — залог здоровья. Зачистка, баня и прочая гигиена. - Александр Бельский

жука на углях, и лопнул. Ай, кабан, ай, красава! Мгновенно Фабий всадил три выстрела в створ ворот. Ага… Сиреневые просверки показали, что, хотя большой щит и схлопнулся, то ли шаман наложил на своих харазцев личные щиты, то ли у них были и свои, амулетные. Ну-ну. Это уже вопрос методичной долбёжки. Бахнем ещё пару раз, но теперь уже можно и оглядеться. Вот интересно, давно уж замечал… После боя чётко помнишь, кто и что делал, где они затупили, а где проунькали влёт, даже такое, что и видеть вроде не мог. Но только не то, что делал ты сам. Тут как-то всё пунктиром, неясно и односложно. И только потом, очень сильно потом и не спросясь, всплывает, накрывая с головой.

Вот и сейчас он как-то попутно выцепил взглядом (мельком, всё быстро и не фиксируясь) Юрца. Тот потёк-пополз в его, Фабия, сторону. Зачем, я не понял? Там только колода для колки дров, так себе позиция. А, кажется, догадался!

И тут его слух отметил, что Беловолов вдруг перестал стрелять. Местонахождение Валеры ему не было видно. Да и никому из них не было видно. Оно, конечно, все враги, вроде бы, в сарае. Но вот это мерзкое ощущение, что кто-то или что-то мелькает где-то сбоку, постоянно ускользая, оно сильно тревожило и бесило. Ну, а невозможность страховать и прикрывать Ларя на его позиции ничьими силами бесила его вообще с самого начала. Так что, если предположить, что какой-то супостат оказался вне сарая, это направление сейчас, вероятно, самое угрожаемое, и то, что там утихла стрельба, его напрягло ещё сильнее.

С другой стороны… Спирали и молнии, рвущиеся от ворот в небо, слегка замерцали и дрогнули, но пока ещё держались. Может, Валерик просто разнёс амулет, но для полного разрушения колдовства этого мало? И теперь он, например, движется на усиление Грачёва? Однако Фабий не расслабился, поскольку Валера не лох педальный, и сообщил бы и ему, и Мамону об этом радостном событии, но амулет-то молчал! Ко всему прочему, Мамон, которого ему тоже почти не было видно, судя по всему, перезаряжается, геройски отстрелявшись после своей бомбёжки. Так что, почти плюнув на сарай, и лишь искоса поглядывая на его ворота, Фабий не решился отвлечься на сеанс связи. До этой секунды Фабий «ёлкал». Перекидывался стволом то в одну сторону, то в другую, но пас при этом соседний сектор, контроля саму директриссу боковым зрением. Теперь же он заранее плотно вложился в винтовку, особенно «бдя» за углом между сараем и домом, и, повторим, не расслабился, а, наоборот, напряг булки, ожидая какого-то паскудства. И дождался.

Угол дома был от него почти на девять часов, а Мамон — на двенадцать, курсовой угол цели, движущейся от первого ко второму, практически сорок пять градусов. До Мамона метров двадцать пять-двадцать семь. Ну, тридцать.

Игорь дал упреждение, но его еле хватило, когда прямо из-за угла выскочило и понеслось на Мамонище почти размытое скоростью нечто. Именно вот Мамона Игорю видно почти не было, но, помня, не осознанно, а на уровне рефлексов, о выстрелах из его «Чекана» за сараем, Фабий почти не сомневался, что Грачёв сейчас, фигурально говоря, со спущеными штанами и задницей к нечту, перезаряжается. Руки заняты и внимание отвлечено. А, нет, заметил, потому что завизжал, как резаный.

Гораздо быстрее, чем эти мысли вихрем просквозили в голове, Фабий начал долбить из «СвеТки», жалея лишь об одном — что у него не пулемёт. Он успел выстрелить не менее пяти раз, целясь в те места, где у размытой фигуры должны были быть ноги и центр тяжести. Тело само знало, что ему делать, и стреляло туда, куда попасть шанс был выше, хотя, если бы его кто-нибудь спросил (ну, потом, не сейчас), он бы затруднился ответить, почему целится именно так.

Чем или кем бы эта фигура ни была, но законы физики никто не отменял, и попадание в таз или колено даже сверхмогучему, быстрому и защищённому магией «нечту» неминуемо это нечто уронит на мать сыру землю. И, пусть даже и не убив эту непонятную цель, подарит Мамону немножко времени. Так и вышло. Раздался почти собачий (крупной, надо сказать, очень крупной собаки) обиженный визг, и размазка сбитой кеглей закувыркалась по земле. Она почти докатилась до Грачёва. Почти, но не совсем, потому что попадания Фабия не только свалили её, но и сбили направление движения твари, уронив и закатив её ближе к забору. Выстрелы затормозили чудовище, явив его оскаленные зубы и бельма глаз. Теперь, когда агрессор, наконец, замедлился, Фабий разглядел, что это был самый натуральный оборотень, и ему стало как-то зябко…

А что Мамон? Никогда ещё в жизни он так не пугался, хотя и много чего видел. «Кто на войну попал, назад уж не вернётся». Война всегда тебя ломает, и из кусков собирает заново. Когда лучше, когда — хуже прежнего. Мамон понял, что если сейчас же, немедленно, не встанет навстречу оборотню, то война его пересоберёт так, что его страх сожрёт ему душу и останется с ним навсегда. В жилах была словно бурлящая газировка, а не кровь, руки тряслись, а из глаз хлынули неудержимые слёзы, но — не от испуга, а от ярости. На самого себя, на оборотня, на страх, который вдруг начал таять и исчезать. Избежав вселенского конфуза с мокрыми бриджами, Грачёв, продолжая реветь белугой, с похвальной резвостью вскочил. Мамон не знал, чем он там оттолкнулся от земли, вероятнее всего, спиной и задницей, причём в воздухе он ещё и ухитрился вывернуться лицом к оборотню. Совершая этот кошачий пируэт, он выдернул левой рукой «серебряный» револьвер. Рука по-прежнему заметно тряслась, но на таком расстоянии даже дрожащей левой промазать было невозможно.

Однако он сумел. Оборотень, чей терпкий звериный запах, смешанный с медным духом свежей крови Мамон чуял так, будто уткнулся носом в загривок твари, имел своё мнение по всему происходящему. Фабий умудрился попасть в несущегося на всех парах оборотня дважды, практически в тазобедренный сустав и середину левой ляжки. Ни человек, ни волк не встали и даже не смогли бы пошевелиться с такими ранами. Но не оборотень, с его бешеным метаболизмом. Тварь сшибло с ног, закрутило-протащило по земле, но она вновь взмыла на ноги, хотя и потеряв скорость, и вскочила уже на этот раз на четыре конечности — и, хромая, метнулась вправо