Разорванный круг - Владимир Федорович Попов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В номере было душно, хотелось пить. Алексей Алексеевич налил в стакан воду из графина и чуть ли не в два глотка выпил ее.
Подойдя к окну, открыл створки.
На улице стайками бродила молодежь, неслись шуточки и взрывы смеха, в городском саду ухал барабан, нестройными руладами рассыпались трубы — духовой оркестр готовился к вечернему выступлению.
Наскоро умывшись и переодевшись, Алексей Алексеевич вышел из гостиницы и сразу влился в шумный людской поток. Шел неторопливо, рассматривая прохожих, поглядывая на скудно убранные витрины, выискивая знакомых. Надежда на встречу с кем-либо из старых друзей была ничтожна — одних унесла война, другие рассыпались по белу свету, и все же он невольно ловил себя на том, что ищет среди прохожих старых приятелей, ждет, что на его плечо вдруг опустится чья-то рука и радостный возглас «Привет, Леший!» или «Салют, старик, сколько лет, сколько зим…» согреет его слух. Дойдя до угла Комитетской, повернул обратно и, ощутив жажду, стал искать глазами киоск или автомат с водой. Ничего похожего, однако, поблизости не оказалось. И вдруг взгляд упал на витрину магазинчика, в котором были выставлены бочонки с вином, украшенные декоративными барельефами львиных голов с кранами в оскаленных пастях. «А, вот почему — „Мы пили вино из пасти львов…“» — выплеснулась из памяти экстравагантная строчка из стихотворения местного поэта. Войдя в магазин, попросил донского сухого. Жадно прильнув к запотевшему стакану, стал пить небольшими глотками, вбирая в себя ароматную кислинку и ладанный привкус. И вдруг в сознании возникло неясное воспоминание о чем-то томительно-радостном. Ощущение это было столь сильно, что он невольно напряг память, отыскивая его истоки, и горячая волна прилила к сердцу. Как он мог забыть? Это вино в этом же магазине он и Леля пили однажды украдкой, чередуясь, из одного стакана. Да, точно такое вино с характерной примесью ароматного ладанного винограда.
Чтобы остаться наедине с воскрешенными чувствами, выйдя из магазина, свернул на безлюдную боковую улицу.
Удивительно, как иногда интонация, аромат цветка, случайно оброненное кем-то слово или как вот сейчас букет вина способны всколыхнуть пласты подсознания, вынести оттуда забытые события, образы, ощущения…
С этих минут образ Лели уже не оставлял Алексея Алексеевича. В погоне за воспоминаниями стал бродить по «заветным» местам. Вот «Угол встреч» за два квартала от ее дома, здесь они не опасались попасться на глаза бдительной мамочке, недолюбливавшей парня с резкими манерами и чересчур решительным лицом; вот «Аллея дум», по которой бродили часами, разговаривая, размышляя, строя планы на будущее. Раскидистые тополя, как и тогда, сплетясь кронами, создавали днем спасительную тень, а по вечерам уютный полумрак для влюбленных. В пору его отрочества молодежь наименовала аллею «Тоннелем влюбленных», а они с Лелей назвали ее целомудренней — «Аллеей дум». А вот «Угол расставаний». Здесь под тополем они прощались. Жив еще старик, только верхушка его высохла, и голые ветви до странного напоминали воздетые к небу руки.
Вспомнилось, что на коре тополя он вырезал перочинным ножом два имени — свое и Лели. Подошел к дереву, поискал зарубки на уровне глаз и не обнаружил. Еще бы! Не может кора так долго сохранять надрезы — дерево тоже имеет свой срок памяти. Отойдя, с нежностью, как на что-то родное, посмотрел на неимоверно разросшийся тополь, и на добрых полметра выше того места, где искал, увидел крупные, искаженные временем бугристые имена: «Леля», «Леша». На веки вечные оставили память о себе.
Острая боль ударила в висок. Он стоял недвижимо, потрясенный тем, что с такой силой ощутил прошлое, что оно так властно над ним. Леля. Он давно вычеркнул ее из своей жизни, а если и вспоминал иногда, то без волнения, как вспоминаются чистые, наивные юношеские увлечения. Так почему же глухая тоска стиснула грудь и не отпускала?
Отсюда до Лелиного дома рукой подать, но ноги почему-то не шли дальше. Подумав, понял почему: сработал давний рефлекс. Здесь начиналась запретная зона, дальше идти ему возбранялось, чтобы не попасться на глаза Лелиной маме, всячески старавшейся отвлечь свое детище от неподходящего ухажера.
Они долго и тяжело прощались у этого тополя. Целовались, расходились, снова бежали друг к другу и снова душу раздирала агония разлуки. Тут они расстались, когда он уезжал в Ярославль. Разве думали они тогда, что эта встреча окажется последней?
Чуть подогретый вином и разгоряченный воспоминаниями, Алексей Алексеевич испытал жалость к себе и взгрустнул оттого, что так нелепо оборвалась трогательная любовь.
И вдруг зашагал крупными, решительными шагами, как ходил у себя в Сибирске по заводу. Здания вокруг не вызывали никаких ассоциаций — он редко появлялся здесь, а если и появлялся, то ничего не видел вокруг, боялся одного: как бы не увидели его. И проделывал этот путь только в том случае, если Леля не приходила на свидание. Тогда, преодолев робость, он украдкой приближался к дому и опускал в отверстие для писем конверт с библиотечным бланком (бланки как-то подвернулись ему под руку, и он сунул штук десять в карман, сам не зная для чего, так, из озорства), на котором значилось: «Прошу вас вернуть взятую в библиотеке № 11 книгу ввиду того, что означенный срок истек». По этому вызову Леля являлась непременно, прибегая ко всякого рода ухищрениям, — знала, что он будет топтаться на «Углу встреч» и час и два, пока не дождется.
Вот и ее дом. Полутораэтажный особняк, с массивной парадной дверью. В заветной квартире он был всего два раза, когда мать Лели, Полина Викентьевна, уезжала к родственникам в Ростов, да несколько раз заглядывал в Лелину комнату — надо было только схватиться за кронштейн навеса над парадным входом и подтянуться на руках. Теперь он на такое не рискнул бы. И не потому, что ослабели мышцы. Навес был другой, легкий, жиденький — старый, очевидно, изоржавел, пришел в негодность. И ручка на двери, вычурная медная ручка с шарами на концах, была заменена обычной стандартной. Прежней осталась только рамка на щели, куда опускались письма и газеты, да изредка ложный вызов в библиотеку. Возникло мальчишеское желание оторвать ее, увезти с собой на память. Даже подергал, поддев уголок ногтем. Э, нет, крепко приколочена. Поднял и отпустил заслонку. Она знакомо щелкнула, вызвав ощущение облегчения, которое возникало тогда; слава всевышнему, никто не заметил. Записка уже там, значит, сегодня они увидятся.
Леля не всегда могла ускользнуть на свидание, но по этому вызову приходила чего бы это ни стоило, даже зная
