Курорт - Антон Секисов

Вместо того чтобы пить и наслаждаться триумфом в компании двух симпатичных девиц, он подумал об Оле: интересно, что она делает в этот самый момент. В голове почему-то застрял кадр из «Тануки». Палочки, тип в голубой рубашке напротив, с пивной пеной над верхней губой, бритым затылком, с дешевыми юморесками из «Камеди клаба». Конечно, ей скучно. Но ей скучно всегда.

Мите было приятно существовать в ореоле Олиной скуки. Внутри нее он чувствовал себя в безопасности. Ее скука нежна. Он представлял Олины голые плечи, покрытые точками-родинками. Все-таки он однолюб. Он любит Олю, хотя прошло уже десять лет. Ему нравятся ее плечи, прямо-таки возбуждают. Спустя столько времени – наверное, это даже почти извращение. Возникло мучительное желание взять телефон и написать: «Ну чего же ты? Отвечай!» Митя сунул руку в карман, но телефон лежал чересчур глубоко и расположился как-то не очень удобно, застрял в складках материи.

Рядом громко заспорили двое парней. Спор был по поводу князя Владимира, достаточно яростный, дело шло к драке. Один называл князя «обрыганом» и «быдлом», как будто речь шла про соседа по лестничной клетке, который заблевал коврик. Второй отвечал наукообразно, но с такой издевательской интонацией, что Мите и самому захотелось дать ему в морду.

От этого спора и неудачных попыток достать телефон что-то случилось с реальностью. Митя снова взглянул на копию Лизы Райской и понял, что это вообще никакая не копия, а просто уставшая женщина средних лет: синяки под глазами, сухая и серая кожа. Ничего детского в ее лице нет: даже форма головы совершенно другая. Разве что похожи прически, и только! Вот что значили чача и приглушенный свет. Она тем временем говорила:

– Мой любимый ваш текст – репортаж с реконструкции в Бородине. Когда-нибудь его будут заучивать наизусть в школе.

– Какое Бородино? – спросил было Митя, но сразу же понял.

Конечно, она обозналась. Приняла Митю за другого – Митю Шелейко, автора юмористических репортажей с патриотических митингов и конференций. Своим энергичным и простоватым юмором он покорял всех. Выдавал в твиттере по сто шуток в день.

Митя видел Шелейко однажды на какой-то проходной пресс-конференции. Не на самой пресс-конференции, но в туалете поблизости. Вошел в туалет, дернул за ручку, а дверь оказалась не заперта. И на унитазе сидел этот Шелейко: бледный, испуганный. Вцепившись в бутылку водки, он жадно пил. Глаза у него были как у приютского пса: полные боли и страха, отчаяния. Митя извинился и закрыл дверь. А через минуту заглянул в твиттер и там уже был новый юмористический мем от Мити Шелейко.

Митя мог бы не сообщать этой даме, что она обозналась, и хотя бы чуть-чуть продлить ощущение праздника. Но все уже было отравлено, и Митя признался. Признался заодно и в другом: кажется, его бросила девушка, с которой он прожил почти десять лет. А может, и ровно десять – он уже сбился со счета. Митя остро нуждался в том, чтобы его пожалели. Пусть это будут и незнакомые люди. Ему бы хотелось, чтобы даже те двое спорщиков, что не поделили князя Владимира, подошли и обняли его.

Чья-то рука, то ли пришелицы из ля бель эпок Жени, то ли лже-Лизы, легла ему на живот, и он почувствовал слабое возбуждение. С возбуждением сразу возникла и тяжесть в области паха, стала медленно разливаться по телу как будто цемент. Он чувствовал, что каменеет. Нужно было как можно скорее оказаться на воздухе, и Митя выскользнул из объятий.

Выбравшись на балкон, он навалился на перила всей массой. Он через силу дышал. Женщины не побежали за ним и, казалось, уже про него позабыли: оглянувшись, Митя увидел через окно, что они болтают между собой и с кем-то еще третьим. «Может, со мной?» – возникла страшная и глупая мысль.

Митя стал набирать Рената, но тот не отвечал. Митя продолжал стоять на балконе, привалившись к перилам, и ждать. Он вдруг осознал, что, если Ренат не ответит, идти будет некуда: у Мити ни адреса, ни названия хостела, ни даже примерного понимания, где тот может быть.

Особняк под названием «Зазеркалье» располагался на перекрестке, и Митя спустился и встал в центре него, глядя по сторонам, на каждую из дорог. Все они были равно темны, и ни одна не манила. Митя вспомнил своего экс-начальника Игоря и его рассуждения о даосизме. Выходя на улицу, настоящие мастера дао точно знают, где, кого и когда повстречают на своем пути. Митя слегка сомневался, что это возможно, но уж с тем, чтобы найти хостел, где они зачекинились, у мастеров дао не возникнет проблем.

Митя еще раз взглянул в сторону «Зазеркалья», просто чтобы убедиться: особняк еще там. В пластичной реальности этого вечера Мите казалось, что можно усилием воли убрать особняк, разогнать облака и вызвать Рената. Митя крепко зажмурился и открыл глаза. Рената все еще не было, а особняк так и стоял. Митя уселся на парапет, скрестив ноги.

Как только удалось занять удобную позу, внутри Мити что-то ослабло и из глаз потекло. Плач не сопровождался тоской или отчаянием: казалось, это скорее физиологический сбой, что-то вроде недержания слезных желез. Митя плакал, глядя на монумент «Мать Грузия» в бледном траурном освещении: строгая и печальная женщина с мечом в руках. Куда ни взгляни, всюду горы в туманной дымке. Митя подумал, что если бы он вернулся в Россию, то пространство, на котором он рос, теперь показалось бы неестественно голым и беззащитным: равнина, на которой стоит одинокий беспомощный человек, открытый любому вторжению с воздуха.

На балконе показался Ренат. Нетвердо ступая, он подошел к краю, вытащил член и пустил ярко-оранжевую струю на гору. Струя блестела во тьме как золотой слиток. Заметив Митю, Ренат помахал ему свободной рукой. Закончив дела, спустился, так и не застегнув ширинку.

Ренат шарил по сторонам тяжелым пристальным взглядом, кроваво-красные белки глаз были навыкате, а нижняя челюсть слегка выпирала, причем как-то вбок. Мите стало не по себе: вероятно, именно с таким выражением Ренат охотился на старух, поджидал их в засаде с клещами.

Ничего не сказав, Ренат деловито прошел мимо Мити. Постояв и подумав, Митя обреченно поплелся за ним. Они долго шли по темной изогнутой улице. Вокруг были резные балкончики, увитые виноградом. Временами казалось, что они идут по тропинке в деревне, а потом неожиданно начинался Петербург Достоевского, потом шел пустынный восточный базар, и опять деревня, и опять Петербург, и опять базар. Из открытых подъездов доносились запах травы, смех, пьяные голоса и звуки гитары.

Ренат резко свернул в один из подвалов. Настолько резко, что Митя, который шел сзади, пролетел дальше, не вписался в крутой поворот и едва не упал, разворачиваясь.

На входе было двое тучных охранников в черных футболках. Ренат отсчитал сколько-то лари, а в ответ получил два пакета. Митя осторожно прощупал пакет, пытаясь понять, что внутри. А потом по примеру Рената осторожно его надорвал. Внутри была небольшая картонная маска. В темноте долго не получалось понять, что за маска такая, и Ренат подсказал: «Это маска свиньи, надевай». Митя почему-то не удивился: он как будто все это предвидел, как мастер-даос, – и послушно напялил на лицо маску.

В подвале было гораздо темнее, чем в «Зазеркалье», но и тут толпы людей, и они тоже пили и танцевали. Но если то, что звучало в особняке, еще с какой-то натяжкой можно было счесть музыкой, то аритмичный грохот, который разносился под сводами этого подземелья, под определение музыки точно не подходил.

Тем временем Митя упрямо двигался за Ренатом. Ему ужасно хотелось домой, но он никак не решался сказать об этом соседу. Митя вообще никогда не загуливал. В середине вечеринки для него всегда наступал этот момент: осознание, что дальше ничего хорошего не случится. Пройдена некая точка, после которой если что и произойдет, то что-то постыдное или даже преступное.

В глубине подземелья располагалась сцена, едва освещенная, застеленная коврами. Потрепанные и тонкие, это были точно не те ковры, которым в Узбекистане полагается паспорт.

Условная сцена была на одном уровне со зрительным залом. На нее вышел голый мужчина