Пародия - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За окном сияла неистощимая ночь. Она сияла как тонзура, и на ее неописуемой спине сыпь чудовищных звезд напоминала веснушки на лице Афоньки Вида.
— Хорошо, — ответил я неслыханным голосом, ликуя и содрогаясь. — Хорошо, Беня. Я напишу с твоей жизни сценарий, и его накрутит Эйзенштейн.
И я пододвинул к себе стопу бумаги. Я пододвинул стопу бумаги, чистой, как слюна новорожденного, и в невообразимом молчании принялся водить стремительным пером.
Беня Крик, как ликующий слепоглухонемой, с благоговением смотрел на мои пальцы. Он смотрел на мои пальцы, шелестящие в лучах необузданного заката, вопиющего, как помидор, раздавленный неслыханным каблуком начдива-десять.
Юрий ОЛЕША
Раскаянье
Директору треста пищевой промышленности,
члену общества политкаторжан Бабичеву
Андрей Петрович!
Я плачу по утрам в клозете. Можете представить, до чего довела меня зависть.
Несколько месяцев назад вы подобрали меня у порога пивной. Вы приютили меня в своей прекрасной квартире. На третьем этаже. С балконом.
Всякий на моем месте ответил бы вам благодарностью.
Я возненавидел вас. Я возненавидел вашу спину и нормально работающий кишечник, ваши синие подтяжки и перламутровую пуговицу трикотажных кальсон.
По вечерам вы работали. Вы изобретали необыкновенную чайную колбасу из телятины. Вы думали о снижении себестоимости обедов в четвертак. Вы не замечали меня.
Я лежал на вашем роскошном клеенчатом диване и завидовал вам. Я называл вас колбасником и обжорой, барином и чревоугодником.
Простите меня. Я беру свои слова обратно.
Кто я такой? Деклассированный интеллигент. Обыватель с невыдержанной идеологией. Мелкобуржуазная прослойка.
Андрей Петрович! Я раскаиваюсь. Я отмежевываюсь от вашего брата. Я постараюсь загладить свою вину. Я больше не буду.
У меня неплохие литературные способности. Дайте мне место на колбасной фабрике. Я хочу служить пролетариату. Я буду писать рекламные частушки о колбасе и носить образцы ее Соломону Шапиро.
Это письмо я пишу в пивной. В кружке пива отражается вселенная. На носу буфетчика движется спектральный анализ солнца. В моченом горохе плывут облака.
Андрей Петрович! Не оставьте меня без внимания. Окажите поддержку раскаявшемуся интеллигенту.
В ожидании вашего благоприятного ответа, остаюсь уважающий вас
Николай Кавалеров.
Р. S. Мой адрес:
Здесь, вдове Аничке Прокопович — для меня.
Анатолий МАРИЕНГОФ
Вранье без романа
(Отрывок из невыходящей книги
Аркадия Врехунцова «Октябрь и я»)
Как сейчас помню, была скверная погода. Дождь лил как из ведра. Мы собрались в квартире старого журналиста и пили водку, настоянную на красном перце.
За окном бухали пушки, татакали пулеметы и раздавались частые ружейные выстрелы. Это был день Великой Октябрьской революции.
О, я хорошо познал всю прелесть восстаний, огненную красоту штурмов, непередаваемую музыку боев и сладость победы!
Как сейчас помню, я всей душой стремился на улицу, но, к сожалению, на мне было легкое осеннее пальто, и я боялся простудиться.
Тогда же я сказал историческую фразу:
— В октябре 1917 года я не вышел на улицу для того, чтобы в октябре 1927 года вышли на улицу мои произведения!
В тот же вечер я сказал свою вторую историческую фразу:
— Можно не участвовать в Отечественной войне и написать «Войну и мир». Можно не участвовать в 1917 году в штурме Зимнего дворца и говорить в этом дворце в 1922 году вступительные слова к кинокартинам.
События разворачивались с головокружительной быстротой.
Как сейчас помню, Ленинград переживал тревожные дни. Юденич подступал к городу. Утром ко мне ворвался встревоженный и взволнованный мой друг, известный литератор Юрий Абзацев, и сразу ошеломил меня, сообщив, что во всем городе он не достал ни одной бутылки водки. В этот исторический день мы были трезвы. Что делать? Величие гражданской войны не обходится без жертв.
Тогда же я под свежим впечатлением написал поэму «Алкогольный молебен», которую в 1922 году издал в Таганроге в типографии Совнархоза.
Дальнейшие события разворачивались с еще более головокружительной быстротой: мы к вечеру нашли водку.
Сережа Говорков, этот светлый юноша, погибший впоследствии во время гражданской войны (в «Стойле Пегаса» в Москве ему проломили бутылкой голову), достал бутылку водки, и под буханье пушек, татаканье пулеметов и частые ружейные выстрелы мы распили ее во славу русской литературы.
Светлые, незабываемые минуты! Я окунулся в события с головой. В качестве инспектора конотопского унаробраза, куда я переехал из голодного Петрограда, я повел бешеную работу, по 24 часа в сутки бегая по всем учреждениям за получением пайков.
Кому из участников гражданской войны не знакомы муки творчества тех незабываемых дней? Но из всех мук творчества самая незабываемая — овсяная. Действительно, эта мука, в отличие от крупчатки, не один месяц портила мой желудок.
Но что делать? Величие эпохи обязывает.
Тогда же я написал свою вторую революционную
