Голос Вселенной 1996 № 9 - Юрий Дмитриевич Петухов

Выстрелы отгремели быстро. Но народу не дали разбежаться, даже раненым. Трупы выволокли на площадь, да и побросали в кучу «самыми лучшими сынами».

Тем временем Гурыня малость успокоился. Было лишь заметно, что он к чему-то прислушивается, к чему-то принюхивается, чего-то ждет. Только Кука Разумник и Доходяга Трезвяк совсем ничего не понимали. Они лишь видели сверху, как бежит куда-то сломя голову рыжий детина – вот он упал, пополз, сорвал с плеча железяку здоровенную, вот хряпнуло, ухнуло, вздыбило пыль, а потом вдруг ударила в серое низкое небо горящая струя, ударила снизу, взметнулась, прожигая свинцовую пелену, и исчезла в клубах черного дыма. Нет, смотреть в ту сторону было еще страшнее, Трезвяк с Кукой разом отвернулись.

– Ага! Ага-а!!! – истерически орал с помоста Гурыня. – Вон они, падлы!!! Окопались! Они везде окопались! Они взорвут всех нас! Падлы! – Гурыня бесновался как одержимый. – Староста! – Где поселковый староста, падла?! Сюда! Сюда его!!!

Пара дюжих парней за шиворот, пинками и затрещинами, затащила на помост дородного седого старика с длинными, свисающими к коленкам усами. Старик с лету плюхнулся на колени, завыл, заныл, заслюнил, будто его уже убивали.

– Пиши, падла! – заорал Гурыня, совсем стервенея, но явно не собираясь обижать старосту. – Пиши, тебе говорят!

Коротышка с черной штуковиной резво подошел к перепуганному старцу, сунул ему чего-то под нос.

– Не обученные мы, – снова запричитал старец, – не вразумили дураков…

– Я тя щас вразумлю! – зашипел Гурыня. – Пиши, мы, поселковое общество, в полном составе, как есть, призываем добрых людей из-за Барьера внять мольбам нашим горьким, защитить нас от врагов наших…

– Не умею я!

Гурыня пнул старика сапогом прямо в розовую мутноглазую рожу с мясистым синим носом. Но тот явно не вразумился и не обрел чудесной способности складывать из буквиц словеса. Теперь Трезвяк явно видел – старцу конец, Гурыня не остановится, пока не забьет его, Гурыня псих известный, от такого жалости не жди.

Но протрезвевший коротышка ухватил Гурыню за локоть, оттащил, сунул какой-то листок под нос. Потом они оба вернулись к старосте, тыркали его, теребили, заставляли делать чего-то непонятное. Трезвяк задыхался от клубов черного дыма, они валили прямо на поселок, развеиваясь над ним, выпадая на кривые крыши хлопьями копоти.

Наконец Гурыня столкнул старосту с помоста. Вскинул над головой листок.

– Единогласно! – торжественно и звонко объявил он. – Решением всего поселкового совета… виноват, муницапу… мацанипа… а хрен с ним! Нар-род порешил напрямую обратиться к мировому сообществу, все как один! Кто против, падлы?! А ну, руки вверх! Все руки вверх!!!

Перепуганный и задыхающийся в налетевшей гари народец принялся вздымать вверх руки, лапы, клешни, обрубки, у кого чего было.

– Ура, падлы!!! – заходился Гурыня. – Демократия, падлы!!! Всенародная!!!

Где-то в небесах опять тарахтела тарахтелка. Пятнистые гомонили и трясли железяками, бабы заполошно визжали, мужики гыгыкали и хохотали, зараженные торжеством оратора. Коротышка прижимал к губам свою черную штуковинку, все обцеловывал ее. Трезвяк приглядывался, может, это пузырек, бутылочка, может, он тянет оттуда дурманящее пойло? Нет, совсем непохоже. Ну и плевать! И что ж теперь будет с несчастными? Кука Разумник чесал свою безволосую тыкву и потел. Он хотел бежать, но пока не знал – куда.

Народец начали распускать. Многие падали от усталости тут же, в пыль и грязь, прямо под ноги более стойким.

Побрел куда-то от помоста и Гурыня.

Одни только приговоренные понуро стояли на колодах под балкой.

– Ас этими-то чаво-о?! – закричал во всю глотку пятнистый охранник от колоколенки. Гурыня вздрогнул. Обернулся.

– Повесить! – прошипел он.

– Так тут же одного не хватает! – не смолкал дотошный вертухай. – Сбег тут один! Гурыня устало улыбнулся.

– Никуда он не сбег. У нас враг народа, падла, меж пальцев не проскочит. Вон он! – Гурыня вслепую ткнул обрубком в какого-то покачивающегося у контейнера ушастого хмыря.

Пятнистые подскочили мигом, связали орущему мужичку руки за спиной, поставили на колоду.

– Всем стоять! – грозно заорали над площадью с помоста. – Глядеть, мать вашу!

Вконец одуревший народец застьи, обернулся сотнями взъерошенных, лысых и бугристых голов, с равнодушием глядя, как выбивают то из-под одного диверсанта, то из-под другого массивные колоды, как начинают раскачиваться под черной балкой дергающиеся тела, как затихают… Раз надо, значит, надо, тяжело ворочались мысли в голове у каждого, в том числе и у Трезвяка с Кукой, без дела не удавят, за просто так не повесят.

Глядеть, однако, было больше не на что. Пора и возвращаться с разведки. Теперь у Куки с приятелем сомнений не было, раз в поселках эдакое творится, надо, точно, в город идти – правду искать!

«Нет света. Нет потемок. Да и тьма какая-то странная… такой даже во снах не бывает. Во снах бывают сновидения всякие, белиберда, мешанина. Нет, я не сплю, нечего себе голову морочить, тут что-то не то! Тут другое! Может, провалился в подземелья, когда шел к Отшельнику, разбился, ослеп… но ведь ничего не болит! Говорят, такое бывает: когда шарахнет по-настоящему, так не то что чутье и зрение отшибет, вообще ни черта не чувствуешь. Шок! Предположим, вот шел из поселка к Отшельнику – и упал вниз, в одну из бессчетных труб, в колодец, лежу на дне, во мраке, искалеченный, издыхающий, ни ног, ни рук не чуя… да какие там, к дьяволу, руки-ноги!»

Чудовище попробовало шевельнуться, подтянуть конечности к телу, к голове, к глазам. Ничего не вышло. Зато пришла дикая боль, будто на щупальца каток накатил.

«Ох-хо-хо-о! Совсем хреново! Перебиты, видать, руки-ноги! Придется здесь загибаться, в дыре проклятой… Нет! Я ведь шел к нему за советом, значит, надо кричать, надо звать его, он обязательно услышит. Отшельник! Ты все видишь и слышишь на расстоянии, сквозь стены и скалы, сквозь трубы и заборы, услышь меня! Отшельник!! Отзовись!!!»

Чудовище не знало, сколько времени оно кричало, вопило, взывало к далекому спасителю. Вечность! Но когда эта вечность закончилась, никто не пришел, никто даже не отозвался. Было так же темно и страшно.

«Не слышит Отшельник. Значит, все! Значит, труба! А я еще собирался бить зеркала по всему серому подкупольному свету, тысячи зеркал! Теперь не придется, отгулялся… Нет, все не так, память шалит, я же был у Отшельника, а потом вернулся в поселок. И в меня стреляли – этот носатый придурок стрелял, а потом другие, а потом была тарахтелка… значит, с нее и сверзился, дело ясное, тарахтелка высоко забралась, а эти гады все дубасили по щупальцам, рубили, кололи… так вот почему они так болят, все ясно. А